Я размышлял в течение некоторого времени, не следует ли нам кликнуть клич всем нашим приверженцам и совместно захватить пути сообщения турок.
Мы могли быть уверены в двенадцати тысячах человек: достаточное количество, чтобы кинуться на Деръа, уничтожить все железнодорожные пути и даже, застигнув врага врасплох, взять Дамаск. Любое из этих обстоятельств сделало бы положение армий в Беэр-Шеве критическим. Мое искушение поставить все на карту ради немедленного исхода войны было очень велико.
Местное население умоляло нас прийти. Такой подвиг решил бы задачу Алленби, но совесть не разрешала Фейсалу решиться на него без твердой надежды, что он затем сможет там укрепиться. Внезапный захват Деръа, за которым последовало бы отступление, вызвал бы резню и истребление всего отважного земледельческого населения области.
Они могли восстать лишь один раз, и этот раз должен был явиться решающим. Призвать же их сейчас — значило рисковать всеми запасными силами Фейсала ради сомнительного успеха, со спорным расчетом, что первая же атака Алленби сметет врага и что ноябрь месяц пройдет без дождей и будет благоприятен для быстрого продвижения вперед.
Я взвесил в уме значение английской армии, но не мог честно уверовать в нее. Солдаты часто являлись отважными бойцами, но так же часто глупость генералов лишала их плодов побед. Алленби был еще совершенно неискушен, а его войска терпели поражения и разложились за время командования Мэррея.
Разумеется, мы сражаемся за общую победу союзников, и, поскольку англичане являются главными участниками союза, ради них можно было бы пожертвовать арабами как последним средством. Но действительно ли они являются последним средством? Война в общем идет ни хорошо, ни слишком плохо, и казалось, в будущем году также найдется время для подобной попытки. Итак, я решил отложить рискованную затею.
Однако, движение арабов могло развиваться лишь при благоволении к нему Алленби. Поэтому было необходимо предпринять какую-либо операцию, менее ответственную, чем всеобщее восстание в тылу врага, операцию, которая могла бы быть проведена лишь одним отрядом без вовлечения в нее оседлого населения, и в то же время доставила бы удовольствие Алленби, являясь ощутимой помощью англичанам при преследовании врага. После размышлений я пришел к выводу, что этим условиям и требованиям соответствует уж испытанный нами взрыв какого-нибудь из больших мостов долины Ярмук.[41]
Именно возле узкого бездонного ущелья реки Ярмук железнодорожный путь из Палестины в Дамаск подымался на Хауран.[42] Отвесность склонов Иордана и неровность поверхности восточного плоскогорья послужили причиной того, что труднее всего оказалось проложить этот отрезок железнодорожного пути. Инженерам пришлось проводить его в извилистой долине, по которой протекала река, и на своем ходу железнодорожная линия многократно пересекала водный поток целым рядом мостов, из которых было бы труднее всего восстановить самый западный и самый восточный. Уничтожение одного из этих мостов оторвало бы на две недели турецкую армию в Палестине от ее базы в Дамаске и лишило бы ее возможности спастись от наступления Алленби. Чтобы достигнуть Ярмука, нам нужно было пройти от Акабы через Азрак[43] около четырехсот двадцати миль. Турки считали, что мы не угрожаем мостам, и очень слабо их охраняли.
Мы изложили наш план Алленби. Он попросил, чтобы мы его осуществили 5 ноября или в один из трех следующих дней.
Насир, наш обычный сапер, находился в отсутствии, но с племенем бени-сахр был Али ибн-эль-Хуссейн, молодой и привлекательный ишан клана харита, который уж давно отличился под Мединой, когда Фейсал находился в отчаянном положении.
Его храбрость, его выносливость и энергия были испытаны.
Али, будучи некоторое время гостем Джемаля в Дамаске, уже знал кое-что о Сирии. Я попросил Фейсала отпустить его со мной.
Мой разработанный план заключался в стремительном переходе в два приема от Азрака до Ум-Кейса с горстью людей числом не более пятидесяти. Ум-Кейс стоял как раз над самым западным из мостов Ярмука. На нем находилось лишь с полдесятка сторожевых постов. Смена часовых производилась из состава соседнего гарнизона в Хемме.
Я надеялся убедить нескольких людей из племени абу-тайн отправиться со мной. Эти люди-волки обеспечили бы успешный штурм моста. Чтобы не дать подойти подкреплениям к неприятелю, мы бы вымели подступы к мосту огнем пулеметов, управляемых индийскими волонтерами из кавалерийской дивизии во Франции под начальством Джемадар Гассан-Шаха.
Разрушение больших мостовых устоев ограниченными количествами взрывчатого вещества являлось операцией, требующей точности, затруднительной под огнем противника. Я пригласил капитана Вуда, инженера базы в Акабе, сопровождать меня. Он немедленно согласился, хотя и был признан врачами негодным к действительной службе, вследствие пули, пробившей ему голову во Франции.
Ллойд-Джордж, проводивший в Акабе несколько последних дней перед отъездом в Версаль на печальное заседание межсоюзного комитета, заявил, что он поедет с нами до Джефера.
Мы заканчивали наши последние приготовления, когда к нам прибыл неожиданный союзник в лице Абд эль-Кадера эль-Джезаира, внука воинственного защитника Алжира против турок.[44]
Он предложил Фейсалу распоряжаться душой и телом его соплеменников, смелых, непреклонных в бою алжирских изгнанников, живущих сплоченно вдоль северного берега Ярмука.
Мы ухватились за его предложение, которое давало нам возможность в течение короткого времени овладеть средним участком проходящей по долине железной дороги, включая два или три главных моста, не переполошив всех окрестностей, ибо алжирцы были ненавистными чужаками для арабов, и арабы-крестьяне не примкнули бы к ним. В соответствии с этим мы отложили встречу в Азраке с шейхом Рафой, а Заалу не сказали ни слова. Взамен мы сосредоточили все наши помыслы на Вади-Халид и его мостах.
Пока мы так изворачивались, пришла телеграмма от полковника Бремонда, предупреждающая нас, что Абд эль-Кадер был шпионом на жаловании у турок. Это расстраивало все наши планы.
Фейсал сказал мне:
— Я знаю, что он сумасброд. Думаю, что он честен. Берегите головы и используйте его.
Так мы, сделали, оказывая ему полное доверие из тех соображений, что если он обманщик, то он не поверит нашей чистосердечности, а если честный человек, то подозрительность к нему лишь скорее сделала бы его обманщиком.
Безусловно, он был энтузиастом ислама, полусумасшедшим на почве религиозного фанатизма и самой неистовой веры в самого себя. Его мусульманскую щепетильность оскорбляло то, что я явно был христианином. Его гордость страдала от нашего общества, ибо племена относились к Али ибн-эль-Хуссейну как к высшему, а ко мне еще лучше, чем к последнему. Его тупость и глупость два или три раза заставляли Али терять самообладание, что приводило к тяжелым сценам. А в конце концов Абд эль-Кадер покинул нас без помощи в отчаянную минуту, а до того, насколько лишь хватало его сил, препятствовал нашему походу и разрушал наши планы.
Опять через железную дорогу
Напоследок мы роскошно попировали и выступили в путь вечером 24 октября 1917 г. В течение четырех часов мы подвигались медленно: первый переход всегда был трудным.
В добавление к моим собственным верблюдам и вьючным животным конвоя я снабдил верблюдами индийских добровольцев[45] и одолжил одного Буду, а другого Торну, гвардейцу Ллойда, сидевшему в седле, как араб, в полосатом плаще поверх хаки. Сам Ллойд ехал на чистокровном верблюде, которого ему одолжил Фейсал: прекрасное, быстроходное животное, но худое и остриженное после чесотки.
Наш отряд рассеялся. Вуд отстал от других. Мои люди, имея много хлопот с индийскими волонтерами, потеряли его из виду. Таким образом он очутился наедине с Торном. Во мраке, всегда заполнявшем по ночам глубины ущелья Итм, они потеряли направление на восток, по которому мы шли. В течение нескольких часов они скакали по главной дороге, ведущей к Гувейре, но, наконец, решили дождаться дня в какой-то боковой долине. Оба не были знакомы с местностью и не были уверены в арабах. Поэтому они по очереди стояли на часах.
Мы догадались о случившемся, когда при нашем полунощном привале их все не было. Перед рассветом несколько арабов поехали обратно с приказом обыскать три или четыре дороги, по которым могли отклониться пропавшие, и привести их в Рамм.
Мы же двинулись дальше к Рамму через кривые склоны из розового песчаника и заросшие зеленым тамариском долины. Наконец мы вступили в Рамм, когда на его огромных утесах зажегся малиновый закат.
Вуд и Торн уже находились там. Вуд был болен и лежал. Он сердился на меня, но за ужином наши дружеские отношения восстановились.
На следующий день мы взобрались в зигзагообразное неровное ущелье, ведущее к высотам Батры.
К полудню без всяких приключений мы достигли вершины. С удовольствием расположились мы в зеленой долине, укрытой от ветров, греясь под слабыми лучами солнца, смягчавшими на этом высоком плоскогорье осеннюю прохладу. Я уехал на север в разведку с Авадом, мальчиком при верблюдах из племени шерари, нанятым в Рамме, не спрашивая, кто он такой. Мы кружились вокруг Абу эль-Лиссана, чтобы увериться, что турки пребывают в беспечности, так как им была свойственна привычка внезапно высылать верховые патрули через Батру, лишь только они что-нибудь замечали, а у меня не было никакого желания вовлекать наш отряд в стычки, не вызванные необходимостью. Авад был оборванный, смуглый юноша лет восемнадцати, прекрасного сложения, с мышцами атлета, подвижной, словно кошка. Он прекрасно держался в седле.
Мы взобрались с ним на вершину холма, с которого открывался вид на всю Батру и долины, отлого спускающиеся к Абу эль-Лиссану, и лениво пролежали там, пока не увидали, что кавалькада Али вступила в ущелье. Мы сбежали по склонам, чтобы встретить их, и услыхали, что они дорогой потеряли четырех верблюдов. Он также вновь поссорился с Абд эль-Кадером и молил