С того момента, как мы забрали у нее после переезда вещи на карантин, у нее образовалась привычка прижимать все, что дорого, к себе. Ну Сережу Ляля, конечно, к себе не прижимает, но игрушки и миску прижимает. Щепочки сосновые к себе прижимает или фантики.
На карантинный период, я помню, мы у Ляли игрушки отобрали, но потом, разумеется, вернули. Когда вернули, их Ляля придирчиво все-все перебрала. И одеяло с оленями вернули.
Игрушки связывали ее с прежним, в Москве, домом (как цирковое ведро и солененькие крекеры «рыбки» напоминали Тасе о цирке).
Сотрудник, ухаживающий за животными в зоопарке, называется легким словом «кипер» (от английского глагола «to keep» — заботиться).
«Ту кип де волк» или «ту кип де лось». Работа необходима и престижна.
Потому что если животное спит или его не видно в вольере, то к киперу, «своему» человеку, кормильцу, оно выйдет точно. И посетители ходят обычно за кипером гурьбой: «Сейчас, сейчас кормить будут! Сейчас увидим!»
Кипер идет по зоопарку, нагруженный судками и увешанный разносолами и кормом, как торговец сушками из книги Гиляровского о Москве начала девятнадцатого века (вспомним, как плюнула сушкой в лицо нам Василиса!)
И если честно, то мне слово «кипер» очень нравится. Оно неуловимо напоминает мне «клипер». Маневренное парусное судно. А кипер — он как раз должен быть как клипер: вертким, и четким, и маневренным.
И я решила, конечно же, тоже, что я кипер (ну и клипер). Не просто, как говорится, и с чего еще старина Даррелл начинал, «человек с совком и метлой» (потому что любой ухаживатель за животными почти всегда совмещает эти две достойные и полезные функции — уборщика по вольерам и кормильца), а именно кипер. Да, я кипер!
А Андрей посмеялся надо мной: «Какой ты, к елкам и соснам, кипер (ну и клипер)?! Вспомни, как Ляля тебе подзатыльники дает!»
И это правда так. Я опоздаю с обедом, и, недовольная моим опозданием, Ляля налетит и как даст мне по шее. Не укусит, а именно хлопнет раздраженно. Да еще и посмотрит свысока, вытянув передо мной свою ногу и перебирая на ней шерстинки: «Ты? Пришла?» После гнева и срыва это снисходительное уже ко мне, что ли, отношение.
Перед тем как вытянуть ногу, оглянется. Немой вопрос или даже приказ в мою сторону: немедленно сейчас оглянуться и проверить, нет туристов?
Ляля любуется своей вытянутой ногой, перебирает на ней внимательно шерсть. Устанет — почешется, зевнет (ведь никого из посетителей нет), а я стою и сметаю со стен паутину.
Мне в совок, если Ляля захочет, она скинет огрызок или мелочь.
Обезьянам часто просовывают сквозь ограждение у нас мелочь, и Ляля смахнет мне ее с полки небрежно. Это я называю «чаевые».
Ляля щедрая. А вот гуси у нас, наоборот, периодически как раз вынимают и тащат бумажные деньги из кармана. Тихонечко, пока ты отвлекся, подойдут и из заднего кармана купюру клювом вытянут. Щупаешь, щупаешь карман, а он уже пустой. Был гусь, который доставал из карманов пятисотки.
Признаюсь, что им как раз оказался мой любимец Хиддинк. Он вырос очень ручной и за нами постоянно ходил.
Допустим, ты с базара приехал и сдачу не выложил еще, он подойдет и вытянет ее из кармана незаметно.
«Ты вырастила щипача, а не гуся!» — ворчал на меня в таких ситуациях Андрей. И похлопывал себя по пустым уже карманам.
Бумажные деньги у нас часто зажевывали в доме попугаи. Бумажные деньги зажевывала, когда жила у нас в доме, косуля наша Луша. Аисты вынимают на улице из кармана на джинсах телефон.
Козлята гуляют свободно по участку и подворовывают еду из сумок у посетителей. Ставят передние копытца на сумки и зажевывают уголки на сумках, смотрят своими раскосыми глазами.
Козлята любят вдобавок, и в этом надо тоже признаться, качаться на качелях.
На сиденье запрыгнут (на доску), копытца расставят для равновесия, качаются.
Верветка Чича (о ней разговор, и особый, будет чуть попозже) живет у нас дома. И летом гуляет перед домом. Никуда во время прогулки не уходит. Перепрыгивает с ветки на ветку на яблоне, и все. Или качается на лианах винограда.
Объедает груши и вишни. Причем вишни очень часто неспелые, зеленые. Ей не хватает терпенья дождаться, пока они созреют. Она сидит на ветке в зелени листьев и обмусоливает вишневые зеленые ягодки, грызет. Вся шелуха с этих вишен, а мы тоже сидим с ней под вишней, к нам летит за шиворот. И попробуй скажи ей, что вишня не поспела. Чича сделает такую же сулящую нам, видимо, крупные неприятности гримасу, как делает нам это обычно ее мама (а мама у нее наша Ляля).
На шорох разворачивающейся конфетки мгновенно отзовется. На любое шуршание пакета. Как летучая мышь, все услышит и взметнется.
Принюхивается внимательно к нам — к уголкам наших (сомкнутых в этот момент) ртов. Вдруг без нее что-то лакомое съели! Она попытается нам иногда даже губы оттянуть, но рот у нас будет на замке. И все равно мы не выдержим и откроем — рассмеемся.
Чича любуется всегда Вероникиным лицом. Ох как Чича любуется Вероникиным лицом! Она подойдет и похлопает Веронику по лицу. Ей нравятся очень глаза и ресницы Вероники. Она похлопает Веронику по щекам. Она закрывает Веронике своими ладонями глаза и открывает.
Посетители Чичу на прогулке увидят и фотоаппараты расчехляют.
Чича понюхает крышку объектива. Может стащить эту крышку и унести ее в сад и потом выбросить в траву. Мы ходим и посетителям крышки возвращаем.
У Чичи есть старший брат Мартын. Когда его Ляля родила (а для нее это было первый раз, Мартын — первенец Ляли), она еще не понимала тогда, а что же с новорожденной мартышкой надо делать дальше? Опытных мам-обезьян, у которых бы она могла поучиться, рядом не было. Был рядом только ее любимый Сережа, но и его мы накануне родов от Ляли отсадили.
И, родив, Ляля, одна-одинешенька, задумалась. Нахмурив брови, что для нее означало глубокий мыслительный процесс, она стала пристально и даже в чем-то придирчиво изучать своего младенца.
Она разложила его на полке. Она ощупывала его и обнюхивала. Укладывала, как это делают с игрушками дети.
Прижимала к груди и хорошо уже поняла, что это «ее! ее! ее!». И победоносно смотрела на Сережу, потому что он заперт и не отнимет. Ее «игрушку».
Именно так восприняла она малыша. Игрушка — это ей было понятно и знакомо.
И она не понимала тогда, ох да, она не понимала тогда и не догадывалась, что пора бы малыша покормить. А может, у нее не было тогда молока (у молодых и неопытных мам иногда это случается). И малыша мы в этой безвыходной ситуации забрали.
Рассвирепевшая Ляля буквально металась по вольеру. Наполовину из честно не скрываемой жадности, наполовину из-за все-таки пробудившегося материнского инстинкта.
А у нас появился Мартын. С чуть-чуть выдвигающимся лбом, на котором зарождались будущие надбровные дуги. С тоненьким и почти прозрачным телом с синеватыми такими вкраплениями. Акварельные оттенки просвечивали.
Мы называли Мартына еще — «инопланетянин».
Помимо Тайсона, большого австралийского кенгуру, у нас есть и карликовые небольшие кенгуру — кенгуру валлаби беннета.
Они не такие рыжие, как Тайсон, а рыжевато-серые (и даже больше серые). У них не такая жесткая шерсть, как опять же у нашего Тайсона. У них шерсть мягкая и немного шелковистая. Ее трогать приятно. Ладони, когда наших валлаби погладишь, не окрасятся (что важно!). Потому что, погладив, например, Тайсона, мы руки о штаны вытираем. Целый день руки мыть ты не набегаешься.
Вероника сделала мне сейчас замечание, что мы на протяжении книги только и делаем, что вытираем и вытираем грязные руки о штаны. И после сажи от печек, и после поглаживания Тайсона.
Ну как не зайти в вольер и Таси ладонью не коснуться, не потрепать его так по-братски по плечу, он сам свои лапы поставит нам на плечи.
Погладишь его, тут же вытрешь ладони о коленки. Штаны на коленках в разводах.
Малины наешься, руки вытрешь. И после черники тоже вытрешь.
Смородину красную найдешь, в лесу у нас много кустов дикой красной смородины (правда, она мелкая).
Ешь, ешь, и в ладонь попадется лесной клоп.
Кенгуру валлаби беннета живут у нас в одном огромном вольере вместе с Тайсоном.
Тайсон лежит на своем коронном настиле, а валлаби вокруг него скачут по траве. Или лежат на боку, развалившись на травке, как и Тайсон (только выставленный бицепс у них не так заметен). Так же объедают ивовые или осиновые ветки.
Вольер Тайсона и валлаби на участке небольшого березового леса, и мы все березы, конечно, сохранили, чтобы тень… вообще для красоты.
Огородили только деревья, чтоб кенгуру на них кору не обгрызли. До коры они дотянуться не могут, а до веток могут. Они тянутся к веткам раскидистых берез. Подпрыгивают, чтобы достать до листочка.
Зимой все усядутся в рядок у теплой печки. Тайсон с одного боку печки, а они с другого. Спинами к печке прижмутся. Задние ноги вытянули, между ними лениво разбросаны хвосты.
Сумка (а посетители спрашивают у нас постоянно: где же, где же сумка?) спрятана у кенгуру в шерсти. Просто так вы ее не увидите. Заметите только, когда кенгуренок в ней начнет шевелиться. Сумка задвигается, будто бы кто-то ищет в ней ключи.
Сумка провиснет — это значит, кенгуренок прибавил уже в весе. Участятся, и достаточно уже с большой амплитудой, «подземные» толчки, как мы называем шевеление кенгуренка в сумке.
Шевеление достигнет критической активности (а мы как сейсмологическая станция отслеживаем), и вы увидите, как кенгуренок высунет ненадолго пятку.
«Он высунул из „спального мешка“ свою пятку!» — писали мы в своем дневнике, когда у нас появился впервые кенгуренок. Наш первый в зоопарке кенгуренок. Пятка свесилась, и мы тогда просто ликовали. Потом появилась и вторая! (И ликованию нашему не было предела.) И кенгуренок то одну пятку из сумки постепенно высовывал, то другую.