– Да… но не можешь ли ты сделать как-нибудь так, чтобы это было более заметно?
– Да я же стараюсь и дальше буду стараться, только я делаю это по-своему, так, как умею.
В дальнем конце кровати появилась Сери. Я ощущал ее вес на своих ногах.
– Поцелуй меня, Питер.
Грация положила мою ладонь себе на грудь и закинула ногу мне на бедро. Я чувствовал исходящий от нее поток нервной энергии, и эта энергия была заразительна и захлестнула меня, и мы занялись любовью, и Сери рядом со мной уже не было. Потом, уже проваливаясь в сон, я хотел рассказать Грации все напрямую, объяснить ей, что Сери – это просто часть того, как я ее понимаю, напомнить ей о вечном зове островов, но было слишком поздно для таких разговоров.
А потом оказалось, что за окном уже брезжит рассвет. Я проснулся из-за того, что Грация беспокойно ворочалась, дыхание вырывалось из нее судорожными толчками. Кровать подрагивала словно в ознобе, а потом я услышал, как на тумбочку с негромким звоном падают кольца.
17
Утром Грация ушла на работу, а я встал и начал вяло бродить по квартире. Что-то нужно было прибрать, что-то подмести, я выполнял эти работы с обычным для себя безразличием. Сери никак не появлялась. Перекусив в ближайшем пабе, я достал свою рукопись и начал просматривать места, связанные с Сери, в надежде отграничить ее от Грации. Я чувствовал, что мое представление о Грации искажается и что это из-за Сери. А ведь ночью я еще раз убедился, что Грация для меня важнее всего.
Но я утомился, а если секс и снимает напряжение, то лишь физическое. И я, и Грация сомневались в своих индивидуальностях, искали их и в процессе поисков причиняли друг другу боль. Моя рукопись была угрозой. Там была Сери, но там же был и я как центральный персонаж. Я все еще нуждался в рукописи, но она загоняла меня в мой внутренний рефлексивный мир.
А потом неизбежно появилась Сери. Вполне реальная, независимая, покрытая островным загаром.
– Ты мне вчера совсем не помогла, – укорил я ее. – Мне было нужно убедить Грацию в правильности того, что я делаю.
– Я была не в духе, – сказала Сери, – и чувствовала себя одинокой. Я не могла вмешиваться.
Она не подошла ко мне, осталась на самой границе восприятия.
– Но ты можешь мне помочь? – спросил я.
– Я могу быть с тобой, – сказала Сери, – могу помочь восстановить тебе свой образ. Но я не могу говорить с тобой о Грации. Ты ее любишь, и это меня исключает.
– Если бы ты подошла поближе, может, я и смог бы любить вас обеих. Я не хочу, чтобы Грация страдала. Так что же мне делать?
– Пошли погуляем, – сказала Сери и направилась к двери.
Я последовал за ней, оставив на кровати рассыпанную рукопись.
Была весна, мое любимое время года, и все кафетерии Джетры уже вынесли столики наружу, под разноцветные тенты. Ласковое солнце и тихий пьянящий воздух взбодрили меня, словно некий волшебный эликсир. Я купил газету. Мы подошли к кафе, одному из самых моих любимых, расположенному на углу, на оживленном перекрестке. Здесь проходила трамвайная линия, и мне нравились резкие голоса звонков, дробный перестук колес на стрелках и паутина проводов над головой. От людей, запрудивших тротуары, исходил дух коллективной целеустремленной суеты, хотя по отдельности они, в большинстве своем, просто наслаждались солнцем и теплом. Бледные после зимы лица были повернуты к небу, ловили драгоценный ультрафиолет. Официант принял заказ – пиво для меня и апельсиновый сок для Сери – и удалился, а я стал просматривать газетные заголовки. На юг отправляют дополнительные подкрепления. Ранняя оттепель вызвала сход лавин; лавина, накрывшая горный перевал, завалила пограничный патруль, спасенных нет. Сеньория продлила эмбарго на поставку зерна в так называемые неприсоединившиеся страны. Печальные новости резко контрастировали с тем, что я видел вокруг. Мы с Сери сидели под ярким полосатым тентом, бездумно наблюдая за прохожими и трамваями, за конными экипажами и другими посетителями кафе. Среди них преобладали молодые женщины без спутников – наглядная демонстрация социальных последствий призыва.
– Мне нравится Джетра, – сказал я. – Весной это лучшее место в мире.
– Так что же, – сказала Сери, – ты останешься здесь до конца своей жизни?
– Скорее всего.
Она немного приблизилась, теперь я видел солнце в ее волосах.
– Неужели тебя не тянет странствовать? – спросила Сери.
– Где? Куда? Во время войны это не так-то просто.
– А махнем на острова, – предложила Сери. – Как только мы покинем Файандленд, перед нами откроется весь мир.
– Я бы и хотел, – сказал я, – только что мне делать с Грацией? Я не могу вот так вот бежать, а ее оставить. Она для меня все.
– Но один-то раз ты от нее сбежал.
– Да, и она попыталась убить себя. Именно поэтому я и должен оставаться с ней. Я не хочу, чтобы такое случилось опять.
– А тебе не приходило в голову, что ты сам и делаешь ее несчастной? – спросила Сери. – Я достаточно насмотрелась на то, как вы с ней разрушаете друг друга. Ты помнишь, какой была Грация, когда ты встретил ее в Каслтоне? Уверенной, оптимистичной… разумно строила свою жизнь. А сейчас – можешь ты сейчас узнать в ней ту женщину?
– Иногда, но она сильно изменилась, я ведь вижу.
– И все из-за тебя! – Сери закинула прядь волос за правое ухо – обычный ее жест в моменты крайнего возбуждения. – Питер, ты должен вырваться отсюда, это поможет и ей, и тебе.
– Мне некуда ехать.
– Отправься со мной на острова.
– А почему непременно на острова? – спросил я. – Почему я не могу просто уехать куда-нибудь из Джетры, как в прошлом году?
Я почувствовал, что рядом с нашим столиком кто-то стоит, и поднял глаза. Это был официант.
– Сэр, – поклонился он, – вы не могли бы говорить немного потише? Вы мешаете другим посетителям.
– Извините, – сказал я и огляделся по сторонам. Другие посетители были погружены в свои собственные заботы и ничуть меня не замечали. Мимо столика прошли две хорошенькие девушки, по перекрестку с клацаньем проехал трамвай, на той стороне бульвара муниципальный дворник подметал лошадиные яблоки. – Еще раз то же самое, пожалуйста.
Я снова взглянул на Сери. Как только подошел официант, она отвернулась, стала от меня отдаляться. Я протянул руку и взял ее за запястье, ощутил его тепло и телесность.
– Не покидай меня, – попросил я.
– А что я могу поделать? Ведь ты же меня отвергаешь.
– Нет! Ну пожалуйста… Ведь ты же правда мне помогаешь.
– Мне страшно, что ты забудешь, кто я такая, – сказала Сери. – Ведь тогда я тебя утрачу.
– Расскажи мне, пожалуйста, про острова, – попросил я ее.
Я старался говорить потише, потому что официант бросал в мою сторону враждебные взгляды.
– В них избавление от всего этого, твое личное избавление. В прошлом году, когда ты поселился в доме своего знакомого, ты хотел определить себя, исследуя свое прошлое. Ты пытался вспомнить себя. Но кризис личности пребывает в настоящем. Память позади тебя; опираясь на нее одну, ты определишь себя лишь наполовину. Ты должен стремиться к равновесию, обратиться к будущему, а Архипелаг Грёз, он и есть твое будущее. Здесь, в Джетре, ты будешь только гнить, убивая попутно Грацию.
– Но ведь я не верю в острова, – сказал я.
– Тогда ты должен открыть их. Острова столь же реальны, сколь и я. Они существуют, и ты можешь их посетить – точно так же, как можешь говорить со мной. Но в то же время они суть состояние ума, жизненная позиция. Все, чем ты занимался до сих пор, было направлено внутрь, было эгоистичным, болезненным для окружающих. Ты должен выйти наружу, утвердить и оправдать свою жизнь.
Вернувшийся официант поставил передо мною пиво, поставил перед Сери апельсиновый сок.
– Извините, сэр, я просил бы вас рассчитаться, как только вы допьете.
– А в чем, собственно, дело?
– И по возможности скорее. Благодарю вас.
Сери снова удалилась, на мгновение возникло другое кафе: убогий интерьер, пластиковые столики с пятнами от чая, запотевшие окна, ведерко для охлаждения молока и реклама пепси-колы… но затем мимо кафе проехал трамвай, из-под его дуги сыпались синие искры, и я снова увидел деревья в цвету и спешащих куда-то джетранцев.
– На Архипелаге ты сможешь жить вечно, – сказала Сери, возвращаясь.
– Ты имеешь в виду Лотерею?
– Нет… Острова, они вневременные. Те, кто туда уходит, никогда не возвращаются. Они находят себя.
– На мой взгляд, это нечто не совсем здоровое, – сказал я с сомнением. – Бегство от жизни в мир фантазии.
– Не в большей степени, чем все, что ты делал до сих пор. Для тебя острова станут искуплением. Бегством от бегства, возвращением к ориентированности вовне. Чтобы найти путь наружу, ты должен еще глубже уйти в себя. Я покажу тебе путь.
Я молчал, глядя вниз на брусчатку тротуара. Между ногами посетителей прыгал воробей, он высматривал и склевывал крошки. Мне хотелось остаться здесь навсегда.
– Я не могу оставить Грацию, – сказал я в конце концов. – Во всяком случае – сейчас.
– Тогда я уйду без тебя, – сказала Сери, начиная удаляться.
– Ты что, серьезно?
Я ни в чем не уверена, Питер, сказала Сери, ни в чем не уверена. Я ревную к Грации, ведь, пока ты с ней, мне достается роль твоей совести. Я вынуждена наблюдать, как ты разрушаешь ее, а заодно и себя. В конце концов ты и меня разрушишь.
В этот момент Сери была на диво молодой и красивой: светлые волосы, сверкающие на солнце, густой южный загар, юное гибкое тело, легко угадываемое сквозь тонкую ткань. Она сидела рядом со мной, возбуждая меня и заставляя мечтать о дне, когда я смогу остаться с ней вдвоем.
Я заплатил по счету и сел в трамвай, идущий на север. Небо затянуло, пошел дождь, и я вновь ощутил свою обычную депрессию. Сидевшая рядом Сери молчала. Я вышел из автобуса на Кентиш-Таун-роуд и свернул в грязноватый проулок, ведущий к дому Грации. Около дома я увидел ее машину, втиснутую между строительной вагонеткой и спальным фургоном с австралийским флажком на лобовом стекле.