— Боюсь, мистер Спринг, что, заказ будет… преждевременным.
— Почему же?
Но Василий повернулся ко мне и сказал по-русски:
— Я к вам, земляк, за советом.
— В чем дело? Или не выгорело?
— Нет, этого нельзя сказать. У нас совсем было наладилось, и старика удалось уломать… Про нее и говорить нечего…
— За чем же остановка?
— Вы нашего старшину знаете, Алексея Аверьянова? У него по берегу клевер в копнах… Река почти вплоть подошла, надо свозить под сарай. Явились с подводами, а две крайних копны сверху разворочены. Почти половины не хватает…
— Причем же тут вы?
Василий замялся:
— Помните, я вам рассказывал, как Пашка Гусев меня подвел: ружьишко в те поры у меня обнаружил. Сейчас этот Пашка от старика не выходит. Что он ему поет, кто его знает! Только сегодня Джим вызвал меня к себе, и говорит, чтобы я вора нашел. А не то, дескать, не задать тебе Дженни, как своих ушей…
Василий повторил рассказ моим товарищам по-английски. Спринг отозвался:
— А вы не пробовали послать его к чорту! Разве вы шериф?[3]
— Этим не поможешь. Они вон как дело обернули. У меня, сами знаете, лодка… И участок мой рядом с Аверьяновским. Нынче, чем свет, вышел я к берегу: не пора ли, думаю, веревку поправить, кабы лодку не залило. Глядь, а у самого схода старшина наш, с ним Джим и здешних четыре человека. Гляжу, Пашка с ними. Вертится подле моей лодки, пальцем показывает, языком лопочет… Я подошел, поздоровался. Все от меня рыло воротят, а Пашка так это сладко: «Что это ты, Вася, так рано поднялся? По какой причине себя беспокоишь?» — «А вы, говорю, по какой причине по берегу в эку пору шатаетесь?» — «А мы, отвечает, следов ищем, кто к старшине в гости повадился. Около тебя маленько замешкались. Очень любопытно, как ты свою лодку бережешь. Сенцом окрутись для мягкости»…
Глянул я, а к борту чуть не вязанка прилипла, водой, наверно, нагнало и внутрь нахлестало. И все клевер. Верите ли, словно кто меня по затылку ударил. Молчу, а сам чую, что краснею, будто против печки стою. Повернулся я и пошел. А вдогонку, слышу Джим кричит: «пока вор не найдется, дорогу ко мне забудь!».
— Чего же вы волнуетесь? — спросил Спринг. — Если вы действительно не брали и…
Он встретился взглядом с Василием, порывисто к нему повернувшимся, напряженно закашлял и, наклонившись к огню, особенно тщательно стал раскуривать трубку.
Раттльснэк расклеил тонкие губы и ободряюще похлопал Василия по плечу.
— Русский говорит, что следов на берегу не было?
Василий отрицательно махнул: головой.
— И высоко разрыто?
— То-то и дело, что высоко. Не иначе, как вилами. Скотине так не достать.
Индеец весело подмигнул и сказал уверенно:
— Теперь надо спать. Потом будем ловить вора. Раттльснэк поймает. Нужно только встать после полуночи.
И восток и запад были еще задернуты одинаково плотной лиловой мглою, когда мы доехали до усадьбы Василия Князева и, оставив лошадь в крытом загоне, двинулись к берегу.
Большая медведица уже опустила свой хвост. Плеяды подмигивали тусклыми холодными глазами дочти у зенита, и жарко горела над горизонтом радужной свечей продолговатая Венера.
Василий отвязал от столба лодку, вычерпал жестянкой воду. Под берегом проползла черная тень. Тихо плеснуло, сморщилось стальное зеркало реки лучистою рябью, и из мутной мглы взвился кривой нос долбленой пироги, на которой Раттльснэк перевозил обыкновенно на лесопилку с того берега агента с жалованьем и коньяком.
Теперь индеец, сидя на корме, неслышно работал единственным веслом. Пирога подошла к лодке вплотную, и я заметил на носу у нее небольшой шест. Раттльснэк тихо окликнул Василия:
— Русский пусть садится ко мне, сам будет стрелять по вору. Мастер пусть едет с помощником. Только не болтайте и не гремите уключинами. Гребите одним веслом с кормы… Спешить некуда.
Спринг шагнул за мной в лодку, закачал ее, чуть не хлебнув бортом воды, и сердито проворчал:
— Это тебе для чего?
Индеец, прикручивавший проволокой к шесту пироги заводский керосиновый факел, в ответ щелкнул лишь языком и, как настоящая змея, проскользнув на корму, прошипел:
— Не шуметь!.. Не отставать!..
Это, однако, было легче сказать, нежели сделать. Пирога, врезавшись в воду, сразу обратилась в чуть заметное мутное пятно впереди. Наша лодка неуклюже завернула и зашлепала носом. Я не привык работать кормовым веслом, и, когда мы догнали своих спутников, пирога стояла уже неподвижно, опрокинувшись в зеркале спокойной воды вместе с остроносым индейцем и скорченной фигурой Василия, который сидел на передней скамье, положив на колени «Винчестер».
Спринг опустил якорь, и лодка, мягко толкнувшись на привязи, медленно описала дугу и выпрямила нос по течению. Я завернулся в войлочную чуйку поверх своей куртки, прислонился поудобнее к спинке кормовой скамьи и стал смотреть на реку.
Набежавшими из соседнего штата водами затопило крепкий еще лед, и кругом была полная картина весеннего разлива. Река словно пухла перед глазами. Изредка, медленно крутясь, проплывали мимо лодки мелкие льдины. Течения не было заметно, и казалось, что черный обломок сам ползет по неподвижной стальной глади. Там и сям слышались одинокие всплески. Это обрывался в воду подмытый у берега снег. Иногда над головой рождались свистящие вздохи, и высоко в небе переговаривались спокойные гортанные голоса: гуси тянули с юга на запад, с долины, где реки давно уже вскрылись. Тихо дышала зеркальная водяная поверхность; чуть колыхало, словно баюкало, лодку. У меня начинали слипаться глаза…
Тихое предостерегающее шипенье индейца заставило меня очнуться. Пирога двинулась, на этот раз тихо, прямо к берегу, где в жестком холодном тумане чернели островерхие конуса копен. Опуская в воду весло, я тотчас разобрал какой-то новый звук. Кто-то сильными ногами мерно шлепал по воде, направляясь вдоль берега. Потом плеск замолк, и слышно было, как, сухо шурша, кто-то разгребал сено…
В ту же минуту впереди, на пироге, вспыхнуло пламя факела, кинуло вверх дымное облако и кровавой полосой света осветило берег, черную копну клевера у опушки, на фоне приземистых елей, и у самой копны огромную, странную, словно застывшую фигуру…
Я еще не успел разобраться в открывшейся внезапно моему взору картинке, как руки мои инстинктивно схватились уже за винтовку и я щелкал предохранителем.
В нашу сторону, как мне показалось, прямо на меня, глядели маленькие, злые, ошалевшие от неожиданности глаза под огромным широким лбом, увенчанным парой могучих зубчатых лопаток-рогов.
Колоссальный рогач — самец-лось замер на месте, ошеломленный непонятным явлением. Факел защищала сзади доска, оставляя лодку в тени.
С минуту животное стояло неподвижно. Потом медленно, оступаясь, скользя, сошло в воду, двинулось по мелкому месту и снова замерло с прикованным к красному глазу факела взглядом, повернув к нам лобастую голову и широкую могучую грудь с выпуклым кадыком шеи.
С пироги раздался выстрел.
Страшным прыжком лось взрыл под собой целую гору пены, припал на передние ноги, снова поднялся и под новым выстрелом завалился на бок, хрипя, взбивая пену и тяжко дыша вылезшим из воды выпуклым боком.
Почти одновременно на опушке вспыхнули огоньки, и над головами у нас жалобно засвистели пули.
Я помню целый поток ругательств, вылетевший из костлявой груди Спринга. Помню гортанный клекот индейца и его дикую сухую фигуру, вставшую внезапно во весь рост и одним могучим ударом весла загнавшую пирогу на берег чуть не до половины.
Была суматоха, беспорядочная толкотня и крики, пока выяснилось, что стрелявшие с опушки, так же, как и мы, караулили вора. Двинулись к убитому лосю толпой прямо по воде… Длинный Джим ковырял зачем-то стволом винтовки у лося под брюхом, растерянно свистал, потом виновато повернулся к Василию. Пашка Гусев, юркий, вертлявый человечек с рысьим лицом, тщательно исследовал тушу, затем поднялся, видимо разочарованный, и, ядовито хихикая, обратился к Спрингу:
— Да, того… Чистая работа! Хи-хи-хи!.. Чисто подогнано… Что и говорить. И лось, и в воде лежит, и… хотел бы и я…!
Я видел, как широко размахнулась костлявая рука моего помощника, и чье-то тело среди целого снопа брызг скрылось на минуту совсем под водой, рядом с тушей убитого лося…
Пашка вскочил, кашляя, задыхаясь, выплевывая проклятья вперемежку с грязной водой. А скрипучий голос Спринга произнес спокойно и вразумительно:
— Вы сказали: «Лось в воде, хотел бы и я». Я и доставил вам удовольствие.
ДЛИННОБОРОДЫЙ И ШИРОКОРОГИЙ
Кончался ясный весенний день. Затерявшееся среди огромного торфяного болота небольшое озеро еще не очистилось, но лед на нем пожелтел, местами потрескался, местами покрылся лужами набежавшей сверху воды.
Когда солнце село, по болоту побежали серые сумерки. Небо на востоке потемнело, а на западе загорелась ярким зеленоватым огнем светлая вечерняя звезда.
В это время из кустистой опушки березняка выступили две темные фигуры, остановились неподвижно и медленно повернули длинные головы к озеру.
Это были два огромных взрослых лося.
Один из них нес на голове широкие рога с большими крепкими зубцами. Другой был без рогов, и поэтому его можно было бы принять за лосиху. Но высокий рост, густая длинная борода под свирепой мордой и широкие костяные пеньки на макушке ясно говорили, о том, что он также самец, только сбросивший недавно рога. Он был старше и сильнее другого и потому раньше изнашивал свои головные украшения.
Ранней весной, когда лоси расстаются с лосихами, часто бывает, что старый лось избирает себе в товарищи другого, и они неизменно бродят всюду вдвоем.
Выйдя из леса, животные осторожно тронулись дальше, подошли к узкому заливу озерка, разом наклонились к воде и стали пить.