Мильбахлер нашел свидетельства того, что во время произошедшего 34 млн лет назад падения температуры лошади изменили свою диету[86] и перешли от питания плодами на другой фураж, который постепенно становился все более грубым и рос все ближе к земле, так что кони поглощали вместе с травой много пыли. Зубы некоторых лошадей позволили приспособиться к такому режиму питания. Не имевшие подобных зубов вымерли.
У выживших были более прочные зубы. Тот, кому случалось бывать на песчаном пляже и случайно набрать в рот песка, поймет проблему, с которой столкнулись кони, когда им пришлось не щипать листья и ягоды, а пастись на траве. Учиться есть траву – опасную пищу, защищающую себя от таких хищников, как кони, путем внедрения в травинки все большего количества острых как бритва частиц кремнезема, – скорее всего, было как минимум неприятно. Кремнезем – это то, из чего состоит трава. Если вам случалось, идя по полю, сорвать травинку и порезаться об ее острый край, тогда вы понимаете задачу, вставшую перед этими животными. Ведь вашу кожу порезал, по сути дела, остро наточенный нож.
Кремнезем может оказаться опасным. Мы, люди, за день можем сжевать былинку-другую, однако о том, чтобы выжить на подобной диете, не может быть и речи. Приобретение способности питаться травой было для коней высшим достижением. Изучив эти 7000 конских зубов, Мильбахлер заметил, что похолодание, смена растительности, переход на другое питание, изменение содержания кремнезема и изменение облика лошадиных зубов однозначно связаны между собой. Ситуация выглядела так, словно кони и травы вели друг с другом непрекращающуюся войну.
Интересно отметить, что прочие животные не смогли отреагировать подобным образом. Мильбахлер изучил и зубы верблюдов, которые также часто попадаются в горных породах Северной Америки. Оказалось, что верблюды были начисто лишены этого лошадиного дарования. Зубы их не претерпели существенных изменений.
«Судя по зубам, лошади действительно отслеживают температуру на планете, – сказал он. – Они берут и изменяются с течением времени. Не знаю, что именно определяет их успех – зубы или пищеварительная система, – однако удача не оставляет их».
Иными словами, пройдя эволюционное бутылочное горлышко, представленное скудными останками эпигиппуса, они могли перемениться совершенно особым образом.
«Лошади уникальны, – продолжил он. – Что-то позволило им приспосабливаться ко всему, что выпадало на их долю. Что бы с ними ни происходило, они умудрялись следовать за условиями меняющейся среды обитания настолько точно, что мы можем использовать их ископаемые зубы, чтобы проследить изменения климата».
Я имела возможность убедиться в том, что с современными дикими конями могут происходить некоторые небольшие эволюционные перемены, помогающие им приспосабливаться к местам обитания, однако и представления не имела о том, что этот процесс можно проследить в прошлом вплоть до конкретного момента времени, соотнеся с данными о состоянии климата и о сопутствующем тектоническом событии.
Выкованные в жару, а потом закаленные на холоде лошади сумели перейти из эоцена в олигоцен животными, повидавшими огонь и лед и способными выдержать невероятное разнообразие условий.
Когда мы перешли к другому ряду шкафов, Мильбахлер извлек из одного из них ящик, полный древних лошадиных мозгов.
«А это мозги Радински»[87], – объявил он с ноткой почтения.
Видный специалист в области палеонтологии, Леонард Радински преждевременно скончался в 1985 году, в такой степени опечалив этим коллег, что, обнаружив в Китае челюсть очень древнего животного, которое могло оказаться предком перволошади, один из них дал своей находке имя в память покойного ученого:Radinskya.
Конечно же речь в данном случае идет не о мозгах как таковых, а об эндокранных слепках внутренней полости черепной коробки древних коней. Слепки эти существуют в трех видах – ископаемые слепки, образовавшиеся естественным путем из песка и других минералов в черепе древнего животного; слепки, созданные самим исследователем, заполнившим ископаемый череп композитным материалом; наконец, виртуальные слепки, профили сканирования, осуществленные с помощью современных компьютерных технологий. Некоторые из извлеченных Мильбахлером слепков были как раз теми, с которыми работал Радински. Другие представляли сделанные им отливки.
Работавшие в поле палеонтологи давным-давно знали о существовании естественным образом сформированных эндокастов. Они собирали их и вносили в каталоги наряду с ископаемыми костями, однако исследованием их до поры до времени мало кто занимался. Естественные эндокасты, часто дефектные с точки зрения формы, как будто бы не несли особой информации. В большинстве своем ученые полагали, что изучение их не оправдает усилий.
Тилли Эдингер, работавшей в музее Зенкенберга до Второй мировой войны, удалось эмигрировать, пережив в 1938 году ужасы Хрустальной ночи. Еще в Европе Эдингер начала работать над доказательством того, что эндокасты могут предоставлять полезную информацию, поскольку открывают подробности строения внешней поверхности мозга. Перебравшись в Соединенные Штаты, она следом за Томасом Генри Хаксли обнаружила то, чего ей не хватало в европейских музеях, – подробный ряд ископаемых останков лошадей. Осознав, что ей представилась возможность проследить за течением эволюции конского мозга длиной в 56 млн лет, она потратила большую часть последующего десятилетия на создание монументального научного труда. В своей вышедшей в 1948 году работе «Эволюция мозга лошади»[88] Эдингер доказала, что с определенными ограничениями можно проследить даже эволюцию чувств лошадей, руководствуясь изменениями эндокастов. В результате появилась совершенно новая область науки – палеоневрология.
Леонард Радински принадлежал к числу ее идейных наследников. Работая в Американском музее естественной истории, он продолжил исследования, которые проводила Эдингер, и обнаружил некоторые ошибки. Эдингер считала мозг маленькой перволошади чрезвычайно примитивным. Она писала (как передавал ее слова Радински), что мозг ранней лошади был «удивительно похож» на мозг сумчатого млекопитающего – опоссума. Радински обнаружил, что Эдингер неправильно идентифицировала изучаемый ею мозг. Он принадлежал не ранней лошади, а совсем другому животному.
Радински, напротив, посчитал мозг ранней лошади «весьма продвинутым»[89]. Более того, мозг ранней лошади «намекал» на направления будущего прогресса. Обонятельные луковицы лошади, органы, расположенные в переднем мозге, оказались уже хорошо развитыми. Неокортекс, новая кора, связанная с тем, что мы называем разумом, была пропорционально меньше той, которой она станет по прошествии десятков миллионов лет, однако в сравнении с прочими животными того времени лошади обладали «более крупным и развитым мозгом», как сообщил мне палеонтолог Ричард Халберт. («Такой развитый мозг мог предоставлять некоторые конкурентные преимущества по сравнению с другими эоценовыми травоядными, в частности более сложное социальное поведение, лучшее распознавание хищников, более эффективные стратегии спасения от опасности».)
Радински сопоставил мозг перволошади и мозг мезогиппуса. Он обнаружил, что хотя этот конь был лишь немногим больше перволошади, в мозге его прозошли важные изменения. Лобные доли мозга мезогиппуса оказались существенно более развитыми. Радински писал, что среди преимуществ, предоставляемых мезогиппусу более развитым мозгом, было повышение чувствительности губ и рта.
Итак, похоже, что одним из результатов холодного периода, завершавшего эоцен, стало обогащение чувственной и интеллектуальной жизни лошадей. Вызов, брошенный средой обитания сперва мезогиппусу, а потом миогиппусу, заставил появиться на свет более смышленую лошадь, способную лучше воспринимать информацию в том редколесье, в котором она оказалась.
Некоторые из приматов, попав в мир холодных луговин, также вступили на другой эволюционный путь. Именно тогда, по мнению ряда исследователей, в глазах части приматов появились три колбочки, позволяющие видеть больше красок, чем прочим млекопитающим (в том числе лошадям), – причем причиной этому был тот факт, что, после того, как сократилось количество доступных фруктов, приматам потребовалось лучше фокусировать взгляд на молодых листьях, зачастую красноватых.
Способность современной лошади общаться с миром посредством сложного интерфейса из суперчувствительных губ и носа также является эволюционным даром великого похолодания конца эоцена, Великого перелома, и перехода к суровому олигоцену.
«Корова никогда на смогла бы сыграть мистера Эда»[90], – когда-то написал палеонтолог Дональд Протеро, превознося мягкие и чувствительные губы лошадей.
Тропа, которая наделила коней ловкостью губ, позволяющей отодвинуть задвижку на двери денника и на воротах пастбища, проникнуть в ларь с зерном, превратить нижнюю губу в чашку и напиться из-под уличного крана, уводит нас в глубины времен и связана с внезапным появлением антарктического циркумполярного течения и развитием антарктической полярной шапки.
Северная Америка осталась центром эволюции лошади. Mезогиппус в итоге вымер, оставив после себя миогиппуса, трехпалого растительноядного обладателя чуть более длинных ног, носившегося по Северной Америке 25–32 млн лет назад. Некоторые из потомков миогиппуса переселились в Старый Свет, где они эволюционировали подчас в странные формы вроде синогиппуса, трехпалого животного, скорее похожего на гибрид между современными коровой и ослом. В Северной Америке возник трехпалый растительноядный анхитерий, наделенный длинной шеей и способный питаться листвой листопадных деревьев. Потом он переселился в Старый Свет, в том числе в Африку.