Они пересекли двор, вошли в большой сарай, и Дарья спросила:
– Посветить есть чем?
Кущин вынул фонарик, включил, и узкий луч света начал выхватывать то большие бочки, то стеклянные бутыли, полные какой-то жидкости, то развешанные под крышей десятки березовых веников.
– Сюда свети, в угол, – велела женщина, наклоняясь и разметая рукой набросанное на полу сено.
В луче света Вовчик увидел ручку, за которую Дарья потянула и сдвинула в сторону тяжелую, замшелую кое-где крышку, открывая отверстие-лаз.
– Я спущусь, а ты за мной, – велела она, опуская ногу вниз и нащупывая ступеньку лестницы.
Кущин направил луч фонаря вниз, но ничего не мог рассмотреть в темном погребе.
Снизу раздался голос спустившейся Дарьи:
– Иди сюда…
Зажав фонарик в зубах, Вовчик с трудом нашел ступеньку и начал спускаться. К счастью, было невысоко, а погреб позволял выпрямиться во весь рост. Осветив небольшое помещение, обшитое по стенам досками, Кущин увидел старую раскладушку – такие были в его детстве, остались еще от деда с бабушкой, заядлых туристов, объездивших всю страну на своем «Москвиче». На раскладушке кто-то лежал, укрытый до подбородка сшитым из разноцветных лоскутов одеялом. В погребе было относительно сухо, хотя все равно пахло подвалом и еще чем-то неприятным, какой-то травой.
– Вот, – ткнув пальцем в сторону раскладушки, сказала Дарья, – забирай ее, сил моих нет больше… С зимы маюсь, трясусь как банный лист – а ну как найдут да меня же накажут? А она заболела с месяц как, лежит вон чуть живая… Помрет – скажут, я уморила… а я ее из леса на себе волокла сколько километров…
– Погоди ты, не трещи, – поморщился Добрыня, которому никак не удавалось из этого словесного потока вычленить хоть что-то ценное. – Кто это?
– Да девка это, не видишь? С дальних скитов сбежала зимой еще, ума не приложу, как решилась… Я ее почти бездыханную нашла, в снегу. Собака моя, Сторожок, наткнулся да залаял… А я в лес за зайцами ходила. Да заплутала немного… думала, что Сторожок зайца поднял, кинулась, а там девка эта. Она в сознании еще была, все просила – не отдавайте меня, тетенька, не отдавайте… а потом умолкла. Я ее на лыжи положила и поволокла… Хорошо, собака у меня обучена в упряжке ходить, зимой-то в лес иной раз не проберешься, а то хворост нужен, то дрова… вот я его в лыжи эти запрягла, сама толкаю, а он тянет… так и вышли. Спрятала я ее в погребе, чтоб никто в деревне не знал, а не то враз бы донесли… тут кругом шпионы, Семка с Гришкой только чего стоят, сволочи…
– Погоди, – перебил Добрыня, мотая головой. – Это что же – с зимы она тут живет, в подвале?
– Ну! Пока ходить могла, так я ее ночью во двор выпускала, а так – по сараю погуляет, и обратно. Боялась, что увидит кто, – повторила Дарья, откидывая одеяло и поворачиваясь к Вовчику. – Все, забирай теперь, нет сил больше… да и помрет…
Кущин осветил лицо лежавшей на раскладушке девушки и даже отшатнулся – оно было таким худым, что под бледной кожей вырисовывалась каждая косточка. Волосы девушки были коротко острижены – даже не острижены, а словно обкромсаны чем-то совсем неподходящим для парикмахерского дела. Она тяжело дышала, положив на грудь тонкую, как молодая ветка, руку с распухшими суставами.
– Поглядел? – спросила Дарья. – Теперь забирай. Меня и так проклянут…
– Да кто? Арестовали духовника вашего, и матушек всех тоже забрали.
Дарья вроде даже не удивилась, не испугалась, не испытала вообще никаких эмоций, пробормотала только:
– Ну, не уберег Величайший, выходит… Забирай девку, говорю, все равно не хочу, чтоб тут померла.
Вовчик легко поднял почти невесомое тело с раскладушки, Дарья накинула одеяло:
– Давай фонарь, светить буду. Ступеньки широкие, не промахнешься. Сперва ее положи на пол, потом сам вылезай, – проинструктировала она, принимая из руки Кущина фонарик и освещая ему каждую ступеньку.
Выбравшись из погреба, он снова поднял девушку на руки и шагнул к выходу из сарая, но обернулся и спросил у Дарьи, выбравшейся следом:
– А звать-то ее как?
– Дурное имя… не русское… Мирка зовут.
– Сама ты дурная, – вздохнул Кущин, выходя во двор. – Мирослава ее зовут. Ладно, спасибо тебе, Дарья, ты сейчас большое дело сделала – там отец ее с ума сходит, думал, вместе с послушницами в скитах сгорела, а она вот, живая…
Дарья равнодушно, как и при известии об аресте духовника, пожала плечами:
– Да где живая… одни кости остались… Иди уже, может, отец попрощаться успеет.
Кущин не стал больше разговаривать, прибавил шаг и вскоре оказался на берегу, у сарая с лодками, где уже, оказывается, приземлился вертолет.
– Повезло нам, Мироська, – сказал он, переходя на бег. – Сейчас и отца увидишь, и в город полетишь, там сразу в больничку… и тебя, и Тинку мою… только бы успеть…
Он подбежал к вертолету в тот момент, когда носилки с Тиной заносили внутрь. Поискав глазами кого-то, кому сможет отдать свою ношу, Кущин наткнулся взглядом на сидящего чуть поодаль Ифантьева с низко опущенной головой и обрадовался:
– Серега! Эй, Серега, помоги-ка мне! Да быстрее!
Тот вяло поднялся, сделал пару шагов в сторону Вовчика, и Кущин, шагнув навстречу, буквально сунул ему завернутую в одеяло Мирославу:
– На, держи. Да крепче держи, не урони, это дочь твоя.
Сказав, Кущин тут же пожалел об этом, потому что Ифантьев вдруг зашатался и действительно едва не уронил девушку на землю.
– Да твою же налево! – рявкнул Добрыня так, что сразу стал объектом всеобщего внимания – к нему повернулись все, кто был на берегу, и тут же подбежал медик с чемоданчиком:
– Что тут у вас?
– Во, класс, специалист нашелся! – Добрыня крепко держал Ифантьева за шиворот и второй рукой поддерживал впереди Мирославу. – Забирай девочку, в городе разберемся, что к чему. Папаша, тебе по морде врезать, чтоб в себя пришел? – предложил он Ифантьеву, и тот отрицательно затряс головой:
– Н-не надо… я все… все… но как же?.. Где ты?..
– Ну, у нас времени-то полно, давай посидим, я тебе в подробностях расскажу! – огрызнулся Вовчик. – Нашел – и ладно, ей в больницу срочно надо. Вали в вертолет, папаша. – Он толкнул Ифантьева к вертолету и сам, обгоняя его, ринулся туда же, заглянул.
Тина лежала на носилках, зафиксированная ремнями и укрытая одеялом. В запястье лежавшей поверх одеяла руки он увидел капельницу и немного успокоился. Глаза жены были закрыты, но Вовчик видел, что она дышит ровно. Рядом устанавливали носилки с Мирославой, суетился медик:
– Вы с нами полетите? Можем одного взять.
– Вот его возьмите. – Кущин подтолкнул замершего рядом Сергея. – Он, правда, не в себе чутка, но вы ему понюхать дайте что-нибудь, он и очухается. Дочь это его, мы за ней сюда и приехали, – кивнув на носилки с Мирославой, объяснил он медику. – Да садись, что ты замер-то? – Едва не силком он запихал Ифантьева в вертолет. – Доктор, вы мне только жену довезите, я вас очень прошу.
– Не волнуйтесь, мы сразу в областную больницу, там ждут уже. Дайте номер телефона, я позвоню, когда долетим.
Вовчик поискал во внутреннем кармане куртки визитку и только теперь понял, что его руки все в копоти, оставляют грязные разводы на всем, к чему прикасаются, визитка украсилась двумя четкими отпечатками пальцев – хоть сейчас на дактилоскопию.
– Извините, – пробормотал он, протягивая визитку медику.
Тот молча вынул откуда-то пачку влажных салфеток:
– Возьмите. Не сильно поможет, конечно, но хоть чуть-чуть. И за жену не волнуйтесь, я ее довезу, обещаю.
Когда вертолет скрылся в небе, Добрыня, вздохнув, позволил себе наконец расслабиться и практически рухнул на землю, раскинув руки.
– Кущин, ты чего? – спросил писавший что-то Нарышкин.
– Нормально… – вяло проговорил Вовчик, чувствуя, как еле ворочается язык. – Нормально все, Макар. И дело сделали…
Он не мог вспомнить, как вернулись в город, – как будто этот момент выпал из памяти. Очнулся на кровати в гостиничном номере, не сразу понял, где находится, сел, растерянно оглядывая комнату. Увидел на спинке кресла Тинкин халат и сразу вспомнил, что она в больнице с ножевым ранением.
Откинув одеяло, Вовчик встал, раздвинул шторы на окне и удивился, что на улице так много народа. Часы показывали половину первого, он не мог вспомнить, во сколько лег и было это вчера или сегодня. Зайдя в душевую кабину, Вовчик увидел черные разводы на дне и понял, что перед тем, как лечь, смог еще помыться от копоти и гари. Запах до сих пор стоял в носу, все время хотелось выбить его оттуда, замаскировать чем-то.
Вымывшись как следует еще раз, Кущин вышел из душа и услышал, как на тумбочке надрывается телефон. Одним прыжком он пересек небольшой номер и схватил трубку:
– Алло!
– Владимир Анатольевич? – спросил незнакомый мужской голос.
– Да, я слушаю. Кто это?
– Это врач с санитарного вертолета, мы вашу жену позавчера забирали. Сутки вам не могу дозвониться.
«Ну ни фига себе – подремал! – ахнул про себя Вовчик. – Сутки! А кажется, только лег».
– Извините… мы не сразу вернулись, пока все дела закончили… Как Тина, вы не узнавали? Где она лежит, мне как найти? – зачастил он, и врач перебил:
– Успокойтесь, пожалуйста. С вашей женой все неплохо, правда, она после операции слабая пока совсем. Лежит она в областной больнице, адрес я вам сбросил, посмотрите, там и номер палаты, и этаж, и фамилия врача, который вам пропуск должен оставить.
В холле больницы Вовчик наткнулся на Ифантьева. Тот выглядел почти так же плохо, как в момент их расставания, но глаза его светились надеждой. Заметив вошедшего Кущина, Сергей бросился к нему:
– Владимир! Владимир, спасибо вам! Я ваш должник на всю жизнь!
– Как Мирослава?
– Она тяжело больна, у нее пневмония и сепсис, но врачи сказали, есть шанс. Я верю, что она выкарабкается. И это вы с Валентиной… простите, не спросил, как она…
– Сам пока не видел, но врач сказал, что операция прошла хорошо. Пойду я, Серега, двое суток ничего о ней не знал.