Я открыл глаза. Во мне кипела досада.
— Ты имеешь в виду, на первом допросе, до того, как она во всем призналась? А что здесь странного. Ведь после убийства в Галвестоне прошло пять лет. Кроме того, немного позднее она вспомнила. Ведь позвонила Дженни и попросила помощи, чтобы подкрепить свое алиби.
Люси устало покачала головой. Выпрямилась, достала дневник. Длинные пальцы сомкнулись на переплете, открыли тетрадь.
— Это не литературный шедевр, — сказала она. — Полуисписанные страницы, стертые фрагменты. Будто автор отцензурировал собственный текст.
— Похоже, Сара паршиво себя чувствовала, — сказал я. — И наверняка писала такое, о чем после жалела.
Люси не ответила, только осторожно водила пальцами по шершавым страницам дневника. Будто на немом фортепиано играла. Потом потянулась за своей сумкой, достала карандаш.
— Что ты собираешься делать? Завершить шедевр?
Осторожными движениями Люси принялась водить тупым карандашом по одному из стертых участков. Тот, кто писал, сильно нажимал на карандаш, следы от букв отпечатались на бумаге. Когда их заштриховали графитом, текст восстановился. На сером фоне проступили белые буквы.
— Ты гений, Люси.
Я поцеловал ее в щеку. Бог свидетель, я скуп на похвалы, но, когда вижу блестящую идею, всегда ее признаю. И знаю, красть такие идеи нельзя.
Не на всех стертых местах трюк Люси сработал одинаково успешно, но этого и не требовалось. Проступившего текста оказалось более чем достаточно, чтобы открыть нам, в каком огромном заблуждении мы находились.
Мы начали читать.
«Не знаю, что бы я делала без Сары. Она сейчас моя единственная подруга».
— Сара? — сказала Люси. — Она что же, пишет о себе в третьем лице?
Я не ответил. Ведь чем дальше я читал, тем яснее становилось то, чего нам недоставало.
«В выходные Сара совершила страшную ошибку. Мы не спим ночами. Думаю, скоро она уедет домой, в Швецию».
— Мартин, ты понимаешь?
Я прочитал последний отрывок, который нам удалось проявить.
«Сара в западне. Не думаю, чтобы Люцифер ее отпустил. Знает ли он, что она ждет ребенка?»
— Ах ты черт, — прошептал я.
Я посмотрел на Люси — она явно пришла к тому же выводу, что и я.
Дженни Вудс прислала вместе с билетом вовсе не дневник Сары.
Дневник был ее собственный.
Часть V«Прости меня»
РАСШИФРОВКА ИНТЕРВЬЮ
С МАРТИНОМ БЕННЕРОМ (М. Б.)
ИНТЕРВЬЮЕР: ФРЕДРИК УЛАНДЕР (Ф. У.), независимый журналист
МЕСТО ВСТРЕЧИ: номер 714, «Гранд-отель», Стокгольм
Ф. У.: В начале нашего разговора вы сказали, что я услышу самый что ни на есть шаблонный рассказ. Но мне кажется, стоило бы назвать его самым что ни на есть запутанным. И увлекательным.
М. Б.: Увлекательным? Возможно. Людям сторонним беда всегда кажется на удивление притягательной.
Ф. У.: Я вовсе не хотел быть бестактным или наглым.
М. Б.: Разумеется. Да вы и не сказали ничего такого, что поколебало бы мое к вам доверие.
Ф. У.: Как долго вы оставались в Хьюстоне?
М. Б.: Недолго. Еще день. Потом сели в машину и поехали в Галвестон.
Ф. У.: Вы ведь хотели съездить и в Сан-Антонио?
М. Б.: Нет, обнаружив, что дневник принадлежит самой Дженни, мы раздумали. Стало ясно, что в Сан-Антонио нам делать нечего.
Ф. У.: Вы были вполне уверены, что дневник не Сарин?
М. Б.: Безусловно.
Ф. У.: Что это означало для ваших выводов о виновности? Вы поверили, что Сара действительно совершила взятые на себя убийства?
М. Б.: Мы по-прежнему различали убийства в Швеции и убийства в Штатах. Что до техасских убийств, мы решили подождать с выводами, пока не съездим в Галвестон.
Ф. У.: Вы, наверно, размышляли о том, какой примечательный оборот приняла эта история. Вначале-то говорили, что детективной работой не занимаетесь.
М. Б.: Конечно, размышлял. День и ночь. Но я никогда не считал, что принял решение по собственному желанию. Меня вынудили обстоятельства. Изначально мною просто двигало любопытство. Но в конечном итоге вся мотивация вытекала из инстинкта самосохранения, и только.
(Молчание.)
Ф. У.: Вы несколько раз повторили, что не понимали, почему вас самого втянули в эту историю. Когда именно вы поняли, до какой степени скверно обстоит дело?
М. Б.: Хотите, чтобы я ответил честно?
Ф. У.: Да, конечно.
М. Б.: Боюсь, я до сих пор так и не понял, насколько все скверно. Я пока даже не приблизился к развязке этой драмы.
Ф. У.: Она продолжается?
М. Б.: День за днем.
Ф. У.: О чем вы больше всего жалеете?
(Молчание.)
М. Б.: Сожаление возникает оттого, что, принимая решение, ты имел выбор. А я выбора не имел.
Ф. У.: Так что же случилось после того, как вы обнаружили, что дневник принадлежит самой Дженни?
М. Б.: Самое страшное.
Ф. У.: Простите?
М. Б.: Вы спросили, что случилось, и я ответил: самое страшное. Страшнее не бывает.
37
— Куда мы? — спросила Люси, когда я свернул с шоссе.
Мы просто без всякого плана колесили по Хьюстону. Выяснив, что дневник, безусловно, принадлежит Дженни, мы оба нуждались в передышке. Потому и сели в машину. Прокатились в переулок, где был убит таксист, наведались в клуб, где Сара выскочила из такси и была сфотографирована. Стиллер говорил, что в подвале клуба торговали наркотой и занимались проституцией. Мы ничего такого не заметили. Когда зашли, клуб только что открылся. Подвал переоборудовали в бар и ресторан. Метрдотель сообщил, что несколько лет назад клуб сменил владельца и с тех пор многое изменилось.
Ни малейшего желания задержаться там у нас не возникло, и вскоре мы опять сидели в машине. Сперва я сказал, что хочу вернуться в гостиницу, но по дороге передумал.
— Проедем мимо дома, где жил мой отец, — сказал я. — Ты, кажется, говорил, что даже приближаться к этому месту не хочешь…
— Я передумал. Теперь хочу.
Я никогда не знал, как мне его называть. Маму я зову Марианна, но отца всегда называю просто отцом. Те разы, когда мы с ним встречались и разговаривали, мы не упоминали ни имен, ни званий. Просто обменивались короткими фразами.
Люси взяла меня за плечо, когда я затормозил перед домом, где жил человек, который был моим отцом. Не знаю, что привело меня туда. Мне словно надо было отвлечься от погони за призраком Сары Техас и сделать что-то другое. Что-то, что виделось мне на расстоянии и принадлежало прошлому, а не настоящему.
— Жена твоего отца переехала или так и живет здесь? — спросила Люси.
— Думаю, она по-прежнему живет здесь. Но я ее не знаю.
Я едва помнил, как она выглядит. Мы встречались один-единственный раз, когда я жил в Техасе. Встреча была неприятная. Весьма неприятная.
Я отвел взгляд от дома и улыбнулся Люси.
— Поэтому заходить и пить кофе не будем.
Люси улыбнулась в ответ:
— Жаль. Вдруг получилось бы нечто незабываемое.
Мы уже отъезжали, когда на подъездную дорожку зарулил автомобиль. Я машинально сбросил скорость — интересно, кто это приехал.
Из машины вылез высокий темнокожий парень лет тридцати. Лица за темными очками не разглядеть, но одет он был элегантно, в джинсы и белую рубашку с закатанными рукавами. В руке — синий пиджак. На запястье — браслет из какого-то металла. Как многие американцы, он носил слишком просторную одежду. Почему — для меня загадка.
— Ты его узнаёшь? — спросила Люси.
Я покачал головой. Он был темнее меня, но я невольно отметил, что походка у нас одинаковая. Однажды в начале нашего романа Люси мне ее изобразила.
«Ты ходишь, как ковбой. — Она показала как. — Будто центр тяжести у тебя ненормально низко. Ты на волосок от того, чтобы выглядеть так, будто наложил в штаны».
Последнее она сказала, просто чтобы позлить меня, но с того дня я старался ходить, более-менее выпрямив ноги. Но получается плохо.
Под ложечкой засвербело. Парень, скрывшийся в доме, вероятно, мой сводный брат. Так странно — не узнавать его.
— Ты встречался со своими американскими братьями-сестрами? — спросила Люси.
— Нет, никогда. Мне совершенно неинтересно.
Как бы в подтверждение сказанного я дал газу и поехал прочь. Мы не говорили ни слова, пока не вернулись в гостиницу.
— Завтра двинем в Галвестон? — спросила Люси.
Я потянулся к ней, хотел, чтобы она была совсем рядом. Не мог думать о следующем шаге, о следующей поездке.
Люси увернулась.
— Извини за занудство, но я ужасно устала.
Ей извиняться не за что. Извиняться надо мне. Ведь я только и знай требовал и требовал, ничего не давая взамен. Когда-нибудь, когда эта хренотень закончится, я щедро вознагражу Люси за все тяготы, какие взваливал на нее в жизни.
Я зевнул. Тоже устал. Причем адски.
— Я до того вымотан, что даже возбудиться не способен, — сказал я тоном сухой констатации.
Люси прыснула:
— Зато ты невероятно искренен.
Она скинула туфли и исчезла в туалете. Сам я присел на край кровати. За окном стемнело, шум уличного движения стал тише.
— Здесь, в Хьюстоне, нам осталось выяснить только одно. Завтра с утра, по крайней мере до полудня, этим и займемся. А потом мчимся в Галвестон.
— Чем займемся завтра? — спросила Люси из туалета.
Я достал дневник, который мы спрятали под матрасом.
— Навестим мужа Дженни Вудс.
Вечер сменился ночью, а я все еще лежал без сна в прохладном номере отеля. Со стороны мы пока что выглядели как двое юнцов на каникулах. Ловили акулу на обычную удочку. Любому дураку понятно, что, как только добыча клюнет, мостки, на которых мы стоим, рухнут, а удочка разлетится в щепки.
По дыханию Люси я слышал, что она уснула, и ждал, когда и меня сморит. Ждать пришлось долго. Заснул я не раньше трех. И не стану врать, будто к семи, когда зазвонил будильник, я вполне выспался. Мы собрали вещи, пихнули сумки в машину. А в восемь уже ехали на работу к мужу Дженни Вудс.