Симон наблюдал, как Индриди подносит к лицу указательный палец. Его передернуло. Он подозревал, что эти двое, перед тем как разойтись по своим работам, трутся друг об друга пальцами или тыльной стороной ладони, чтобы сохранить запах. Вдобавок у обоих имелся характерный тик — расширение ноздрей. Симон был уверен, что они регулярно отправляют друг другу сообщения: «Понюхай меня», — чтобы одновременно нюхать запах друг друга. Еще он подозревал, что у них всегда открыт телефонный канал друг с другом, даже когда они не разговаривают, просто чтобы слышать, что оба живы и дышат. Если Симон случайно встречал Сигрид в магазине, она нередко цитировала слово в слово то, что он обсуждал с Индриди с утра. Симон пытался не раздражаться на них, напоминал себе, что они вообще-то славные ребята, их не в чем упрекнуть, но все равно Индриди и Сигрид были слишком жаркие, и во всем их поведении сквозило что-то отчаянное, обреченное.
— Я бы поступил так, как велит научный расчет, — сказал Симон. — По статистике любовь вроде твоей живет самое большее пять лет и семь месяцев. Статистику не перешибешь. Когда проект «ВПаре» достигнет завершения и весь мир сольется воедино, любовь будет молоком течь поверх границ, а все войны и противоречия уйдут в песок. Но для этого от каждого потребуется сделать усилие.
— Я не хочу ее отпускать никогда, — сказал Индриди. — Без нее я и часа не проживу.
«Философский аргумент не подошел?» — подумал Симон. Он наблюдал за Индриди; тот поднес указательный палец к носу, понюхал и засунул в рот. Симону стало дурно. Вот сейчас ему точно пришло сообщение: «Понюхай меня и полижи». Симон отпил еще пива и продолжил наступление:
— Я твой друг, и я бы никогда не посоветовал вам разойтись, если бы не знал, что это пойдет вам обоим на пользу. Ведь предложение для новых клиентов действует только до конца года, а потом цена вырастет. И что будет, если ваша любовь наконец угаснет и вы захотите встретить свою идеальную пару? Прогадаете на сотни тысяч.
— Для меня Сигрид бесценна, — возразил Индриди и покачал головой. — Любовь в деньгах не измеришь.
Симона перекосило с досады. Денежный аргумент не сработал. Философский тоже провалился. Он сделал глубокий вдох и ухватился за последнюю соломинку: сочувствие Индриди к обиженным судьбой.
— Я только надеюсь, что он это переживет, — сказал он.
— Кто?
— Я надеюсь, что у того, кого впарили Сигрид, окажется сильный характер. Но заранее же никогда не знаешь…
— Чего не знаешь?
— Понимаешь, — сказал Симон осторожным тоном, — некоторые в такой ситуации не готовы дальше жить, ты это должен осознавать… Суицид.
Индриди уставился на остатки ржанбургера. Симон серьезно взглянул на него:
— Я бы так не говорил, если б не знал, что это вам обоим на пользу. Если вторая половинка твоей Сигрид уйдет из жизни, а тебя вскоре после этого рассчитают, начнется кошмарная цепная реакция. Подумай хорошенько, дружище Индриди. Это не игра. Пойми, чем это может аукнуться.
Индриди молчал и думал, но вдруг неожиданно взвизгнул:
— Не забудь про встречу, Симон!
Симон взглянул на часы.
— Спасибо. Я чуть было не забыл. Надо бежать. Увидимся! — И Симон поспешил прочь по коридору.
— Ты не мог бы мне одолжить немного? — закричал Индриди ему вслед.
— Извини, я без гроша в кармане! — ответил тот и скрылся из виду.
Индриди стал обдумывать свое положение. «Кошмарная цепная реакция».
Он остался сидеть за столом, не понимая, что ему делать. Ему захотелось заглянуть в «Печальку» и получить подтверждение, что все идет так, как должно, но он посмотрел на людей на лавочках вокруг соседнего сквера и удержался… Там всегда обретались жертвы «Печальки», одержимые мрачными историями, которые она им создавала. Те, кто уходил в «Печальку» глубже всех, тратя на нее все свои деньги, предельно остро осознавали, что могло бы случиться, а отсюда — и что еще может случиться. Поэтому они ходили, держась за стену, чтобы как можно меньше влиять на мир вокруг, тщательно обдумывали каждый поступок и испытывали приступы паники всякий раз, когда нужно было принять решение или изменить курс, потому что буквально каждый шаг мог привести к концу света. Потом, когда эти люди просматривали свою жизнь через «Печальку», всегда становилось ясно, что все до единого их решения (обычно принятые после пары часов обдумывания) оказывались верными: «Хорошо, что я надел красные штаны, иначе меня бы уже не было на свете. Хорошо, что я во всем поступал с осторожностью, тщательно продумывал свой выбор, говорил потише, не раскачивал мир и заглядывал в “Печальку”».
Хотя те, кто подсаживался на «Печальку», пытались как можно меньше влиять на мир, именно они бросались в глаза больше других. Взять, например, ту женщину, что все время сидела на остановке на площади Лайкьярторг и ждала автобуса, но отказывалась садиться в него, когда он подъезжал. Она всякий раз останавливала себя и думала: «А вдруг он увезет меня на верную смерть». Тогда она решала сесть на следующий, потом на следующий, и наконец так и осталась сидеть на остановке, иногда просила бездомных угостить ее пивом и все время открывала «Печальку», которая тут же выводила ответ: «Да, все автобусы до последнего увезли бы тебя на верную смерть».
Канатоходцу нельзя смотреть вниз, иначе он потеряет равновесие. А эти люди смотрели вниз все время. Они глядели в бездну и теряли равновесие. Индриди почувствовал, что сам вот-вот утратит равновесие, и убедил себя не смотреть вниз. К столу подошел официант. На нем были черная мантия и парик. Индриди сидел и удивленно смотрел на него, а тот нависал над ним, как английский судья.
— Мне нечем заплатить. Можно отработать мытьем посуды? — спросил Индриди.
— К сожалению, мытье посуды сейчас не предоставляем, — ответил официант строго. — Можете отработать ревуном. Десять раз сбросим на вас рекламу ржанбургера.
«Вот дерут», — подумал Индриди и сделал встречное предложение:
— Может, один раз зарядите на ревушку?
— Эпилептический припадок с текстом в пятничный прайм-тайм, — отрезал тот.
— Припадок с текстом? — переспросил Индриди.
— Редкая и эффективная форма ревушки. Накрепко вбивает текст в память аудитории.
Индриди нехотя согласился на эти условия. Значит, в какой-то момент в пятницу у него случится приступ судорог где-нибудь в людном месте, и его рекламный текст крепко отпечатается в памяти всех присутствующих: «У ВАС ТОЖЕ БУДЕТ ПРИПАДОК, ЕСЛИ ВЫ ПРОПУСТИТЕ АКЦИЮ НА РЖАНБУРГЕРЫ ОТ THE THING!»
Когда Индриди пришел домой, Сигрид была не в духе. Свой обеденный перерыв она потратила на перепалку с разъяренным соседом из-за громкого шума, который сегодня доносился из их квартиры.
— Ты поставил музыку на полную громкость и пропал! Я уж подумала, ты умер или что-то вроде того! Ты о чем вообще думал?
— Я встречался с Симоном, мы обедали.
— А почему меня не предупредил?
— Симон сказал, что сам тебя предупредил.
— Ничего я не знала. Так бы на работе поела.
Индриди хотел рассказать ей, что с ним приключилось. Что теперь он ревун и может ни с того ни с сего начать выкрикивать какую-нибудь ерунду; но не успел он начать, как его снова повело петь «Майскую звезду» Лакснесса:
— О КАК БЛАГОСТЕН ШАГ ТВОЙ!..
Индриди прикусил язык, побежал со всех ног в туалет и заперся там, но песня все равно прорвалась. Сигрид только глазела ему вслед.
— Ты что, выпил?
Индриди нажал на слив, но его голос перекрикивал шум воды:
— Ныне тяжкое время для рабочих людей!
Сигрид заколотила в дверь:
— Что происходит?
— Общенациональная неделя песни с понедельника, пойте и радуйтесь! — проскрипел он сквозь стиснутые зубы.
Со всех сторон на Индриди и Сигрид сыпались удары, давление не ослабевало, а капля, как известно, камень точит. Индриди непрерывно пел на работе, и его отправили в неоплачиваемый отпуск. Сигрид пришлось отработать десять ночных смен подряд, потому что «коллеги приболели», так что у них с Индриди не было времени быть вместе и порождать слова. Сигрид приходила домой под утро усталая и засыпала, а Индриди как раз просыпался: весь как бы замшелый, изо рта пахнет.
Когда Сигрид на ночном дежурстве начинала подпевать незнакомой приятной песне по радио, это чаще всего оказывалась «заявка от Пера Мёллера». Когда она восхищалась игрой своего любимого актера, над его лицом появлялся комментарий: «любимый актер Пера Мёллера». Согласно истории просмотров, Пер, как и Сигрид, смотрел все его фильмы минимум по два раза.
Индриди, конечно, всего этого не видел, ведь медиа-программа подавалась прямо в глаза зрителям. А Сигрид перестала упоминать в беседе с ним рекламу Пера Мёллера, потому что Индриди, как только слышал это имя, приходил в бешенство, так что Сигрид едва узнавала его. Теперь она проводила много времени, изучая профиль Пера на «ВПаре», потому что в нем были собраны ссылки на все то, что было интересно ей самой. Она не знала, что каждый раз, когда она открывает его страницу, Индриди приходит сообщение:
[сигрид просматривает профиль пера мёллера. узнал от друга, он сисадмин. подумал, что надо тебе сказать. с дружеским приветом симон.]
Индриди казалось, что его бьют под дых, вонзают кинжал в спину или загоняют иглы под ногти. Он корчился и мучался.
[все еще смотрит его страницу. с дружеским приветом СИМОН.]
А Сигрид казалось, что это все совершенно невинно, потому что она не читала про самого Пера и не могла с ним связаться, как и он с нею, без посредничества «ВПаре».
Индриди ходил как на иголках. Всякий раз, когда он открывал рот, из него могла политься какая угодно чепуха. Каждый раз, возвращаясь домой, он мучился страхом, что Сигрид уехала на север для завершения расчетов.
— Сигрид! Ты дома? — прокричал он с порога.
— Я тут, Индриди.
Индриди зашел в квартиру и почувствовал вкусный запах выпечки. Сигрид была на кухне и что-то пекла; сердце у него подпрыгнуло от радости. Она сидела на кухне, только что из ванной, волосы собраны в пучок. На ней было старое некрасивое платье, бюстгальтера не было, руки перепачканы мукой. Индриди осторожно дотронулся до ее руки и нежно поцеловал в шею.