Идея LoveDeath была готова вылупиться и зажить самостоятельной жизнью. Теперь она поселится в голове у Иванова, который станет исполнительным директором нового подразделения. В ближайшие недели и месяцы LoveDeath велит ему нанять тысячи мужчин и женщин на работу, и у всех у них появятся те же симптомы. Головы инженеров наполнятся инженерными решениями, логистов — транспортными задачами, экономистов — бизнес-проектами, а главы местных филиалов по всему миру начнут прилагать все возможные усилия для того, чтобы на вверенном им участке рынка каждый миллионер без исключения в конце жизни отправился в космос с помощью LoveDeath. Все станут трудиться как один: расширять империю, снижать издержки и повышать качество. Самому Лавстару не нужно будет этим заниматься. Только ожидать результатов и любоваться ими.
По всему миру раздавались звонки от Иванова, и все отвечавшие заражались идеей LoveDeath — а Лавстар излечился от нее в ту ночь, когда в одиночестве лежал в гостиничном номере в Лос-Анджелесе. В его голове как будто рассеялся туман.
Он вернулся к себе домой глубокой ночью и лег в кровать рядом со спящей женой и младенцем. В это время их старшие сыновья танцевали до колик в почках на дискотеке на хорватском острове Муртер в Адриатике, а потом развлекались с недорогими проститутками и вместе с ними обсасывали кусочки золотого меда из Чикаго.
В один миг разум Лавстара стал чистым, прозрачным и безоблачным, словно небо, а в небе этом летела птица.
«Вернись к птицам», — говорила ему Хельга когда-то.
Дочка, маленькая птичка, спала. Он погладил ее по голове, а потом спустился в подвал. Там лежала аппаратура, которой он измерял волны у гагар, вперемешку с крыльями, слуховыми косточками и старыми компьютерами. Он провел указательным пальцем черту в пыли. Нервы вот-вот сдадут, семья вот-вот распадется, Хельга вот-вот подорвет здоровье, а мальчики катятся по наклонной прямо в пропасть. Надо было взять себя в руки, дать мозгу отдохнуть, взять отпуск и восстановиться после LoveDeath. Но что-то тянуло его к этим аппаратам, а в них жила идея. Эти устройства не были предназначены для измерения человеческих волн — но, судя по всему, смогли их прочитать. Он взял прибор под мышку, вызвал такси и поехал домой к Ямагути, директору Отдела птиц и бабочек.
Ямагути вышла открывать сама; она была необыкновенно хороша: черные шелковистые волосы, как будто шапка на голове, белая кожа, слегка раскосые глаза, огненно-красные губы. Он познакомился с ней в Париже, где они оба гонялись за крачками. Раньше она проводила многие недели на зимних базарах крачек на южной оконечности Африки. Она и сама походила на крачку, такая же маленькая и хрупкая; Лавстар не знал никого решительнее, чем она.
— Что-то не так? — спросила Ямагути. Она стояла в дверном проеме, одетая в халат.
Лавстар, ссутулясь, стоял с аппаратом под мышкой.
— Мне кажется, я нашел любовь, — сказал он со слезами на глазах.
Хельга и не заметила, что у Эрвара в мозгу поселилась любовь. В это время проект LoveDeath обретал очертания, и все восхищались новинками, появившимися в парке развлечений в Экснадале: расточительством, гламуром, безумием и безрассудством. И пока прожектор масс-медиа был направлен на освобождение человечества, на успехи беспроводной техники, Статую Свободы, Птицефабрику, кинофильмы, мавзолей в горе Кейлир и русских ракетостроителей на удаленной работе, разносивших по кирпичику любую квартиру, которую им выделяли, — все это время Отдел птиц и бабочек готовил нечто поразительное. Его сотрудники ставили датчики на самых оживленных улицах мегаполисов. Записывали при помощи аппаратуры крупнейшие события, протесты, массовые мероприятия по всему миру, замеряли волны, исходившие от как можно большего количества людей, и отправляли данные в исследовательские отделы в недрах Экснадаля. Мало-помалу начали вырисовываться закономерности, стали видны полноценные результаты. Тогда исследователи пригласили к себе на север добровольцев — и смогли наблюдать удивительные события.
— Как себя чувствуете? Это любовь? — спрашивала Ямагути у первых людей, которых свели вместе после того, как выявили у них одинаковую волну.
— Это любовь, — отвечали те. — Мы нашли свою вторую половинку.
— Можете ли вы описать свои ощущения? — спрашивала она потом, когда испытуемые пробыли вместе неделю.
— Это нечто большее, чем сексуальная связь, это не описать словами…
— Как вы себя чувствуете? — спросил наконец добровольцев Лавстар, когда они прожили вместе на заброшенном хуторе целый год.
— Лучше. Вместе нам все лучше и лучше.
В контрольной группе все было из рук вон плохо. Контрольные пары также поселили вместе, сказав им, что у них выявлена одинаковая волна, но на самом деле их волны были противоположны. Здоровые, симпатичные и веселые люди начинали браниться, драться и кусаться спустя всего полдня наедине друг с другом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил психолог у одной женщины из контрольной группы.
— Мне тошно даже думать о нем. Меня прошибает пот, меня трясет, болит голова, живот…
— Хотите с ним еще раз встретиться?
Она схватила психолога и заглянула ему в глаза с выражением безумия на лице:
— Спасите меня! Не отправляйте меня больше к нему! Это все что угодно, только не любовь!
Пришли врачи и измерили этой женщине все, что только можно измерить. «Физическое отторжение», — записали они у себя.
А те, кто на самом деле оказался на одной волне, все больше срастались вместе.
— Ну что ж, она уехала, вы больше никогда ее не увидите. Как вы себя чувствуете теперь? — спрашивала Ямагути у мужчины, который провел год со своей идеальной парой на заброшенном хуторе.
Он не отвечал. Он был в тумане, как героиновый наркоман.
— Вероника, — простонал он. — Вероника!
— Пульс едва заметен, — проговорил лечащий врач. — Я беспокоюсь за него. У него зависимость. Настоящая физическая зависимость от нее. Вам надо разрешить им снова быть вместе.
Все материально. Все телесно. Где-то в организме таился некий примитивный орган чувств, который воспринимал птичьи волны, как глаз воспринимает свет, ухо — звук, а язык — вкус. Этот орган реагировал на волны и лучи, испускаемые другими людьми, и распознавал то, чего не видел глаз, не ощущал язык, не слышало ухо. Чтобы описать его работу, у мозга не было слов.
Лавстар так и не рассказал Хельге о проекте «ВПаре», хотя его представили публике через 17 лет после открытия LoveDeath. Хельга умерла, когда в парке развлечений корпорации LoveStar открылся похоронный отдел; это случилось через два года после того телефонного разговора с Ивановым. Так что Елизавета Вторая и супруги Джаггер не стали первыми людьми, которые устремились с небес к земле с помощью LoveDeath. Первой была Хельга Торлауксдоухтир, 37 лет, мать троих детей и жена Эрвара Ауртнасона из LoveStar, с которым прожила в браке 16 лет. О ее запуске не знал никто, кроме двух русских инженеров и самого Лавстара, который сидел в своем «Хаммере» среди наносов черного песка на пустоши Оудаудахрёйн и смотрел, как она сгорает в атмосфере. Никто и не заметил, что гроб, который опустили в старую землю кладбища на Сюдюргате, был заполнен песком. Все равно мальчики были под слишком сильным кайфом и не могли его нести.
Со смерти Хельги прошло 29 лет, и руки Лавстара начали усыхать и вянуть. В холодной темноте вокруг блестящего корпуса самолета виднелся «пояс миллиона звезд», словно мерцающий звездный туман. Вокруг Луны образовалось серебристое гало, потому что ее свет отражался от миллионов скафандров, которые по очереди подхватывали ее лучи, кружась и вращаясь в вакууме. В увядающей руке Лавстар держал семечко. Ему оставалось жить всего лишь один час и пятнадцать минут.
Тухлый рыбий жир
Отчего-то мед, которым утреннее солнце обливало Индриди и Сигрид, стал напоминать сироп — причем не янтарно-желтый кленовый, а дешевый сироп из злаков: темный, приторный и липкий. Но и это было лучше того, что началось дальше. Сироп испортился, и их утренние часы были уже не сладкими, а походили на тухлый рыбий жир, и они просыпались от зудения мясных мух, которые летали вокруг кровати — синевато-зеленые, с металлическим отливом, огромные и жирные. Сигрид и Индриди просыпались с неприятным вкусом во рту, так что ни ему, ни ей не хотелось целоваться, и отворачивались друг от друга, чувствуя потный запах тела, смешанный с рыбной вонью гениталий и засохших половых жидкостей несколькодневной давности, которую они не смыли с себя после прошлого совокупления. Их беседы обрывались на полуслове, а молчание больше не было согласным, глубоким и взаимным; каждый смотрел в свою сторону, и если один нарушал тишину, второй оказывался погружен в мысли и переспрашивал:
— A?
«Нет, неважно», — приходил ответ, хотя часто именно это и было важнее всего, важнее некуда, вопрос жизни и смерти, любви и счастья.
— Нет, неважно.
Даже пение ржанок из Птицефабрики накладывалось теперь на странный, мрачный и рычащий бас: «Агггагагг! Агггагагг!» — С каждым днем он становился все громче, пока не заполнил улицы своим эхом, вытеснив все прочие звуки.
Однажды в восемь утра в дверь к Индриди и Сигрид постучали. Индриди пошел открывать. Вернее, он как раз был у входной двери, потому что Сигрид справляла большую нужду, не закрывая дверь туалета, и он захотел открыть двери, чтобы проветрить. Снаружи стояла улыбающаяся женщина в красной форме стюардессы с эмблемой «ВПаре» на груди. Индриди впустил ее в квартиру. Сигрид с грохотом захлопнула дверь туалета. Потом она вышла, наградив Индриди злобным взглядом.
— У вас что-то не так? — спросила женщина, пытаясь скрыть отвращение, потому что ей в ноздри ударил запах дерьма. Она стала искать стул, на котором не лежало бы грязное белье.
Сигрид ничего не сказала, а Индриди ответил глухо: «Нет, нет».
— Насколько я понимаю, у вас есть трудности со впариванием, — сказала она, усаживаясь на кучу смятых рубашек. — Я работаю в компании «ВПаре», но я такой же живой человек и могу дать объективный совет. Я подумала, что вам, возможно, хотелось бы поговорить об этом с тем, кому вы можете доверять.