усидеть на спине животного. Если седок выдержит одну-две безумные скачки, дело можно считать сделанным. В любом случае верховая езда – часть нашего общего естественного исторического наследия. В Африке я часто замечала детенышей бабуинов, едущих на спинах не возражающих против этого родителей, и это напоминало мне нарисованную Хаксли забавную картинку с изображением эохомо верхом на эогиппусе. Доместикация лошадей представляется несколько более сложным процессом, если включать в нее акт контроля за размножением в современном смысле – то есть привод жеребца к кобыле.
Общепринятое в среде археологов мнение, согласно которому овладение верховой ездой и одомашнивание начались на востоке и оттуда распространились в Европу, не встречает одобрения в Галисии. Местные ученые считают, что и то и другое было независимо изобретено в их регионе. Они полагают, что верховая езда представляла собой естественную стадию развития партнерства между людьми и конями на пути от охоты на лошадей как на источник мяса к повседневному использованию лошадиной силы в сельском хозяйстве. К сожалению, они не могут привести никаких доказательств, за исключением присутствия испанской компоненты в генах многих современных пород.
Впрочем, существует несколько произведений постплейстоценового искусства, несомненно изображающих всадников. Ноги их едва не достают до земли, что указывает на небольшой рост животных, возможно не превосходивших тех гаррано, которых я видела. Эти рисунки, однако, находятся не в пещерах, а на открытом воздухе и представляют собой наскальную живопись. По всей Европе существует множество подобных выбитых в камне изображений, однако чаще всего они имеют какое-то символическое значение, которое не поддается научной дешифровке. Существуют изображения в виде концентрических кругов, перечеркивающих друг друга линий, напоминающих шахматную доску, простых знаков «X» или нескольких параллельных линий. Некоторые ученые предполагают, что подобные знаки могут быть очень ранними предшественниками письма – еще не в буквенной форме, но в виде клейм, как в надписях типа: «Здесь был Килрой» или «Эта земля принадлежит таким-то».
Подобные геометрические знаки встречаются часто, а вот второй тип наскальных изображений, которые я видела в компании Лагос и Рэнсома, чрезвычайно редок и присутствует только в Галисии[161] и нигде более. Некоторые из разновидностей местных петроглифов изображают лошадей. Эти постплейстоценовые изображения, однако, ничуть не похожи на более ранние. В них нет и доли великолепия коня из Фогельхерда. Искусство плейстоцена фокусирует свое внимание на элегантности коня как объекта природы, однако голоценовые галисийские изображения видят в лошади принадлежащий человеку инструмент. Действие разворачивается вокруг человека; кони – всего лишь животные, которых необходимо подчинить и использовать. Они – объект действия. Конь как осторожный наблюдатель, как игривый дух, как член славного собрания крупных млекопитающих ушел в прошлое. Плейстоценовое «искусство нежности» уступает место искусству, проповедующему элитарность. Командуют обладатели верховых лошадей. Как подметил британский археолог Ричард Бредли, на сей раз кони символизируют покоренную человеком природу.
Наша компания – Рэнсом, Лагос и я – посвятила несколько дней этим находящимся под открытым небом петроглифам. На одной из сценок всадник уютно устроился посреди спины коня. Ученые привыкли считать, что люди освоили правильную посадку на спине животного только несколько тысячелетий назад (на греческих вазах всадники сидят слишком далеко и потому неустойчивы), но эти галисийские всадники производят вполне надежное впечатление. Кони их не заседланы, следовательно, седло к этому времени еще не было изобретено. На одной из сценок всадник держит поводья в руке, они взлетают в воздух над шеей и головой коня и заканчиваются на конской морде. Неясно, пользуется ли всадник удилами или просто набросил веревочную петлю на голову животного.
На другой сценке можно увидеть, возможно, самое раннее изображение конной загонной охоты. Оно мне особенно нравится, так как освещает традицию, существующую в Галисии и по сей день. Всадник, сопровождаемый сворой собак, гонит лошадей на преграду, возможно каменную стену, подобную тем, которые сооружали для загона волков. Некоторые из коней уже вбежали в ворота в стене. Несколько коней остаются на заднем плане. Всадник снова изображен с летящими поводьями. Одна его рука поднята вверх, в ней палка.
«Жезл власти», – пояснила Лагос.
Приглядевшись как следует, я поняла, что уже видела нечто похожее в мадридском музее Прадо: уже упомянутый мной король Филипп III был написан великим Веласкесом верхом на коне в такой же позе всего несколько сотен лет назад. Сочетание образов коня, всадника и жезла власти остается символом правящей элиты вплоть до нашего времени.
Меня уже начинал охватывать восторг при мысли о том, что я, возможно, рассматриваю самую первую в мире зарисовку сцены загонной охоты[162], однако на вопрос, сколько лет этому изображению, мне ответили, что, увы, оно не поддается точной датировке. Некоторые исследователи полагают, что возраст его может достигать 5000 лет, учитывая претензии галисийцев на раннее одомашнивание коня и овладение верховой ездой без всякого внешнего влияния. Другие специалисты предполагают более позднюю дату – примерно 3000 лет назад, когда во многих уголках Старого Света уже вовсю ездили на спинах лошадей. Упомянутый выше сюжет, по мнению галисийцев, служит доказательством того, что ездить верхом на лошадях начали именно в Галисии. Чтобы показать, как именно это могло происходить, они отвезли меня на ловлю современных гаррано, очень напоминавшую сцену, выбитую в камне тысячи лет назад.
Рисуя эохомо бодро цепляющимся за холку эогиппуса, Томас Хаксли конечно же шутил, однако в его шутке могла крыться и доля правды: привычка к верховой езде может быть инстинктивной. Многие конники считают ее именно такой. Они предполагают, что люди вполне естественным образом вскочили на спины коней. А вот многие археологи, напротив, не соглашаются с ними. С их точки зрения, первое овладение верховой ездой представляло собой сложное культурное достижение.
У галисийцев, как всегда, свое мнение на этот счет. Они отправили нас с Рэнсомом смотреть rapa das bestas, «стрижку зверей»[163]. Они хотели показать, как легко люди могли отлавливать лошадей, усмирять их и ездить на них, прежде чем лошади были «одомашнены» в традиционном понимании этого слова. Никто не мешает гаррано вольно резвиться на холмах Галисии, однако местные жители регулярно собирают с них дань хвостами и гривами, которые идут, в частности, на кисти художникам и смычки музыкантам.
Для этого диких лошадок окружают и загоняют в каменный кораль – как охотились на волков и как гнали лошадей на той сценке, которую я видела изображенной на галисийской скале. Итак, ранним воскресным утром в компании Рэнсома и Барсены я стояла на самом верху и взирала на разворачивавшуюся внизу охоту. Над всей широкой долиной пели рожки. Со всех сторон доносились крики людей, выгонявших пони из их укромных уголков. Раздавались отчаянные вопли и улюлюканье. Гаррано, косяк за косяком, трусили вперед, держась впереди шумных загонщиков. Это было по-настоящему общее дело. Люди, проезжавшие по шоссе над долиной, останавливали автомобили, выходили, и их голоса присоединялись к общей какофонии. Затем, оказав посильную помощь, они отбывали по своим делам.
Гаррано не заставляли нестись сломя голову, их неспешно гнали вперед. Время от времени один из жеребцов на пару мгновений переходил на галоп – часто в погоне за другим жеребцом, – но ненадолго. Никому не нужно, чтобы кони ломали ноги. Движение лошадей набирало силу, поток их становился плотнее, небольшие косяки присоединялись к основной группе. Фронт ее становился все шире и шире. Оказавшись возле кораля – просторной арены, окруженной высокими каменными стенами, – люди остановились, пропуская лошадей вперед. Гаррано в ответ занялись поеданием утесника.
Наконец люди загнали гаррано в кораль, и тут началась паника. Лошади блюдут личное пространство, и в этом тесном месте они оказались слишком близко друг к другу. Начались жалобы, визг, ржание, вставание на дыбы. Кое-кто даже лягался, стараясь угодить в соседа копытами задних ног.
В этот хаос парами и тройками пробирались люди, несущие длинные палки. На конце каждой из них была закреплена веревка, хитроумно завязанная несколькими петлями, которые можно было накинуть на голову лошади так, чтобы образовался недоуздок. Импровизированный повод натягивался, когда лошадь тянула, и давил на ее голову и нос. Когда лошадь переставала тянуть, давление ослабевало. Большинство пойманных таким образом лошадей прекращали сопротивление. Мне ни разу до этого не приходилось видеть, чтобы с помощью одной веревки полностью подчиняли себе жеребца.
Тем не менее фокус оказался очень простым. И хотя не было никаких доказательств того, что люди еще в плейстоцене его знали, им, безусловно, хватило бы развития и ума, чтобы придумать подобную технику. Было не так просто набросить петлю на палке на голову лошади – гораздо труднее, чем использовать лассо. Человеку с веревкой помогали несколько помощников, в основном оттеснявших других лошадей.
Люди сперва отловили жеребцов, вывели их из кораля и отпустили на свободу. Этим ценным животным позволили сохранить длинные гривы и роскошные хвосты. Проверяя, действительно ли они оказались на свободе, жеребцы отбежали на некоторое расстояние и остановились, дожидаясь своих кобылиц.
Потом переловили жеребят. Некоторых также сразу же отпустили, и они тоже остались поблизости. Остальных жеребят отвели во второй загон, чтобы покупатели внимательно их осмотрели. Одна из целей подобного осмотра заключалась в том, чтобы отобрать кандидатов на роль будущих племенных жеребцов. Некоторые археологи писали, что одомашнивать лошадей трудно, так как справляться с племенным жеребцом – дело опасное. Они правы с точки зрения современного коневодства, когда часто необходимы помощники, чтоб привести жеребца к кобыле. Однако существует более простой способ контролировать размножение: изолировать нежеланных жеребцов. В ходе этой процедуры вы позволяете избранному жеребцу без помехи создавать следующее поколение. Во время