На заре мы увидали, как автомобили безмолвно вкатываются в сонные песчаные траншеи, и оттуда выбегают пораженные турки, с поднятыми вверх руками. Горнби ринулся на своих двух тендерах «роллс-ройс», подложил под мост А сто фунтов пироксилина и уверенно взорвал его. Грохот чуть не выбросил Доунея и меня из нашего третьего тендера, в котором мы сидели, величественно любуясь всем происходящим.
Следующие мосты рухнули, потребовав каждый по десяти шашек.
Пока мы находились на мосту В, автомобили сосредоточили огонь своих пулеметов на брустверах «поста у скал», представлявшего собой кольцо толстых каменных стен на холме со склонами, слишком отвесными для колес. Газаа возбужденно ждал своей очереди. Турки были так напуганы градом пуль из четырех пулеметов, что арабы захватили их, почти не прерывая шага.
После предусмотренного завтрака и падения «Южного поста», которое произошло минута в минуту согласно плана, наступил центральный акт дневной программы — штурм станции.
Пик стянул к ней с севера своих людей. Аэропланы закружились над ней, сбрасывая свистящие бомбы в ее траншеи. Броневики устремились вперед, фыркая и пыхтя дымом, и в дымном тумане шеренга турок растерянно поднялась из главной траншеи, размахивая белыми тряпками.
Арабы вскочили на своих верблюдов, осмелевшие люди Пика пустились бегом, и весь отряд дико ринулся на станцию, легко осилив пришедшего в замешательство врага,
Спустя минуту бедуины с воем приступили к самому безудержному грабежу. На станции хранилось двести ружей, восемьдесят тысяч патронов, множество бомб, провианта и одежды. Все крушили стены и выносили, что попадется.
Какой-то злосчастный верблюд увеличил смятение, наступив на валявшийся снаряд. Последовал взрыв, вызвавший ужасную панику. Думали, что опять начался обстрел.
В промежутке египетский офицер нашел нетронутый склад и поставил возле него караул из солдат, так как у египтян не хватало провианта. Еще не насытившиеся волки Газаа не признавали права египтян на равную долю. Опять началась стрельба. Но по обсуждении мы добились того, что египтяне первыми отобрали себе довольствие, в котором нуждались. Затем последовала общая свалка, во время которой разнесли стены склада. Запасы Шахма были настолько велики, что из каждых десяти арабов восемь набрали себе всего вдосталь.
Наутро лишь Газаа и горсточка людей остались с нами для дальнейших операций. Программа Доунея предусматривала станцию Рамла, но его приказы не носили окончательного характера, так как позиция не была исследована. Поэтому мы послали вперед броневик под командованием лейтенанта Уэйда, дав ему на подмогу второй. Он осторожно ехал шаг за шагом в мертвом молчании. Наконец без единого выстрела он въехал в станционный двор, очень медленно, опасаясь мин, провода от которых усеивали почву.
Вокзал был закрыт. Уэйд постучал в двери и ставни, но не получил ответа. Выскочив из автомобиля, он обыскал все здание. В нем никого не было, но было достаточно всякого добра, чтобы вознаградить с лихвой доблесть Газаа и оставшихся с ним верных людей. Мы провели весь день, разрушая на многие мили железнодорожное полотно, пока не решили, что произвели такой ущерб, что понадобилась бы двухнедельная работа даже самого большого ремонтного отряда, чтоб восстановить все разрушенное.
На третий день нам предстояла Мудаввара, но мы не слишком надеялись на оставшиеся у нас силы. Арабы уехали, люди же Пика не отличались особой воинственностью. Однако и Мудаввара могла поддаться панике, как и Рамле, и мы проспали всю ночь на месте нашего последнего захвата. Неутомимый Доуней выставил часовых.
Утром мы пустились в путь, чтобы посмотреть на Мудаввару. Мы ехали с королевским великолепием в рычащих автомобилях по гладким песчаным и кремнистым равнинам, а позади нас на востоке бледно светило низкое солнце. Приблизившись, мы увидали, что возле станции стоил длинный поезд. Что он означал: подкрепление или эвакуацию?
Минуту спустя турки открыли по нас огонь из четырех орудий. Мы с постыдной поспешностью удалились в отдаленные ложбины. Оттуда мы сделали широкий круг к тому месту, где мы когда-то с Заалом впервые подложили мину под поезд. Там мы взорвали длинный мост, под которым, пользуясь жарким полднем, спал турецкий патруль.
Затем мы вернулись в Рамле и с большой настойчивостью принялись за уничтожение рельсов и мостов, чтобы сделать разрушения непоправимыми.
Фейсал послал шейха Мохаммеда эль-Дейлана атаковать еще нетронутые станции между нашим прорывом и Мааном. Таким образом, путь на протяжении восьмидесяти миль с семью станциями на нем целиком перешел в наши руки.
Действительная защита Медины кончилась с этой операцией.
Транспорт и снабжение
Новый офицер Юнг прибыл из Месопотамии для подкрепления нашего штаба. Он был офицером регулярной службы, человеком исключительных качеств с большим военным опытом, и знал арабский язык в совершенстве. Намеченная для него роль заключалась в том, чтобы выполнять аналогичные со мной функции в сношениях с племенами, благодаря чему наша деятельность против врага могла бы стать шире и лучше направленной.
Чтобы дать ему освоиться с новыми условиями, я поручил ему разрушить на протяжении восьми миль железную дорогу к северу от Маана, а сам уехал в Акабу, а оттуда поплыл в Суэц, чтобы обсудить будущее с Алленби.
Меня встретил Доуней, и мы имели короткий разговор прежде, чем отправиться в лагерь Алленби. Генерал Болс приветствовал нас веселой улыбкой и сказал:
— Ну, а мы уже в Салте.
Когда мы изумленно на него уставились, он объяснил, что старшины племени бени-сахр в один прекрасный день прибыли в Иерихон и предложили немедленное сотрудничество своих двадцати тысяч соплеменников в Темеде, и на следующий день, принимая ванну, Болс придумал новый план и полностью его выполнил.
Я спросил, кто был во главе людей бени-сахр. Не скрывая своего торжества, Болс ответил, что Фахад.
Все, что я слышал, начинало мне все меньше нравиться. Я знал, что Фахад не мог бы выставить и четырехсот людей, и что в эту минуту возле Темеда нельзя было бы обнаружить ни одной его палатки, так как все люди двинулись на юг к Юнгу.
Мы поспешили в управление, чтобы узнать правду, и, к несчастью, убедились, что все обстояло так, как рассказал нам Болс. Британская кавалерия экспромтом поднялась в горы Моаба, основываясь на каких-то воздушных обещаниях шейхов зебна, жадных людей, приехавших в Иерусалим, лишь чтобы вкусить от щедрот Алленби, но их там поймали на слове.
Разумеется, этот набег потерпел неудачу, пока я еще находился в Иерусалиме, ибо люди бени-сахр беспечно валялись в своих палатках, либо находились далеко от них с Юнгом. Мы были отрезаны и избежали огромного несчастья лишь благодаря инстинкту Алленби, как раз вовремя подсказавшему ему всю опасность положения. И все же мы тяжело пострадали.
Наше движение, развивавшееся гладко, пока против нас был лишь один бесхитростный враг, увязло в трясине непредвиденных случайностей. Мы всецело зависели от Алленби, а он не был удачлив. Германское наступление во Франции лишило его войск. Военное министерство обещало ему индийские дивизии из Месопотамии и индийские маршевые команды.[62] С ними он воссоздал бы свою армию по индийскому образу. Может быть, по окончании лета он опять обрел бы боеспособность, но сейчас мы должны были оставаться на месте.
За чаем Алленби упомянул об имперской верблюжьей бригаде, сожалея, что благодаря стесненному положению, в которое он попал, он должен упразднить ее, а людей использовать как кавалерийские подкрепления;
Я спросил:
— Что вы собираетесь сделать с их верблюдами?
Рассмеявшись, он ответил:
— Спросите «К».[63]
Я послушно пересек пыльный сад, ворвался к генерал-квартирмейстеру сэру Вальтеру Кэмпбеллу — истому шотландцу — и повторил свой вопрос. Он с твердостью ответил, что верблюды уже заклеймены тавром дивизионного транспорта для второй из новоприбывших индийских дивизий. Я объяснил, что хочу получить две тысячи из них. Его первый ответ звучал неопределенно. Вторым же он дал понять, что я могу хотеть этого, сколько мне угодно. Я приводил ему различные доводы, но Кэмпбелл казался неспособным усвоить мою точку зрения. Разумеется, природе генерал-квартирмейстеров свойственна скаредность.
Я вернулся к Алленби и громко сказал перед всеми присутствующими, что имеются свободных две тысячи двести верховых верблюдов и тысяча триста обозных. Все они временно приспособлены для транспортных нужд, но ведь верховые верблюды, разумеется, остаются верховыми верблюдами.
В штабе зашумели, словно и они сомневались, смогут ли верховые верблюды перевозить поклажу. Каждый британский офицер считает вопросом чести уметь разбираться в животных. Поэтому я не удивился, когда вечером главнокомандующий пригласил сэра Вальтера Кэмпбелла к обеду.
За супом Алленби завел разговор о верблюдах. Сэр Вальтер заявил, что они необходимы для индийской бригады. После ожесточенного спора Алленби с улыбкой сказал сэру Вальтеру Кэмпбеллу:
— «К», вы проиграли.
Мы получили верблюдов. Это был огромный, королевский дар, дар, представлявший арабам способность неограниченного передвижения. С ним арабы могли выиграть войну, когда и где им захочется.
На следующее утро я уехал, чтобы присоединиться к Фейсалу в его холодном гнезде у Абу эль-Лиссана. Я рассказал ему, что Алленби дал нам две тысячи верблюдов. Фейсал разинул рот и, схватив меня за колено, воскликнул:
— Что такое?
Я рассказал ему всю историю. Он вскочил и поцеловал меня. Затем он громко хлопнул в ладоши. Черное лицо раба появилось у входа в палатку.
— Скорее, — крикнул Фейсал, — созови всех.
Раб убежал.
— Все почти закончено, — сказал я. — Скоро ты сможешь меня отпустить.
Он принялся возражать, говоря, что я должен всегда оставаться с ними, и не только до взятия Дамаска, как я обещал некогда в Ум-Ледже.