А потом я спросила ученого о том, каким он представляет себе бег этих маленьких перволошадей.
Вот что я услышала: «Попробуйте представить себе лису или собаку такого же размера, и вы получите очень точное представление об их движениях. Они могли галопировать, но по-своему, не так, как современная лошадь. Они галопировали спиной».
Я пояснила, что мне всегда было жаль этих лошадок, передвигавшихся таким нескладным образом.
«В вас говорит лошадецентризм, – ответил он. – Вам придется избавиться от него, чтобы понять, как передвигались ранние лошади. Аллюр современных лошадей определяется ногами. Конечности ранних лошадей преобладали в движении шагом и рысью. Но чтобы двигаться быстрее, им нужно было использовать позвоночник».
Теперь стало понятно, почему Марджери Кумбс сказала мне, что первые лошади просто бегали. Знакомство с галопом, каким мы его знаем, еще предстояло им в будущем.
Современные кони, как объяснил мне Фишер, обладают «дорсально-стабильной локомоцией». Под этими словами он подразумевал, что по сравнению с прочими существующими ныне млекопитающими современные лошади имеют твердую, но гибкую спину, позволяющую наезднику найти надежную, хорошо сбалансированную, легкодостижимую позу.
«Очень странная особенность, присущая именно коням, – сказал Фишер. – Так сказать, приглашение к верховой езде».
Современные лошади так сложены, добавил он, что самой уравновешенной точкой при галопе является холка – место, где шея переходит в спину. На это я заметила, что, когда была в Монголии, видела, как всадники встают на галопе в стременах над самой холкой. Монголы объяснили мне, что такая поза высвобождает ноги коня и меньше утомляет его. Современным жокеям не сразу удалось осознать это. Участники скачек с препятствиями долго сидели у лошади на пояснице, в то время как монголы уже много веков назад поняли, как нужно сидеть на коне в дальней поездке.
«Монголы ездят на холке лошади, так как здесь самое стабильное место. Сидя у коня на плечах, вы находитесь над центром тяжести животного. Здесь положение тела наездника наиболее уравновешенно, и он совершает минимум движений во все стороны», – пояснил Фишер.
Мне тут же вспомнился рисунок Хаксли, изображавший эохомо верхом на эогиппусе: езда на лошади во времена эоцена оказалась бы нелегким предприятием. Маленький примат Хаксли, скорее всего, кувырнулся бы через голову лошади. До появления скелета животного, позволяющего всаднику принимать элегантные позы и заниматься современной выездкой, оставалось примерно 40 млн лет.
Однако задолго до этого события еще одно всемирное изменение температуры и растительности поставило маленьких лошадок на самую грань вымирания в масштабах планеты. Всю раннюю и среднюю стадию эоцена на земле в разных местах обитали практически одинаковые виды лошадей. Лошади эволюционировали, однако процесс этот происходил в консервативной и осторожной манере. И пока кони Месселя наслаждались жизнью на своем острове, лошади, обитавшие в Северной Америке, стали изменяться.
В нескольких сотнях километров от Поулкэт-Бенч в местечке под названием Гризли-Бьют была обнаружена лошадь с более длинными ногами, появившаяся всего через несколько миллионов лет после первых лошадей Поулкэт-Бенч. Эта лошадь, которой ученые дали имя орогиппус (Orohippus), все еще имела четыре пальца на передней ноге и мелкие зубки, которыми удобно давить виноградины. Однако у орогиппуса, безусловно, возникли бы сложности с переходом на новую пищу. Ничего похожего на утесник он есть бы не стал.
Марш с присущей викторианцам любовью к прогрессу воспринимал эту чуть более позднюю и крупную лошадь как существо, превосходящее первых лошадей, как «новую и усовершенствованную модель», если угодно. Теперь мы знаем, что орогиппуса не стоит безоговорочно считать «лучшим». Это животное просто было приспособлено к другим природным условиям. По сути дела, большую часть эоцена кони в своем развитии придерживались одной и той же конструкции организма.
Буквально только что они казались одним из великих успехов эволюции.
И вдруг перестали.
Распространенные по всему миру лошади едва не вымерли.
Через несколько месяцев после моего визита в Мессель и Зенкенберг я наблюдала за тем, как палеонтолог Мэтью Мильбахлер отпирал и выдвигал небольшой ящичек, спрятанный в дальнем уголке просторного зала c останками лошадей в Американском музее естественной истории, расположенном в Нью-Йорке. В начале XX века лошадь имела такое значение в жизни человека, что на эмблеме музея в стиле истинного партнерства соседствовали скелет человека и вставший на дыбы лошадиный скелет (см. рис. 6). Скелет человека простирал руки к небу, передние ноги коня были вздернуты наверх, что делало параллель совершенно очевидной.
Рис. 6.Изображение на титульной странице номера американского журнала Scientific American от 29 июля 1905 года, послужившее образцом для прежней эмблемы Американского музея естественной истории. Внизу иллюстрации была надпись: «Выставленные для сравнения скелеты лошади и человека. Человек сохранил больше примитивных черт, свойственных млекопитающим. Лошадь более специализирована в строении своих конечностей и жевательного аппарата»
«Посмотрите по сторонам. Шкафы здесь полны конских костей», – сказал Мильбахлер, указывая рукой на хранилища лошадиных костей, содержащие в себе свидетельства всей конской эволюции от времен Поулкэт-бенч вплоть до ледникового периода. Кости занимали все это внушительное помещение – от одного конца до другого.
«Вот посмотрите на это, – сказал он, показывая на бесконечные ряды шкафов с окаменелостями, на которых стояли другие шкафы с окаменелостями. – А теперь вот на это. – Он показал мне несколько жалких мелких косточек, оказавшихся в уголке только что выдвинутого им ящика. – То есть весь ход эволюции лошадей в середине эоценового периода вмещается в один. Почти. Пустой. Шкаф. – На ящике было написано: Epihippus. – В этом месте путь эволюции лошадей пролегал сквозь огромное бутылочное горлышко, – пояснил Мильбахлер. – Перед вами свидетельства его существования».
В ящике не было почти ничего: несколько небольших челюстей и различных фрагментов разных костей и зубов. Специалисты музея собирали свою коллекцию конских костей примерно 150 лет и за это время занесли в каталоги десятки тысяч конских окаменелостей. Наверное, еще больше так и лежит в своих гипсовых корсетах, ожидая человека, который найдет время и силы, чтобы вскрыть упаковки и заняться заключенными в них сокровищами. Окаменелостей много, а вот времени на них…
И все же среди всех собранных костей почти нет принадлежащих эпигиппусу, таинственной лошади, которая жила в середине – конце эоцена и могла не просто положить конец первому этапу существования лошадей, но и вообще обозначить конец бытия лошади как вида.
Окаменелостей эпигиппусов чрезвычайно мало, особенно в сравнении с ископаемыми костями раннеэоценовых лошадей. Взяв в руки зуб длиной всего лишь в несколько миллиметров, я задумалась над словами Мильбахлера. Если бы эпигиппус вымер, не было бы и коня из Фогельхерда, не было бы лошадей, носивших людей по североамериканскому морю травы, не было бы лошадей, доставивших Чингисхана и его потомков с дальнего конца Азии к воротам Вены, не было бы боевых коней, и рабочих, и пастушеских, и даже диких. Мы, люди, вели бы куда более одинокую жизнь, не говоря уже о том, какой эффект исчезновение коней могло произвести на саму цивилизацию.
«То есть, – спросила я, – ситуация висела на волоске?»
Крошка эпигиппус проживал в Северной Америке в период примерно от 46 до 38 млн лет назад. Останки его присутствуют на американском Западе в горных слоях, именуемых «формацией Юинта» на северо-востоке Юты и юге Вайоминга. Невзирая на то что в начале эоцена кони бродили по суше в несчетном числе, к концу существования эпигиппуса эти животные стали совсем редкими.
«Шкафы и ящики в нашем музее полны окаменелостями из Юинта, но здесь – всё, что мы имеем по эпигиппусу, – продолжил Мильбахлер. – Трудно сказать почему. Возможно, что, например, в Огайо они изобиловали, однако там нет месторождений окаменелостей. Они могли преуспевать в любом другом месте, но, судя по доступным нам останкам, эпигиппусы все же встречались не часто».
Мне уже приходилось читать об эпигиппусах в замечательной книге Тима Фланнери о Северной Америке «Вечная граница»[83].
«Остается гадать, – пишет Фланнери, – насколько иначе сложилась бы история человечества, если бы, пройдя по лезвию ножа, эпигиппус в конечном итоге все-таки вымер».
Основная проблема здесь, видимо, заключается в том, что тогда ранние лошади еще не развили свою эволюционную способность к адаптации. Они были превосходно приспособлены к райской эоценовой оранжерее. Листва была пышной. Пища во всем изобилии была доступна круглый год. К чему еще стремиться?
Однако ничто не вечно. Ко времени жизни эпигиппусов планета снова оказалась перед лицом крупных перемен. Жара уходила в прошлое. Возникал более холодный и суровый мир.
Возможно, впервые на планете появились времена года. Всем формам жизни пришлось приспосабливаться к этому факту. Закончилось круглогодичное райское пиршество: спелые фрукты, нежные почки. Поиски пропитания сделались обременительным процессом для многих животных. Птицам пришлось научиться дважды в году летать между Северным и Южным полушариями. Киты были вынуждены найти пути сезонных откочевок в волнах океана. Медведи научились впадать в спячку. Растительноядные млекопитающие стали запасаться жиром в теплое время года, чтобы пережить холодную зиму.
Нам, живущим на Земле XXI века, привычным к жестокой реальности времен года, к жаркому лету и морозной зиме, трудно представить себе, что добрую часть истории планеты, в том числе в период эоцена, на ней царила достаточно однородная температура. Например, в то время за Северным полярным кругом было настолько тепло, что там благоденствовали крокодилы. Не существовало никаких ледяных шапок, а Северный Ледовитый океан получал столько пресной воды, что слой ее линзой покоился на слое воды соленой. Изобиловали пресноводные папоротники азолла. Росли секвойи и каштаны. Палеонтологи обнаружили останки гигантских муравьев, обыкновенно ассоциирующихся с тропиками.