Хотя мы именуем этого коня юконским, географически эта местность представляла собой самую восточную часть региона, называемого Берингией, простиравшегося от крайней западной оконечности канадского Юкона и уходившего в Сибирь. Миллионы лет Берингия медленно качалась на земной поверхности, словно яблоко на воде: иногда она частично уходила под воду, как сейчас, иногда возвышалась над ней. Во времена поднятия суши регион имел внушительные размеры – в некоторых местах до 1000 километров в ширину.
Уникальная в своих качествах Берингия в ледниковые эпохи также была садом Эдема – только более сухим, холодным и более требовательным, чем Мессель. Жить в Берингии мог конь, совершенно непохожий на маленькую перволошадь. Equusже был создан для этой задачи. И в самом деле, Берингия была вполне сродни юконскому коню – во всяком случае, если сравнить ее с прочими областями Северного полушария, которые покрывал ледяной покров местами до 1,5 километра толщиной.
Лошади прошли к этому времени долгий путь от эоценового рая, когда им были необходимы дождь и виноград. Полярные ночи не могли смутить юконского коня, уже наделенного огромными глазами, способными заметить подозрительное движение на большом расстоянии даже в очень скудном свете. Это животное обладало превосходным слухом. Жизнь его во многом зависела от ушей, управлявшихся шестнадцатью небольшими мышцами, позволявшими коню шевелить ушами, с большой точностью направляя их в сторону источника сомнительного шума, даже предельно слабого. Он мог наставить уши вперед, чтобы во время движения слышать все, что происходит вокруг, а мог и прижать их к голове, давая спутникам возможность понять его неудовольствие. Его обоняние, уже начинавшее развиваться у маленьких перволошадей, стало настолько отточенным, что несущиеся в воздухе ароматы или запах навозной кучи, оставленной другим конем, были для него тем, чем становится для нас книга: источником информации об окружающем мире. Крепкие общественные инстинкты помогали коню воспринимать настроения прочих членов табуна, и, замечая, что другой конь поднял уши и внимательно вглядывается вперед, он немедленно следовал его примеру, пытаясь распознать далекую еще опасность.
Не будем называть юконского коня «совершенной» лошадью, потому что эволюция так не работает, однако можем сказать, что наследственность сделала его легко приспосабливающимся, общественным и умным животным. Интеллект был необходим этому зверю. Обильные пастбища находились в дождевой тени[117] высоких прибрежных гор, поэтому там, где жил этот конь, снега было немного, в отличие от ветра. Нам известно это, потому что ученым удалось обнаружить колоссальные лёссовые наносы. Эта легкая пыль – подобная той, которую ветер уносил с центральных североамериканских равнин в 1930-е годы, и той, что и в наши дни потоками носится над некоторыми областями американского Запада, – высоким облаком стояла над всей Берингией.
При всей опасности этих бурь лошади умели переносить их. Сделать такой вывод нам помогают данные об огромной численности коней, живших в то время в регионе. Кости плейстоценовых лошадей встречаются чрезвычайно часто. Палеонтолог и натуралист Дейл Гатри причисляет лошадей к «большой тройке» млекопитающих[118], обитавших в ту пору на самых северных равнинах. Кони, бизоны и мамонты, по словам Гатри, являли высшую власть в этом холодном климате.
Таким образом, Берингия представляла собой дом для многих видов живых существ, а не просто «сухопутный мост» между континентами, как меня учили в детстве. В таком качестве ученые рассматривали Берингию в 1930-е годы – как переходный перешеек, позволявший животным и людям путешествовать из Северной Америки в Азию и обратно. Смысл всех теорий вращался вокруг миграций. Я читала про «сухопутный мост» примерно в то же самое время, когда узнала, что «прогрессивная» эволюция превратила лошадей из мелкой живности в благородных животных. По территории Питтсбурга, в котором я выросла, протекают три крупных реки, и поэтому я прекрасно знала, что именно представляет собой мост: уродливое железное сооружение, повисшее над водой. Смысл моста, по моему разумению, заключался в том, чтобы куда-то откуда-то попасть. На мосту нельзя оставаться. Первые ученые воспринимали Берингию подобным образом. Им даже в голову не приходило, что на самом деле Берингия могла оказаться фокальной точкой эволюции.
Впрочем, теперь это не так. Геолог Роберт Рейнольдс предлагает видеть в этом регионе не сухопутный, а «пищевой мост», где животные находили для себя хорошие пастбища и где могли чувствовать себя как дома. По мере того как согревается современный мир и тает замороженная тундра, обнаруживаются все новые и новые останки плейстоценовых животных, и теперь мы знаем, что Берингия кишела живыми созданиями. И поскольку звери обитали на этой земле поколение за поколением, они всё больше приспосабливались к миру, в котором жили.
«Эволюция не совершалась где-то в другом месте, чтобы плоды ее потом проникли сюда, – сказал мне Зазула, коренной житель Юкона. – Эволюция происходила в Берингии. И было бы любопытно побывать здесь в то время».
Так что Берингия на свой лад была страной молока и меда.
Конечно, не стоит сравнивать Берингию с Месселем, где вся необходимая пища, считай, находилась у коня под самым носом. Лошадь, жившая на Юконе 30 000 лет назад, по мнению Кристины Джейнис, была способна пройти большие расстояния в поисках пищи. Эта лошадь должна была обладать феноменальной памятью, чтобы фиксировать местоположение всех источников воды. Эта лошадь должна была знать, когда источник наполняется водой, а когда пересыхает. Эта лошадь должна была помнить навесы и долинки, в которых можно переждать непогоду. Эта лошадь должна была уметь при возможности спасаться от хищников бегством, a при необходимости мужественно сражаться с ними.
И еще она должна быть в высшем смысле этого слова общественным животным. Перечисленные познания слишком огромны, чтобы овладеть ими мог один-единственный конь. Эти сведения должны передаваться от поколения к поколению, от старой кобылы к юному жеребенку. И если у тебя были друзья, а также знакомые среди старых, обладающих огромными познаниями и значительным опытом лошадей, если ты был силен, крепок и не боялся холода, жизнь на Юконе могла стать сплошным удовольствием.
Живя в современном мире, мы в колоссальной степени недооцениваем ум лошадей. Нам кажется, что если они исполняют наши просьбы и подчиняются нам, то ума в них немного. Однако, если вдуматься в то, что требовалось от юконского коня, чтобы выжить в эти суровые зимы – без запасов зерна, сена и даже без укрытия, начинаешь понимать всю глубину прозрения Филлис Притор, сказавшей, что живущие на вольном выпасе кони «думают как-то иначе, чем мы».
Нам, приматам, Арктика в общем и целом обычно кажется враждебной. В конце концов, большая часть нашей эволюции протекала в тропиках. Так что не стоит удивляться тому, что первые палеонтологи, которым не приходилось жить в Арктике, но которые «героически исследовали» этот мир (где инуиты благополучно проживают уже далеко не первое тысячелетие), считали, что у полярного круга жить невозможно. Ребенком, читая рассказы Джека Лондона о том, как собачьи упряжки тонули в замерзающих реках, я видела в них подтверждение своих самых худших подозрений о жизни на севере и воображала себе обитающих там животных ведущими жестокое наполеоновское отступление по бесконечным заснеженным полям, постоянно сулящим им смерть от голода и холода.
Подобного рода фантазии безумно раздражают Зазулу. Если юконский конь проживал на Крайнем Севере возле оконечности массивного ледяного щита, мир его, в чем совершенно уверен Зазула, был вполне приветлив к своим обитателям. Проявившийся около 95 000 лет назад Лаврентийский ледниковый щит покрыл большую часть Северной Америки, от мыса Код в Новой Англии на востоке и канадского Юкона на западе. Спустившись на юг, он остановился как раз перед тем местом, где 12 млн лет пролежали кони Ашфолла. Однако большая часть Берингии, протянувшейся на запад на 3000 километров от ледяного щита и захватившей часть русской Сибири, оставалась свободной от льда и лежала над уровнем моря.
Десятки тысячелетий этот край представлял собой тихую гавань, убежище, свободное от безжалостного льда. «Эта особая, холодная и сухая травяная степь была монументальным подобием “внутреннего двора”, со всех сторон окруженного сохраняющими влагу особенностями рельефа: высокими горами, замерзшим морем и массивными континентальными ледниками», – писал аляскинский палеонтолог Дейл Гатри.
И все же при всей своей приспособленности к условиям севера этот вид лошадей, североамериканский Equus lambei, вымер примерно 8000 лет назад. Дейл Гатри захотел выяснить причину. Обследовав сотни окаменелых костей, собранных в Берингии и хранящихся в Нью-Йорке, в Американском музее естественной истории, он обнаружил, что за прошедшие тысячелетия северный конь уменьшился в размере. Некоторые ученые высказывали предположения о том, что лошадей в Северной Америке истребили люди, охотившиеся на них, однако собранные Гатри свидетельства как будто бы указывали в другую сторону.
«Так какую же роль сыграли люди в вымирании лошадей?» – задала я ему вопрос.
«Никакую, – ответил он. – Для того чтобы обвинять в этом людей, нужно иметь хоть какие-то свидетельства. A во всей Северной Америке не осталось никаких ископаемых, говорящих о том, что местные жители активно охотились на лошадей».
С его точки зрения, причиной вымирания стало изменение климата и вызванное им изменение экосистемы. Когда в конце ледникового периода на планете стало теплее, замерзшие ранее ландшафты сделались влажными, а иногда даже заболоченными. Подобная перемена пришлась по вкусу парнокопытным вроде лосей, однако она не сулила ничего хорошего животным, привыкшим бегать, опираясь на один-единственный палец на каждой ноге. Потепление к