В течение часа на экранах оставалась одна неподвижная картинка. Целый час серого песка, черного космоса и тишины. В последующие дни телеканалы и американский президент пытались убедить мировую общественность, что это все был розыгрыш, аналог бессмертной «Войны миров» Орсона Уэллса для современного телевидения. В создании подделки вынудили сознаться Стэнли Кубрика. Публику даже пустили в павильон, где ее сняли. Там посетители воочию могли видеть следы на песке, нарисованный на черном заднике восход Земли и неподвижное знамя. «А вот клей, которым пропитали флаг для твердости», — говорили дамы-экскурсоводы и давали туристам понюхать.
Поскольку таких правдоподобных спецэффектов еще никто никогда не видел на экране, в розыгрыш мало кто хотел верить. Тогда Кубрику выдали государственный грант на 10 миллионов долларов, чтобы он снял полнометражный фильм о покорении космоса и доказал: его подделка не была уникальным техническим достижением, можно снять и намного красивее. Когда меньше чем через год состоялась премьера нового фильма, публика уверилась, что и в записи лунной экспедиции присутствовал тот же авторский почерк: бесконечная тишина, тяжелое дыхание, медленная смерть.
Когда впоследствии кто-нибудь интересовался, не собирается ли все же одна из двух мировых сверхдержав добиться настоящей победы в космической гонке до Луны, политики пожимали плечами и отвечали вопросом на вопрос: зачем человечеству зря тратить деньги на то, чтобы добраться до серого безжизненного камня, когда здесь, на Земле, остается еще столько неизведанного. И этот вопрос звучал довольно резонно. Но до сих пор не все смирились с событиями того дня, и некоторые не могут смотреть на Луну, не содрогаясь от мысли о трех астронавтах, которые упокоились там, в вышине, в каком-нибудь сером вулканическом кратере. И мало кто знает, что в этот день родился Лавстар. Человек, который изменил мир больше, чем любая космическая экспедиция. Человек, превративший мертвый космос в высшую точку жизни с помощью великой инициативы LoveDeath. Человек, который нашел любовь — и не только для себя, но для всего мира. Человек, который в памяти людей навсегда будет связан с любовью и смертью…»
— Ну как вам? — спросил биограф и обернулся через плечо, стараясь при этом не смотреть Лавстару прямо в лицо.
Лавстар взял страницу и прочел одно предложение вслух:
— «И мало кто знает, что в этот день родился Лавстар». Это что-то новенькое. Я и сам не знал, что, оказывается, родился в этот день.
Биограф слегка покраснел и откашлялся:
— Мне показалось, что лучше будет, если мы свяжем вас с каким-нибудь знаменательным событием.
— Вам недостаточно таких событий в моей жизни?
— В вашем детстве их не было.
— Но разве это не штамп? Родился в знаменательный день? Вы же знаете, что я родился не в этот день, а в день, когда братья из Рейнимелюра замерзли насмерть на горе Кьёлюр[18].
— Что еще за братья?
— Была пурга, у них в пути кончился бензин, и они погибли, потому что оделись не по сезону.
— В жизни про них не слыхал, — сказал биограф, почесав в затылке.
— Потом нашли только кости и каркас джипов. Кто-то снял с машин все ценное: двигатели, покрышки, лебедки, радио, все подчистую. Останки и сейчас видно на склоне выше пустоши Крауксхрёйн. Останки машин, конечно.
Биограф терпеливо ждал, пока Лавстар закончит, но явно не слушал его. Затем он включил режим убеждения:
— Как я сказал, я хотел таким образом поместить вас в более широкий, международный контекст. Братьев из Рейнимелюра ведь наверняка не знают за рубежом.
— Но это неправда, я родился не в этот день. И вы противоречите тому, что сказано в документальных фильмах, в сети, в других биографиях.
Биограф (кстати, работавший в Отделе настроения) пожал плечами:
— Их же можно исправить. Всего несколько минут, и дата рождения будет другая.
— Но это неправда!
— Хотя бы год правильный. Это точнее, чем в биографиях большинства звезд.
Лавстар встал и взглянул на биографа; тот смотрел в пол.
— Нет! Год тоже не тот! Я что, должен сменить дату рождения только потому, что вам хочется написать вот так и никак иначе? Эта глава не имеет ко мне никакого отношения! Это херня какая-то! В палате, где я родился, и телевизора не было…
— Это вопрос верного настроения. В iStar сказали, что нам нужно заострить ваш имидж.
— Разве мое рождение само по себе недостаточно значимо?
— Да, конечно, но…
— Это же так предсказуемо! «Он сделал первый вдох, когда другие погибали от удушья». Отчего вы связываете мое рождение с мрачной историей, где все умерли?
— Это станет понятно дальше, в главе «Отец смерти».
— Отец смерти? Это я, по-вашему?
— Вы же создали проект LoveDeath…
— Всё, будьте любезны оставить меня в покое! Прошу вас уйти!
— Так что, мне внести изменения в текст?
— Больше никаких текстов! — отрезал Лавстар. — Отделу настроения лучше не соваться в литературу. Их дело продавать истории, раскручивать их, но не писать.
— Ну ладно! — крикнул биограф и в упор глянул Лавстару в глаза. — О друзьях детства и одноклассниках писать нельзя — если они у вас вообще были. Старые фотографии использовать нельзя. Упоминать факты, которые можно отнести к коммерческой тайне, тоже нельзя. Рассказать, к чему приурочен Праздник Миллиона Звезд, вы не желаете. Запрещаете писать о своих родителях, ни слова о сыновьях или дочери, ни в коем случае не упоминать Хельгу. Так о чем, мать вашу, МНЕ ТОГДА ПИСАТЬ?
Лавстар побагровел и задрожал от ярости.
— Вон отсюда!
Биограф уже вылетел прочь, а Лавстара еще трясло. Он прошелся туда-сюда по кабинету, потом уселся за свой стеклянный стол, но желание рисовать пропало.
— Какая наглость, а, — пробормотал он. — Что это за хамство такое беспардонное вообще?!
Он проследил за биографом по камерам, но без звука. Тот, ругаясь, сел в лифт и спустился в центральный офис iStar. Лавстар едва узнавал помещения: там все перевернули ремонтники. Несколько недель назад крыло iStar было выкрашено белым, а до того — уставлено цветами и антикварной мебелью. Настроенщики в силу характера не могли успокоиться и поэтому регулярно выкидывали всю обстановку и все переделывали. Биограф вошел в кабинет, воздел руки к небу, а потом швырнул рукопись на пол. Другой настроенщик, в модном костюме и с обесцвеченными волосами, шикнул на него и показал в угол, где сидела бабочка-видеорегистратор. Биограф взглянул на нее, достал свернутый в трубку плакат и прихлопнул бабочку. Лавстар, мгновенно ослепленный, стал тереть глаза, размахивать руками и едва не упал с кресла, но тут естественная связь глаза с мозгом восстановилась. Он выругался, скрипнул зубами и вызвал секретаршу:
— Скинь этому ушлепку в мозги тысячу «Аве Марий» и ревушку.
— Плач, судороги, изжога, прострел, зуд, эрекция, икота, недержание? — тут же переспросила она.
— Ну, ты уж сама выбери!
Он настроился на другую бабочку и увидел, как биограф, согнувшись пополам, несется в туалет, непрерывно бормоча: «Santa Maria madre di Dio prega per noi. Santa Maria madre de Dio prega per noi…»
Самолет нес Лавстара сквозь ночь. Лавстар запустил цепочку событий, конца которой он не видел. Отдел настроения был его головной болью. Настроенщики были способны на все. Да, он был многим им обязан, они оставались верны ему все это время несмотря ни на что. Они смотрели на него снизу вверх, льстили ему, цитировали его и всецело отдавались его идеям. Они брались за грязную работу, разруливали все проблемы: аварии, этические дилеммы, вопросы политики и религии. Настроенщики превращали любую идею, любое открытие в чистое незамутненное Настроение. Ни разу не сказав прямо о своих целях, они постепенно проникли в самое сердце корпорации. Лавстар не сомневался, что, пока он жив, он в состоянии их обуздать, но что будет потом?
Самолет летел в три раза быстрее звука на высоте 40 тысяч футов. Снаружи было темное небо; упала звезда. Вот еще кто-то умер, подумал Лавстар. Через три часа ожидался большой звездопад — начало Праздника Миллиона Звезд.
В тот самый миг, когда Лавстар приземлится на севере острова и мир узнает о величайшем открытии всех времен, с неба посыплются сто миллионов звезд. Это будет шоу века: сто миллионов трупов сгорят в атмосфере, разгоняя тьму, словно яркие блестки.
В руке Лавстара лежало семечко, а в семечке было ядро, а в ядре содержалось столько всего, что ему было страшно: если вдруг семечко лопнет, то треснет и весь мир, как яичная скорлупа.
Индриди и Сигрид
Совершенный мир Индриди и Сигрид треснул, словно скорлупа, за несколько недель до того, как Лавстар нашел семечко. Это случилось из-за одного маленького письмеца. Его доставили в один прекрасный день — ведь для тех, кто считает, что нашел настоящую любовь и счастье, всякий день прекрасен. В тот день Сигрид пришла домой на обед, чтобы порождать слова вместе с Индриди, в воздухе ощущалось нечто странное. Она открыла дверь, наполнив квартиру пением ржанок и ароматом медовых роз, однако Индриди не ждал ее в прихожей, как обычно, чтобы обнять и поцеловать, а стоял у окна спиной к ней.
— Привет? — позвала его Сигрид.
Индриди стоял, не двигаясь, и молчал. Во дворе ветер колыхал зеленые тополя и сами по себе раскачивались качели. У Индриди были красные глаза, и он дрожащими пальцами срывал сухие листья с умирающей юкки.
— Что-то случилось? Индриди, ты плачешь?
— Нет, — ответил он, продолжая обрывать листья.
— Индриди, перестань, поговори со мной! Что-то не так?
— Пришло письмо, — сказал Индриди.
— Письмо?
— Утром пришло письмо из «ВПаре».
Индриди показал ей письмо. Сигрид засияла от счастья.
— Так это же хорошо, что они нам написали! — Сигрид подбежала и хотела броситься к нему в объятия, но он уклонился.
— Оно только тебе, Сигрид.