для нас главный.
А вот потом может открыться страшная и ужасная вещь: окажется, что, хотя волчья оболочка и мертва, обуявший тебя демон перешел в тело убиенного тобой прежде графа Ожье. И тот появится в замке, убирая лишних свидетелей и зачищая следы. Возможно, для пущего драматизма он явится к мадам Сильвии и прикончит ее, так сказать, «жившие во грехе да соединятся неминуемой смертью».
После этого месье Констан сочтет устроенный спектакль вполне законченным и, под аплодисменты выживших, на глазах у восхищенной публики вторично убьет собственного брата. Ну, скажем, заставит его броситься вниз с башни вместе с мадам Сильвией.
Я стоял ни жив ни мертв, чувствуя, как медленно вздыбливается шерсть на затылке. Мне хотелось кричать, выть, рвать клыками ненавистного врага. Но я молчал и старался улыбаться, словно отвечая на забавную шутку милостивого вельможи. Быть может, в чем-то Алекс и ошибался, но пока все говорило о том, что примерно так могло быть на самом деле.
– Но ведь Ожье мертв уже немало времени, – страдальчески хватаясь за последнюю соломинку, напомнил я, – и похоронен в родовом склепе. Я сам был при погребении и всегда приношу лесные цветы к его надгробью.
– Склеп находится в часовне? – чуть слышно поинтересовался маркиз.
– Да, конечно.
– Так вот, фра Анжело сказал, что тела Ожье де Монсени там уже давно нет. Вероятно, с того самого дня, когда было совершено захоронение. Граф и капеллан перенесли его в ледник для пущей сохранности.
– Неужели фра Анжело с ним заодно?.. – я не смог договорить фразу, гнев душил меня не хуже удавки. – Нет, я не верю, не могу поверить в это!
– В то, что его преподобие осквернил могилу? В этом как раз нет ничего странного. Во всяком случае, ничего из ряда вон выходящего. Его коллеги частенько промышляют на кладбищах – для исследования человеческого тела нужны трупы, как для исследования Слова Божьего – священные тексты. Но в защиту его должен сказать: фра Анжело искренне желает оживить храбреца Ожье. Как, впрочем, и ты.
Я молча кивнул.
– Так, все! Сюда кто-то идет, – маркиз де Караба повернулся, бросая через плечо: – Запомни все, что я сказал, и передай в замке нашим.
Признаться честно, какой-то червячок сомнения все же оставался у меня, и он грыз сознание хуже, чем целая семейка короедов старое дерево. Конечно, преднамеренно Алекс не стал бы меня дурачить, но, может быть, он и сам заблуждался, соединив воедино события и факты, никак не связанные между собой. Разве такого не могло быть? Как говорили древние латиняне: человеку свойственно ошибаться, а «впоследствии» совсем не значит – «вследствие».
Чтобы окончательно найти ответ на терзавший меня вопрос, я не преминул порасспросить о происходящих событиях у самого нашего доброго фра Анжело. Пожалуйста, не думайте, что я полез напролом, словно какой-то безмозглый тупица. Нет, я действовал хитрее.
– А правда ли, ваше преподобие, – обратился я к едущему рядом святому отцу, – что у нашего молодого господина Ожье есть шанс снова вернуться к жизни? Его сиятельство намедни что-то говорил об этом, мол, нынешняя наука достигла невиданных прежде высот и даже смерть больше не безвозвратный предел. Я только, уж простите невежду темного, не понял ничего. Помню лишь, он как раз о вас упоминал…
Фра Анжело кивнул, словно я уточнял, он ли будет служить утреннюю мессу. Лишь спустя примерно четверть лье мой вопрос достиг его сознания.
– Тебе известно об этом? – оглядываясь на следующих за нами всадников эскорта, удивленно прошептал он.
Я жестом приказал сопровождающим приотстать, отлично понимая, что лишние уши в подобном разговоре совершенно ни к чему.
– Его сиятельство упомянул о неком леднике, – заговорщически наклоняясь к ученому мужу, прошептал я.
Как я уже говорил прежде, не люблю врать, да и не слишком хорошо это у меня выходит, уши сразу огнем пылают, хоть прячься! А тут вроде бы и супротив правды не погрешил: кто же виноват, что и к графу, и к маркизу обращаются одинаково – ваше сиятельство? Да и то сказать, за время моей службы Констан де Монсени неоднократно упоминал ледник.
Фра Анжело смерил меня долгим изучающим взором. Уж и не знаю, было ему известно или нет о моем родстве с его сиятельством, но он отлично знал, что мессир Констан выделяет меня среди прочих домашних слуг, не говоря уже о его покойном младшем брате, с которым в прежние времена мы и вовсе были неразлучны.
– Так и есть, – заверил он тихо, будто опасаясь, что кто-то в окрестном подлеске может услышать его слова. – Вернее, так могло быть. Еще вчера я готов был сказать с уверенностью почти абсолютной, что еще три месяца, ну, в самом худшем случае – четыре, и Ожье де Монсени сядет с нами за стол и сможет вновь мчать по лесам, как и прежде, охотясь на оленей и диких вепрей. Конечно, это бы походило на чудо, однако на деле было бы видимым проявлением Божьей воли и триумфом истинного знания над мракобесием и высокой науки над фарисейским суесловием! Это открытие могло бы перевернуть мир!
А что будет теперь, увы, никому не ведомо. Разве только Господу… Но что, как не гордыня спешит испечь хлеб из зерна, не успевшего созреть в колосе?! А гордыня всегда примерно наказывается Творцом Небесным, как то было с нечестивцами, дерзнувшими построить Вавилонскую башню… Да и всякий день, во всех уголках мира…
Опасаюсь, как бы не вышло худшего, как бы вместо возвращения к жизни общего любимца, храбреца и благочестивого христианина Ожье де Монсени мы не получили живой труп, чудовище, не ведающее людских чувств и не знающее пощады! Я, конечно, понимаю желание нашего господина поскорее заключить в объятия дорогого его сердцу младшего брата, но в науке, сколь бы ни было велико нетерпенье, нет места спешке. Здесь все должно идти своим чередом.
Даже славный предок графа де Монсени, храбрейший маршал де Ретц, уж на что был человек буйного и неукротимого нрава, а понимал это.
Тут я решил было, что от усталости и пережитого фра Анжело начал маленько заговариваться, и хотел уже задать наводящий вопрос, что, собственно, он имеет в виду, посреди ночи упоминая несчастного барона, но это было излишне. Пребывающего в великом огорчении священника уже было не унять.
– Иначе – кто знает? – продолжал он со слезой в голосе. – Возможно, дева Жанна осталась бы жива и вся история пошла бы иначе.
– О чем это вы, преподобный отче?
– Когда величайшая из дам прошлого века, славнейшая воительница, именуемая Орлеанской девственницей, попала в плен к бургундцам, ее вернейший соратник, Жиль де Ретц, обнажил меч, чтобы освободить ту, которая даровала монарший венец французскому королю. Он повел свой отряд к замку, где она содержалась, но бургундцы передали деву Жанну агличанам, а те – превосходящими силами заставили отступить храброго барона де Ретца от осажденных стен.
Отчаявшись победить врага мечом, смекалистый месье Жиль задумал хитрый план. Вам, конечно, известно, что приговоренным к смерти через сожжение иногда, с позволения сказать, облегчают участь. Палач, орудуя удавкой, без излишних страданий умерщвляет жертву и к столбу, наглухо закрытого позорным колпаком, привязывают уже мертвеца.
В руках у месье Жиля оказался некий древний трактат, в котором указывалось, как изготовить снадобье, чудесным образом способное поднимать мертвецов, тот самый божественный елей, которым следует помазать веки и уста покойника, а затем начертать крест на груди в знак жизни вечной. И маршал, сведущий в глубинах высокой науки, расшифровав аллегории и иносказания древней рукописи, придумал, как обхитрить врага.
Через надежного человека он подкупил палача, чтобы тот в нужный час оказал деве Жанне последнюю услугу, не дожидаясь костра. А затем он хорошо заплатил его помощникам, дабы они передали родне тело убиенной, якобы для достойного захоронения по христианскому обычаю, а вместо него подложили труп некой самоубийцы, которой все равно место в адской бездне, а уж никак не в освященной земле. Эта неприкаянная грешница и заняла бы место на костре. Понятное дело, уже в мертвом виде.
И все бы сложилось удачно, когда б помощник тамошнего палача на радостях от большого куша не выболтал в трактире, от кого и за что получил золото. Встревоженные англичане сменили палача и приблизили день казни. Де Ретц отчаянно пытался заново все устроить, и новый палач также согласился удавить несчастную, но увы, месье Жиль так и не успел приготовить зелье!
Дева Жанна была сожжена, и пепел ее развеян по ветру, а в душе у славного маршала, точно обугленной на проклятом костре, с того дня навсегда поселилась смертная тоска. Жизнь больше не интересовала его.
И хотя инквизиторы впоследствии приписывали ему желание обрести эликсир бессмертия, это желание владело им не тогда, а много прежде. А в то время он больше не хотел множить годы своих душевных мук и не губил бедных детишек ни для своих опытов, ни как иначе. Он единственный в ту пору точно знал, что и как следует делать. А теперь я заверяю тебя, Рене, именем божьим, в эликсире нет абсолютного ничего бесовского!
Фра Анжело ненадолго замолчал, словно заново переживая в душе рассказанную историю. Но затем, ободренный моим вниманием, продолжил:
– Мы точно знали рецепт. Переписанный монсеньором де Ретцем, он сохранился в бумагах его дочери. А та в свой час передала его своей… Мы долго готовились, прежде чем приступить к великому деянию. Там было много непонятного, много такого, что следовало прежде расшифровать и опробовать. Сам можешь видеть, мы достигли определенных успехов. Те, кто ныне живет в охотничьем домике, – прямое тому подтверждение.
Но, на горе, запись пропала в ту самую ночь, когда погиб наш доблестный Ожье! Мне пришлось восстанавливать ингредиенты и сам процесс исключительно по памяти, снова экспериментировать, а тело молодого сеньора и впрямь было перенесено в ледник, чтобы сохранить его до решающего часа. И вот теперь, – ученый муж вздохнул обреченно, – я везу чудодейственный эликсир в Монсени, не решаясь ослушаться господина, и, быть может, сегодняшний день поставит крест на деянии всей моей жизни!