тоило ему отвернуться, и она вновь смотрела на Вадима тигрицей. Вадим страдал от такого отношения, потому что преклонялся перед ней из-за ее красоты и в первую очередь из-за того, что она была невестой его горячо любимого друга и брата, но готов был сносить все безропотно, просто старался теперь реже попадаться ей на глаза, следил за ней издали, так, чтобы она его не увидела, но стоило какому-нибудь разбитному и уверенному в себе искателю приключений подкатиться к девушке с разного рода предложениями, как возле нее, будто из-под земли, вырастал Вадим, глядя на которого незадачливый ухажер понимал, что приключение может оказаться весьма болезненным. Очень скоро весь университет был в курсе, что подходить к Вере — опасно для здоровья.
Иногда она без видимой причины становилась с ним ласкова, как прежде, при этом смотрела на него печально, словно сама сожалела о том, что позволяла себе быть грубой, однако стоило Вадиму воспрянуть духом, как она снова набрасывалась на него фурией.
— Не смей за мной следить! — кричала она и топала изящной ножкой, обутой в сапожок. — Что ты ходишь за мной? Я не нуждаюсь в твоей защите!
— Верушка, не сердись, — просил он, обращаясь с ней терпеливо, со всей кротостью, на какую был способен, — садись в машину, поедем к Сане, он тебя ждет.
— Не хочу я к тебе в машину, — заносчиво отвечала она, — я поеду в метро.
— Хорошо, я поеду с тобой. Нельзя тебе одной. Саня просил тебя привезти. Он с меня голову снимет.
Фыркая и сводя шелковистые терракотовые брови, она все-таки садилась в машину рядом с ним. Они ехали на проспект Мечникова, где работал Саня, снег лепился на ветровое стекло, стучали «дворники», в машине было тепло и слегка пахло бензином вперемешку с духами Веры. Вадим напряженно вглядывался в снежную круговерть, а Вера изучала его сбоку отчужденным, непримиримым взглядом из-под мохнатых ресниц; у ее раскрасневшейся с мороза щеки дрожали огненные завитки, сердито трепетали ноздри маленького носа; он изредка ловил ее взгляд и виновато улыбался.
В отчаянии от ее неприязни он несколько раз порывался поговорить с Саней, попросить его, единственного человека, чье мнение имело для Веры значение, объяснить девушке, что Вадим для ее с Саней счастья угрозы не представляет. Скорее всего, считал Вадим, нелюбовь к нему Веры происходила оттого, что Саня проводил с ним много времени, которое Вера считала по праву принадлежащим только ей одной, и ни с кем этим временем делиться не собиралась.
Он долго и мучительно готовился к разговору и однажды решился:
— Сань, не знаю, как тебе сказать… Да отложи ты книгу, мне с тобой надо серьезно поговорить.
Саня тотчас закрыл книгу и усадил его напротив себя.
— Говори, — сказал он.
— Ты понимаешь… Вера… короче, — она меня не любит. Прямо до дрожи. Не знаю почему. Так мне от этого плохо, что и выразить не могу. Ты бы поговорил с ней. Только не ругай, а то еще хуже будет. Растолкуй ей как-нибудь, что она не права.
У Сани между бровями залегла морщинка:
— Думаешь, я что-нибудь понимаю? Сам хотел с тобой посоветоваться. Что-то ее беспокоит, я чувствую. Она всегда была изменчива, а сейчас и вовсе, как метеор. Вдруг сорвется и налетит на меня с поцелуями и все твердит, что любит больше жизни, будто кто-то это оспаривает. А то плакать начинает без всякой причины. Не знаю, что и делать.
— Пожениться вам надо. Возможно, она неуверенность чувствует, страх, что может тебя потерять, ведь столько девушек вокруг. А после свадьбы успокоится. Может, и ко мне тогда подобреет.
— Сдадим зимнюю сессию и поженимся. Уже решили. Наверно, все так и есть, как ты говоришь. Она сначала хотела повременить со свадьбой, а сейчас вдруг сама заторопилась. Признаться, меня эти встречи тайком и урывками тоже давно не устраивают.
— Тогда не говори ей пока ничего обо мне. Месяц переждать можно. Надеюсь, что все образуется.
За два дня до встречи Нового Года Саня с Верой уехали домой, чтобы отметить праздник с родными. Саня собирался сделать официальное предложение и просить руки Веры у ее родителей. Вернулись они к первому экзамену уже помолвленными и решили подавать заявление в ЗАГС сразу после сессии.
ГЛАВА 13
— Угадайте, куда мы сегодня идем, — сказал Вадим, входя в комнату Сани. У него в волосах и на куртке серебрились снежинки.
— Дай подумать, — охотно включился в игру его друг. — Впереди вечер — значит, мы идем в кино.
— Мимо.
— Тогда в театр
— Уже теплее.
— В театр! — воскликнула Вера. — Как чудесно! А что смотреть?
— Балет «Спящая красавица». Сегодня танцует Колпакова.
— Мы идем в Кировский! — Вера закружилась по комнате. — Ой, Вадимушка, мне надо срочно домой переодеться. Отвезешь меня?
— Времени у нас в обрез. Сань, одевайся. Поедем на улицу Гоголя, подождем Веру в машине. Иначе опоздаем.
Февраль, покружив и пометелив, вволю насмотревшись в ледяное зеркало Невы, скромником доживал последние свои деньки. На улице было безветренно, снег падал густо и прямо и, стоило машине остановиться, успевал навалиться на крышу высокой шапкой.
К театру подъехали за двадцать минут до начала спектакля. Величественное здание переливалось огнями, искрилось в ореоле ажурных снежинок и с порога сулило сказку, феерическое действо, исполненное сладчайших звуков.
— Сань, вы заходите, а мне надо Олю встретить. Должна была уже подойти, — сказал Вадим, взглянув на часы.
— Что еще за Оля? — спросила Вера, снимая шубку в гардеробе.
— Это его девушка, — ответил Саня. — Не век же ему с нами возиться. Надо и о себе подумать.
— Почему я ничего о ней не слышала? Это у него серьезно?
— Не знаю. Может быть. Они уже давно встречаются.
Он посмотрел на Веру. Ее раздражение и недовольство Вадимом улеглись после зимних каникул, которые они счастливо провели вдвоем на Свири. Нет, показалось. Она вполне спокойна. Он взял ее озябшие руки в свои и поцеловал в свежие губы.
— Что, не согрелась еще? Ты вся дрожишь.
— Сейчас пройдет. Смотри — Вадим, он нас ищет.
Вадим шел к ним от стойки гардероба с Олей под руку. На нем был строгий темный костюм, почти такой же, как на Сане; костюмы им очень шли и придавали элегантности и лоску.
Олю и Веру представили друг другу. Они по-женски быстро и цепко оглядели друг друга. Оля давно ждала этой встречи. Вот она — Вера. Теперь понятно, почему Вадим говорит о ней с благоговением. Да, голубушка, «ты прекрасна, спору нет…», но одеваться не умеешь. Никакой косметики. Никаких неожиданных деталей. Платье так себе — без излишеств, с низким вырезом, но совсем не интересное. Маленькие бирюзовые сережки, колечко с таким же камнем и больше ничего. Сельская простушка с развитыми формами. Скорее всего, опасности она не представляет, тем более что Вадим помешан на своем друге. Ну и слава богу!
Все четверо прошли в центральную ложу бельэтажа и расселись в первом ряду.
— Вадим, какие хорошие места! — воскликнула Оля.
— Подозреваю, что этим мы обязаны Березину-старшему, — заметил Саня.
— Нет, вы слышали? — весело возмутился Вадим. — Стараешься, выворачиваешься, можно сказать, наизнанку, и что в ответ? Вера, твой жених страдает черной неблагодарностью!
Вера не отвечала. Она впервые была на спектакле в Кировском и теперь, ослепленная великолепием зала, голубизной бархатных кресел, золотой лепниной балконов, роскошью занавеса, сидела очень прямо, вытянув точеную шею; глаза ее трепетно лучились от избытка чувств. Сейчас она могла с легкостью вообразить себя Анной Карениной или Наташей Ростовой, когда они в расцвете красоты сидели в ложе оперного театра и чувствовали на себе восхищенные взгляды мужчин. На нее и в самом деле обращали внимание.
Саня сидел рядом, откинувшись на спинку кресла. Она ощущала его взгляд обнаженной кожей спины. Видит ли он, как на нее смотрят? Она обернулась, и он улыбнулся ей своими чудными синими глазами. Она повернула голову в другую сторону. В соседнем кресле сидела Оля. Вадим говорил ей что-то негромко на ухо. Он тоже улыбнулся Вере уголком губ. В глазах его, как обычно, ничего нельзя было прочесть.
В зале стоял сдержанный гул голосов. Амфитеатр и галерка были уже полны. Публика расходилась по своим местам в партере. В оркестровой яме музыканты разноголосо настраивали инструменты.
— Поедем после спектакля ко мне? Мама сегодня дежурит. Хочу тебя — просто умираю, — вдруг отчетливо услышала Вера.
— Я для того пригласил тебя в театр? Распутница! Вечно у тебя одно на уме! Конечно, поедем.
Свет медленно погас. Дирижер взмахнул палочкой, и зал наполнился бессмертной музыкой Чайковского…
В антракте Вера попросила воды. Ее мучила жажда. Все вместе они вышли в фойе, и Вадим с Саней отправились за прохладительными напитками. Девушки дожидались их, не обменявшись ни словом. Каждая думала о своем. Олю злило, что мужчины, прогуливаясь мимо, смотрят на Веру, а не на нее. Гордячка же словно ничего и не замечала. Взгляд Веры был туманен и далек — то ли осталась она в сказке Перро, или бродила в молчании в родном Изумрудном Лесу, то ли мучили ее, как фею Карабос, преступные мечты.
Во второй части спектакля Колпакова была обворожительна, грациозна, легка и воздушна, словно розовая пушинка. С блеском исполнив «Выходную вариацию», она долго раскланивалась под несмолкающий гром аплодисментов.
Во время адажио с четырьмя кавалерами Вера расплакалась. Бурные овации заглушили ее рыдания.
— Что с тобой, золотинка моя? — спрашивал Саня в антракте, утирая ей слезы платком.
— Это все музыка, — сказал Вадим. — Она рождает вдохновение и чувства, которые ищут выхода. Если б я мог, может, и сам бы заплакал.
— В этом сила гения, — сказал Саня — он позволяет многим людям ненадолго почувствовать себя гениями. Ну, полно, Верушка, успокойся. Впереди еще два акта. У нас платков не хватит.
К счастью, Вере удалось овладеть собой. После гран па Авроры и Дезире в сопровождение кордебалета нереид она аплодировала стоя и попеняла Сане и Вадиму за то, что они не догадались принести цветов для Колпаковой.