Чтобы больше узнать о будущем лошадей, я отправилась в Монголию, где им по-прежнему принадлежит верховная власть.
Большинство знакомых мне лошадников глубоко привязаны к своим животным вне зависимости от стиля и степени владения искусством верховой езды. Первым велел мне быть доброй к коню седовласый ковбой, проводивший в седле столько времени, что ему приходилось носить грыжевой бандаж. «Будь с ним добра, – сказал он мне, заседлывая коня и глядя вверх на крутые утесы Скалистых гор, по которым нам предстояло ездить. – Он намеревается сохранить твою жизнь. Он твой друг. И он тебе понадобится там, наверху». Подчас забота эта достигает подлинно героического уровня.
Задолго до того, как я начала подумывать о написании этой книги, мне довелось услышать о выпуске на волю лошадей Пржевальского (см. илл. 16 на вклейке), и я была глубоко тронута многолетней преданностью немногих добровольцев, добившихся в конечном счете успеха, в том числе инициаторов этого предприятия – голландцев Инге и Яна Боуманов. Несколько лет назад я оказалась в Амстердаме на научной конференции, и, воспользовавшись возможностью, пригласила Инге на ланч в Роттердаме, недалеко от ее загородного дома.
Мы встретились в кафе – совершенно современной ресторации XXI века в совершенно современном городе, почти полностью построенном заново после жутких разрушений Второй мировой войны. В Соединенных Штатах эта война уже перешла в разряд древней истории, однако среди европейцев находится немало людей, которые в свои юные годы пережили этот кошмар. В Европе люди до сих пор говорят о мучительном пламени того пожара так, как если бы он случился вчера. Город перестроить можно, но изгладить воспоминания нельзя.
Ко времени нашего с Инге ланча я уже успела привыкнуть к этому, однако все же оказалась неготовой к той повести, которую она мне рассказала. Оказывается, причина, побудившая Инге и ее мужа Яна заняться восстановлением популяции диких лошадей, во многом связана со страшными переживаниями, перенесенными ими во время войны. В конце 1930-х годов родители Инге работали в Малайзии на голландскую компанию. Когда началась война, семья была интернирована в японском тюремном лагере. Значительная часть детства Инге прошла за колючей проволокой. После войны она вернулась в Нидерланды, но никогда не чувствовала себя там дома. Родной для нее стала культура людей, выживших в тюремном лагере, а не культура своего народа. Дети всех национальностей мира были ей друзьями в заключении. Став взрослой, она занялась детской психологией, посвятив себя уходу за забитыми и забытыми ребятами.
Ян, рассказала мне Инге, был сыном состоятельного бизнесмена, и его предвоенное детство прошло в Нидерландах под деспотической властью несчастной мачехи. Случалось, что он спасался от ее гнева, ночуя в конюшне. Пони был ему другом и утешителем. Его общество позволяло мальчику чувствовать себя не таким одиноким и испуганным. И потому пони занимал особое место в его сердце на протяжении всей последующей жизни.
К началу 1940-х Ян Боуман, как в свое время и его отец, стал бизнесменом. Когда нацисты заняли Амстердам, он на себе испытал нищету и страх, выпавшие на долю горожан. Все время оккупации он заботился о своих наемных работниках и их семьях.
Но перейдем дальше, ко времени после войны, когда его искренняя привязанность к пони и привычка заботиться и защищать слились воедино. Большинство зоопарков Европы были тогда разрушены. Животные умирали от голода в своих клетках и вольерах, или, оказавшись на воле, самостоятельно добывали пропитание в разрушенных бомбежкой городах, или шли на прокорм голодным людям. Число обитателей зоопарков резко сократилось. Среди почти истребленных видов оказались лошади Пржевальского, которых монголы называют тахи.
Тахи – лошадь странная, коренастая, коротконогая, наделенная непропорционально большой головой, огромной челюстью и щетинистой, как у зебры, гривой. Более жалкого хвоста, чем у тахи, я не видала. Во Франции многие гиды утверждают, что тахи похожи на тех лошадей, которых в эпоху плейстоцена рисовали на стенах пещер, однако доказательств того, что эти лошади действительно жили в то время в Европе, не существует. Тахи были «открыты» в Азии европейцами в конце XIX века (монголы, конечно, всегда знали о них), и зоопарки Европы живо заинтересовались этими животными. Лошадок сотнями отправляли в Европу, и многие из них умирали, не выдерживая тяжести путешествия на запад. Многие из числа выживших так и не смогли приспособиться к тесным загонам зоопарков. A количество тех лошадей, которые все-таки приспособились, изрядно проредила Вторая мировая война. К 1960-м годам в живых оставалось совсем немного тахи, причем к размножению были способны всего девять животных. Следствием этой крайней ограниченности генного пула стала невысокая скорость воспроизводства популяции.
Но что еще хуже, к этому времени вымерли вольные тахи и в Монголии. Причина их исчезновения, как и вымирания лошадей в Западном полушарии, остается неясной, однако оно, скорее всего, каким-то образом связано с ростом численности населения в этой стране или изменением традиционного образа жизни монголов в результате действий советских чиновников[196]. Монголы всегда вели очень подвижный образ жизни, что позволяло им реагировать на климатические аномалии простым переселением на новое место. Советы, напротив, настаивали на том, чтобы монголы селились оседлыми коллективами, создавая тем самым излишнюю нагрузку на экологию пустыни.
С ростом числа домашних животных – коз, овец, крупного рогатого скота, домашних лошадей, конкурировавших между собой на пастбищах, – росла сухость климата. Возможно, именно стада домашних животных столкнули тахи с края обрыва истории. Возможно, что тахи вымерли еще и потому, что они и домашние лошади способны давать общее потомство, и тахи растворились в последних, исчезнув как самостоятельный вид. Возможно также, что агенты европейских зоопарков сократили дикую популяцию до таких пределов, что свободные косяки утратили способность воспроизводиться в достаточном для этого количестве. В любом случае, какова бы ни была причина их исчезновения, последнего вольного тахи видели в конце 1960-х годов.
После окончания Второй мировой войны Ян много читал о тяжелом положении, в которое попали тахи, и решил прийти к ним на помощь. Он видел в этих лошадках благородных животных, доблестных предков того пони, который так помог ему в детстве, и в 1972 году они с Инге решили объехать Европу, посещая остававшихся в зоопарках лошадей. Они заранее радовались путешествию, однако, когда они наконец увидели этих животных, Ян расстроился.
Это были отнюдь не те дикие красавцы, которыми он их представлял. Перед ними прошла череда унылых, заброшенных и обделенных вниманием пленников, томившихся в крошечных загонах, где едва можно было пошевелиться. Увиденное встревожило пару. Кони стояли повесив головы, подобно отставленным от дела пахотным лошадям. Под ногами этих несчастных лошадей была грязь, в загонах не было травы, которую можно было пощипать. Они даже не хотели глядеть друг на друга, не говоря уже об общении, если под этим словом не подразумевать пинки и укусы. Но даже обороняли свое пространство они без особого интереса, словно бы это занятие вообще не стоило труда. Лошади казались полуживыми. Они напомнили Яну жителей оккупированного нацистами Амстердама. А Инге они напомнили о том, каково это – жить за колючей проволокой.
Впрочем, эти лошади еще дышали.
Военные горести преподали Инге и Яну один важный урок: пока есть жизнь, есть и надежда.
И Ян решил освободить лошадей.
Они с Инге задались целью найти способ вернуть этих коней обратно в степь, где животные снова смогут жить на воле, и таким образом сохранить жизнь этому виду.
Процесс выведения животных из состояния неволи и возвращения в природные условия никогда не бывает простым, однако эта задача в случае тахи оказалась еще более сложной. Кони – довольно крупные животные, им необходима большая территория, а кроме того, как мне объяснили Джейсон Рэнсом и Лаура Лагос, они хорошо чувствуют себя, только когда живут в дружном небольшом табуне. К сожалению, в Европе трудно найти большое открытое пространство, проще найти лес. Земли, пригодные для жизни косяков лошадей, давно используются в сельском хозяйстве.
К этим сложностям добавляла свой вклад политическая ситуация в Европе и Азии. В результате Второй мировой войны международное сотрудничество было ограничено, так как в каждой стране на повестке дня стояло воскрешение собственной экономики. Кроме того, многие страны – в том числе обладающие землями, пригодными для свободного выпаса лошадей, – оказались под контролем Советского Союза. И если бы Боуманы решили подыскать наилучшие пастбища для своих коней, им пришлось бы отправиться за «железный занавес» (по выражению Черчилля)[197], что добавило бы дополнительных дипломатических сложностей.
Тем не менее, начиная с 1972 года до смерти Яна в 1996 году, пара без устали трудилась ради достижения своей цели. Они оставили работу, перебрались в дешевую квартиру, чтобы иметь возможность тратить больше денег на лошадей, не обращали внимания на скептиков, твердивших, что поставленная ими цель недостижима, и путешествовали за свой счет по Европе, Северной Америке и Азии, рассказывая о тяжелом положении этих коней всем, кто желал их слушать. Они от руки составили подробные родословные карты на лошадей, содержавшихся в зоопарках, чтобы избежать, где возможно, генетически неудачных пар.
Они начинали свою работу независимо, без финансовой поддержки со стороны зоопарков, правительств, богатых общественных организаций. Они старались найти деньги для своего проекта практически везде: торговали ковриками и теннисками на ярмарках и пирожками на распродажах домашней выпечки. После слишком эмоционального выступления на одной из конференций Ян с сердечным приступом попал в больницу. Их старания редко находили должную поддержку со стороны европейских чиновников и зоопарков, полагавших, что эта пара не обладает должным статусом и полномочиями. В более свободомыслящих тогда Соединенных Штатах их приняли хорошо, однако помощи тем не менее не оказали, ибо в Америке считали, что спасать этот вид должны европейцы. Временами, сказала мне Инге, они ощущали полную безнадежность своего предприятия.