Вот такая грустная история, мои дорогие читатели, и да простят меня Святой Рене и Святой Лу, в тот час я не стал усугублять душевного смятения фра Анжело, делясь с ним подозрениями Алекса. Впрочем, теперь уже не только Алекса, и вовсе не подозрениями. Червячок сомнения поперхнулся и издох в страшных муках. Впрочем, муки червячка закончились, а мои остались.
…А в то самое время, пока длился этот разговор, хотя, может, и не в то самое, но той же ночью, отвергнутый полковник, перейдя от роли пылкого котабальеро к образу хладнокровного агента 013, действовал во вражеском тылу, к своему разочарованию не прикладая лап. Да-да, мой читатель, именно не прикладая, сколь бы того ни желали его душа и отчасти желудок. Ибо, как вы, несомненно, помните, он вел секретные дипломатические переговоры с руководством мышиной общины замка Монсени.
Уже потом, много позже, на Базе, господин советник заверял, что категорически не ест мышей, и это – семейная черта всех его предков, начиная с XVII века. С той самой поры, когда шляхтичи, осажденные в Кремле войском князя Пожарского, преподнесли в день рождения какому-то своему полковнику – юбиляру мясной пирог из ни в чем не повинного кота, фаршированного тушеными мышами. А это был не просто кот, а предок нашего Пусика.
Над его россказнями можно было посмеяться, но в защиту их он приводил вполне основательный довод: коты, избегающие охоты на грызунов, конечно, в то время были не в почете. А потому, чтобы как-то выжить, им пришлось активно развивать мозг, и венцом этой ветви эволюции стал великолепный дон Котофан.
Судя по тому, как кот непроизвольно облизывался во время рассказа, поддержание семейных традиций давалось ему с трудом. Но оставим в стороне гастрономические пристрастия дона Котофана, о них можно создать отдельную книгу, и вернемся к высокой дипломатии. Вернее, конечно, не слишком высокой, тем более что встреча состоялась под каменными сводами замкового подвала, следовательно, на самом нижнем уровне.
– То, что вы рассказали, очень интересно. Если граф вздумает переворачивать страницы, сообщайте немедленно. Мы заплатили больше, чем договаривались, и готовы заплатить еще. Наша щедрость вам известна. Однако – ваши услуги против наших. Сделайте то, чего я требую, и награда не заставит себя долго ждать. Подумайте, – воистину королевская награда, и без всяких хлопот и мышеловок.
Мыши пищали в ответ, то есть, они, конечно, говорили, возможно, даже выдвигали какие-то доводы за или против, но даже столь высокоинтеллектуальное существо, как дон Котофан, не мог избавиться от врожденного пренебрежения к мышиной возне вокруг сути вопроса. Он уже считал продуктивный диалог, в смысле диалог о продуктах, окончательно подошедшим к концу, как и его терпение, когда на лестнице, ведущей в подвал, послышались шаги.
Мыши, не успев резюмировать итог переговоров, тут же брызнули врассыпную, а неустрашимый агент 013, про себя кляня их на три слона и черепаху, то есть на чем свет стоит, без промедления скрылся за ближайшим контрфорсом[10]. Спрятался, исчез, уменьшился до размеров котенка.
Шаги приближались. Кот вжался в стену, мучительно стараясь не дышать. Ночной гость шел уверенно, точно и без фонаря знал малейшие колдобины пола, все закоулки и повороты.
«Граф!» – узнал Пусик, когда человек, погруженный в свои мысли, прошел мимо. Это и впрямь был хозяин замка. В одной руке он нес толстое охотничье копье с широким наконечником и перевязь с мечом и кинжалом. Другая удерживала за спиной мешок, из которого, пробив материю, торчало колесцо шпоры.
«Странная манера переодеваться, – подумал серо-черный кардинал, провожая взглядом Констана де Монсени, – в леднике».
Глава 22
Вот мы и подошли, друзья мои, к моменту охоты, пожалуй, самой необычной охоты в моей жизни, а уж я-то на своем веку повидал их немало. В этот день я чувствовал себя то ловчим, то дичью, и не всегда знал, кем лучше быть в эти минуты.
Стоит ли говорить, что для меня всякая большая охота – настоящий праздник. Этого не объяснить так, чтобы было понятно всем и каждому. Уже на Базе, когда мы с Алексом спорили об этом, он пытался доказать, что в ритуализированном истреблении зверей нет ничего, достойного настоящего мужчины. А в качестве примера зрелища, действительно будоражащего кровь, он повез меня в Монако на турнир, именуемый «Формула-1». В Монако я поехал охотно, как-никак совсем близко от родного дома. Но вот сами ристания – спаси господи раба твоего грешного!
Когда эти раскрашенные железные телеги с оглушительным ревом пронеслись мимо, обдавая немыслимой вонью, мне едва не стало дурно, так что я поспешил укрыться в ближайшем трактире, где можно было уткнуться взглядом в тарелку, чтобы не видеть этого кошмара. Правда, не слышать адского лязга и визга все равно не получалось. Он прорывался даже через оркестр, звучавший в наушниках подаренного Алиной мини-медиа.
Но вернемся к тому самому ритуализированному убиению, как называл его Алекс.
Ранний завтрак его высочества и дворян свиты был призван не столько насытить организмы, еще не пришедшие в себя после вчерашнего, сколько примирить умы вельмож с простой, на первый взгляд, мыслью: в светлое время дня людям надлежит бодрствовать. Поэтому основным блюдом легкого завтрака были чарки с приготовленным ночью бодрящим эликсиром. Вскоре после возлияния глаза придворных заметно прояснились и на губах заиграла радостная, хотя и слегка расслабленная улыбка.
Пожалуй, единственным человеком, лицо которого было скорбным и унылым в заполнявшей двор толпе, оказался фра Анжело. Открыв ворота храма, он с отрешенным выражением кивал заходящим внутрь прихожанам, словно не видя их. Мне он кивнул также, даже не расслышав моей просьбы о благословении. Я тронул его руку.
– Вы нездоровы, святой отец?
– Да, – прошептал он, через силу выталкивая слова наружу, – нездоров. – Он кивнул еще кому-то, я отодвинулся, пропуская гостей. – Вернее бы сказать, даже более, чем нездоров. Я мертв, убит без сожаления и пощады, но, увы, все еще жив.
– Он применил эликсир из той бутыли? – пытаясь заставить сердце стучать не так громко, спросил я.
– Я силился отговорить его, – точно оправдываясь, тяжко вздохнул капеллан. – Я умолял его на коленях. Он велел мне заткнуться и не лезть не в свое дело. Сказал, если я посмею открыть рот, и дня не пройдет, как я окажусь в застенках инквизиции. Мне страшно, Рене. Но более того – жжет совесть, что я поддался этому страху, что я, долгие годы отдавший на благое дело одоления хворей, дерзнувший бросить вызов и самой всевластной смерти, вот этими самыми руками создал монстра.
Недаром же сказано в «Экклезиасте»: «Во многом знании – много печали. Умножающий знание умножает скорбь». Что же теперь будет, друг мой? О господи, что теперь будет?! Геенна огненная уготована мне за мой великий грех! Но более всего я боюсь даже не ее. Меня страшит зло, которое я собственными руками выпустил в мир людей, отворив потаенную калитку в адский чертог. – Он вновь кивнул охотникам, спешащим на мессу, но те были так увлечены приятной беседой, что даже не заметили удрученного выражения лица здешнего священника.
– Мне бы очень хотелось помочь вам, – учтиво кланяясь неспешно приближающимся дворянам, скороговоркой прошептал я.
– Полагаю, сын мой, сие невозможно. Слава Всевышнему, мне сейчас не нужно будет служить мессу, иначе бы я сгорел от стыда, ибо как можно священнодействовать человеку, столь пагубно согрешившему. На мое счастье, нынче сам архиепископ Туринский обратится с проповедью к своей пастве, я же сразу после мессы намерен испросить у его сиятельства разрешения отправиться с паломничеством в Рим и там удалиться в монастырь, дабы с радостью принять наисуровейшую епитимью и закончить дни свои в полной аскезе и умерщвлении плоти. Это лишь малое наказание за мой великий грех. Я сотворил кумира из суетного знания и на какой-то миг почувствовал себя равным Богу. Нет достаточного воздаяния мне, недостойному.
Он готов был и далее говорить о своих горестях, но времени не оставалось. Через двор к часовне приближались наш добрый правитель герцог Филиберт и шествующий на полшага сзади Констан де Монсени.
– Я хочу помочь вам, – вновь скороговоркой повторил я, – но есть тот, кто сумеет сделать это лучше моего. Доверьтесь коту.
Святой отец поглядел на меня с некоторым удивлением, взвешивая, не напоить ли меня целебным эликсиром.
– Какому еще коту?
– В сапогах.
Фра Анжело хотел еще что-то спросить, но государь уже был совсем близко.
– Все ли готово к охоте? – увидев меня, поинтересовался граф.
– В наилучшем виде, ваше сиятельство.
– Вот и прекрасно. Надеюсь, с божьей помощью нам сегодня повезет.
– Ну конечно, – расплылся в улыбке герцог Савойский и приятельски хлопнул меня по плечу. – С таким-то славным парнем! Монсени тебя расхваливал. – Он поглядел на фра Анжело. – И ты – славный парень, капеллан! У вас тут все такие славные, что вовек бы не уезжал отсюда. Особенно принцесса Алина Гуральская. Надеюсь, она будет охотиться вместе с нами?
– Прошу извинить. Ее высочество, увы, все еще не совсем здорова.
– Но она придет проститься со мной? – по-прежнему улыбаясь, кокетливо осведомился Филиберт.
– Уверен, она придет с вами проститься.
Удовлетворенный этим известием, герцог начал было насвистывать что-то задорное, но, перехватив укоризненный взгляд святого отца, смолк и, перекрестившись, вошел в церковь.
Приготовленная фра Анжело настойка действовала наилучшим образом. Пожалуй, ни до того дня, ни после мне не доводилось видеть столько благодушных лиц под одной крышей.
Фра Анжело пропустил мимо себя августейшую особу и приготовился закрыть дверь.
– Ни в коем случае, – я чуть заметным жестом остановил доброго капеллана, – слышите, ни в коем случае не говорите его сиятельству, что вы намерены отправиться с паломничеством в Рим.