— Сколько?
— Да-да… Уродливая картина — такое же несчастье для общества, как уродливый ребенок…
— Сколько?
Эксперт почти не смотрел на Карину. Он смотрел на картины:
— Тысяч семнадцать… Если бы у меня были деньги… Я бы сам купил. Но у меня никогда их не было. Я бы мог сказать вам неправду. Но перед кистью такого художника может соврать только негодяй. Господи, когда я научусь быть коммерсантом! Это же моя профессия. Мое ремесло. Но кто, кто же написал их? Я растерялся и даже не спросил, кто автор…
— Ну, какая разница? Разве это так важно? Это мой муж.
— Я нигде не видел его картин… У вас с мужем совсем нет денег?.. Как все повторяется.
— Что вы имеете в виду?
— Вы этого не поймете… Какая глупость думать, что меняются люди. А на самом деле меняется век… И знаете, чем отличается каждый новый век от предыдущего?.. Просто большее число людей делает то, что раньше делало меньшее число…
— Что же тут плохого?
— Плохого? Вы знаете, в чем смысл свободы большинства людей? — Чтобы боль одного человека стала болью всего общества.
— О чем это вы?
— Я? Ни о чем. О жизни. Стоит людям начать жить лучше, как все повторяется… Одни продают, другие скупают шедевры. Извините, я думаю о своем. Я отключился, как теперь говорят…
— Пожалуйста…
— А почему он их не подписывает? Скажите ему, пусть подписывает.
— Он пока не верит в себя.
— Но главное, что вы в него верите. Только у художников бывают такие красивые юные жены. Хотите, я приду к вам домой и сам приведу покупателей. Поверьте мне, что со временем этим картинам цены не будет… Я приду к вам, оставьте адрес… Живопись — это мое проклятие… Где вы их держите? Старайтесь держать в темноте. Чтобы солнце не съело краски… Я к вам зайду…
— Пока не надо… Сначала я поговорю с мужем… Если можно, я запишу ваш телефон.
— Да-да, пожалуйста. И оставьте свой.
— Я вам позвоню.
— Вы думаете, я хочу вас обмануть? Хорошо, не оставляйте ни телефона, ни адреса. Но приходите ко мне, приходите с мужем. И… приходите с мужем. И скажите ему, чтобы он подписывал картины. Так нельзя. Люди должны привыкнуть к имени.
Карина завернула картины и положила в сумку.
— Я вам позвоню.
Карина уже собиралась уйти.
— Подождите. Я вам дам адрес одного профессора. Он крупный коллекционер. Он обязательно у вас купит какие-нибудь картины… Стоит ему увидеть такой оранжевый цвет… Он вам заплатит все деньги, какие у него есть… Ах, что это за умница! Может быть, вы читали его книгу «Цветовая гамма в космосе»?
— Да-да! — сказала Карина. — Она у нас есть дома.
— Ну, вот видите… Сейчас, сейчас, сейчас… Вот вам его визитка.
— Спасибо.
Карина вышла из магазина, села в такси и, вернувшись домой, повесила картины на прежние места… Отныне она знала, что на стенах висит богатство.
— А я узнал этого эксперта. Это Теплицкий? Да? Сергей Николаевич Теплицкий?
— Да. Это он…
— А откуда ты его знаешь?
— Я случайно с ним познакомился в Италии, в галерее Уффици. Он ведь раньше работал экспертом в Эрмитаже, а потом ушел на пенсию и переехал в Москву. Это первостатейный знаток живописи. Большинство экспертов ничуть не отличаются от скупщиков золота. И если бы Карина попала к кому-нибудь из них, они бы так высоко не оценили картины. Когда она сказала, что «Цветы в космосе» стоят десять тысяч, я понял, что она была у Теплицкого…
— Да. Этот бессребреник не умеет врать. У нас часто к нему обращаются за консультациями. У тебя есть его телефон?
— Где-то записан.
— Позвонить бы прямо сейчас. Но старик спит.
— Позвонишь завтра.
— По-моему, нам пора услышать телефонный звонок стюардессы, — сказал Олег. — Наверное, она звонила Вадиму не раз, когда его не было…
ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК СТЮАРДЕССЫ
— Алё? — сняла трубку Карина.
— Попросите, пожалуйста, Вадима, — сказал женский голос с эстонским акцентом.
— Его нет дома… Что передать?
— Скажите, что звонили из аэропорта. А когда он будет?
— Минут через десять.
— Я позвоню. Скажите, его ждет горячий кофе с пирожком.
— А вы приезжайте… он уже будет.
— Нет. Я не успею. Я позвоню. Завтра и послезавтра я буду в Москве. Тоже позвоню. А кто со мной говорит?
— Это сестра Вадима, — легко солгала Карина.
— Очень приятно, — ответил голос в трубке.
— Мне тоже очень приятно. А какая в Прибалтике погода? Я скоро лечу в Прибалтику.
— Хорошая. Дождь пройдет — и солнышко. А каким рейсом вы летите?
— Еще не знаю. Я еще не брала билет.
— Обязательно заходите ко мне. Запишите мой адрес…
— С удовольствием…
— А Вадим не приедет с вами?
— У него сейчас навалом работы… Но я постараюсь его уговорить… Мы; может быть, приедем с Никой… Вы так часто звоните и ни разу к нам не зашли…
— А я прилетаю и через четыре — шесть часов лечу назад…
— Ты должен будешь найти стюардессу. Она тебе очень понадобится…
— А как ты думаешь, она встретилась с Вадимом?
— Думаю, что да.
— В Москве или в Таллине?
— Наверное, и в Москве, и в Таллине.
— И что? Они встретились втайне от Ники? Ника знала о встречах Вадима со стюардессой? — спросил Олег.
— Нет. Не знала.
— Итак, — сказал Олег, — Вадим встречается с Никой и со стюардессой, но ни та, ни другая об этом не знают. А?
— Скорее, со стюардессой было всего две встречи. Одна — в самом начале, ну, дня через три, через четыре после знакомства. И другая — совсем недавно. В самом конце. Вадим был в отчаянии…
— В каком отчаянии?
— Вадим был в отчаянии…
— Хорошо, но в ночь смерти Карина стюардесса была в Москве? Или ты исключаешь такой вариант?
— Нет, — сказал Ваграм, — не исключаю.
— И могла оказаться в его квартире?
— Могла.
— В ночь смерти Карина? — переспросил Олег. — Она могла оказаться в его квартире?
— Видишь ли, — ответил Ваграм, — я не могу проследить сейчас весь каринский поток боли.
— А Карина познакомилась со стюардессой? И в ночь смерти Вадима эти две женщины могли встретиться?
— Я не знаю, в какой степени боль Вадима распространялась на стюардессу. Но я могу тебе сказать, что Кариной было необходимо с ней встретиться. В эту ночь или накануне, но встреча должна была состояться и окончательно решить судьбу Карина. Убивать его или нет, — сказал Ваграм.
— А почему Карина лишь спустя годы решила проверить, насколько талантлив ее муж?
— А как бы ты реагировал, если в течение одной весны в твоей квартире появилось сто с лишним картин, целая галерея?
— Ты хочешь сказать, что натянутость их отношений подтолкнула ее на этот шаг? Стоит ли вообще дорожить таким мужем?
— Да нет!.. Все не так. Дело в том, что до сих пор Карин серьезно не занимался живописью… Что-то ему мешало… Ну, Ван Гог тоже стал серьезно заниматься живописью в двадцать восемь лет. А Поль Гоген… Так вот, когда в эту весну посыпались картины одна за другой, она растерялась. Она поняла, что с мужем происходит нечто невероятное…
— Ну, да, она выходила замуж за обычного инженера. А тут однажды вечером домой явился гений… Как с ним говорить? О чем? Она, привыкшая себя считать пусть не состоявшейся, но актрисой, должна была непременно уйти в тень… То есть, пока у него все было плохо, картины скупали за бесценок, она диктовала свои условия, предъявляла претензии, требования… И вдруг — неожиданное крушение всех иллюзий.
— Что-то в этом роде…
— Так вот почему ни у одной из картин нет названия. Он еще сам не был уверен… А я думал, почему картины не подписаны? Откуда такая застенчивость у художника? Наше время, по-моему, не страдает застенчивостью. А красивое, как и талантливое, редко бывает несовременным.
— Ты не сваришь кофе?
— Поедем ко мне? Пообедаем?
— Какой обед? Глубокая ночь. Так я в не позвонил на дачу.
— Я сделаю яичницу с сыром. Сыр у тебя есть?
— По-моему, есть в холодильнике.
— А ты будешь?
— Нет, Олег. Я выпью крепкий кофе со сливками.
— Между прочим, наш Карин очень смахивает на Дон Жуана. Раздает телефоны направо и налево.
— И правильно поступает. Многие женщины не прочь увидеть в своем возлюбленном скрытого Дон Жуана.
— И все же, все же, все же… Психологических неясностей становится все больше.
— Тебя это удивляет?
— Да нет.
— Жизнь уже навсегда вырвалась из привычного логического кольца. Наше мышление бродит по лабиринтам неизвестного, в наши отношения уже не подчинены той логике, где можно все легко объяснить…
— Держу пари — сейчас мы услышим передачу на нашу тему. — Олег включил транзистор:
…Нет, нет, нет, нет — мы хотим сегодня,
Нет, нет, нет, нет—мы хотим сейчас…
Тигр захохотал.
— Понимает, что такое современная цивилизация. Все хотят сегодня. — Он погладил зверя.
— Всю жизнь мне приходится иметь дело с пространством, не обозначенным фактами, — сказал Ваграм. — Музыка, живопись, литература, — что в них является большей реальностью — наша повседневная действительность или воображение художника?.. В музыке Баха нет фактов… Но ты ее слышишь. И мир становится тебе конкретно ясен…
— И все-таки я думаю, хотя Вадим Карин и Дон Жуан, а любил он впервые.
— Вот сейчас ты сказал самое главное. Карин до сих пор никого не любил. А когда большой художник влюблен впервые, он видит этот мир таким, каким его до сих пор никто не видел. В его произведениях нет никакой осторожности… Мы столкнулись с тобой с явлением совершенного порядка в искусстве. Но беда в том, что совершенное беззащитно, как ребенок…
— Ты устал?
— Нет… Сваришь еще кофе?.. А что, много философствую? Да?
— Какую ты мне готовишь подножку?
— Я?.. Нет. Эту подножку нам подготовил Вадим Карин своим автопортретом… Все художники старались скрыть от людей свою нежность и ранимость. И старались написать себя суровее и даже более жестокими, чем они были в жизни. Автопортреты Леонардо, Микеланджело, Тициана и поближе к нам Ван Гога, Ренуара, Сезанна, Пикассо. Даже самый нежный из всех великих, Сандро Боттичелли, и тот нарисовал себя хмурым. Были, разумеется, меланхолические, спокойные портреты. Но ни Репин, ни Левитан, ни Тропинин, — никто из них не любовался собой… А Вадим Карин на автопортрете откровенно беззастенчиво влюблен в себя… Ты всмотрись в него — такая глубокая мятущаяся натура. Так себя любить может только очень жестокий человек.