— Кто я, по-вашему?
— Ты бес и информатор.
— Я друг, я за него горой!
Симон протиснулся через толпу бесов, вывел Индриди на улицу, под дождь, и посадил в машину. Охранник с трудом выпроваживал из проходной разгорячившихся бесов.
— Не слушай его! — крикнула старушка в платке. — У меня насчет этого юноши дурные предчувствия!
Индриди сел на переднее сиденье, а на заднее они бросили пластиковый мешок с его мокрой одеждой.
— Берегись! Он увезет тебя в LoveDeath! Давай лучше с нами! — кричали ему ребята у забора.
Симон захлопнул дверь. «В отделе настроения что-то не так», — подумал он снова.
— По-моему, волчица воет, — мрачно прошептал Индриди и прислушался. Действительно, где-то в недрах фабрики жалобно выла Серая Волчица.
Симон тронул с места и поехал в центр. Вариантов оставалось не так-то много. Ему досталась девятилетняя «Тойота». Это было лучшее, что он смог раздобыть на комиссию.
— Вы должны завершить продажу за неделю, — внушал ему продавец в автосалоне. — Если нет, будете платить как за прокат.
— Вы не понимаете? — переспрашивал Симон. — Это же я — я — буду водить «Тойоту». Это выгодно самой «Тойоте».
Продавец посмотрел на него сочувственно и покачал головой:
— Вам же уже не восемнадцать, друг мой. И непохоже, что вы все еще звезда.
Индриди сидел рядом с Симоном и молчал. Симон проехал Лёйгавегюр и описал круг по району порта. От правой ноги Статуи Свободы к левой. Потом опустил стекло и обратился к прохожему в вязаном свитере:
— Прекрасная модель. Без первого взноса. Платежи маленькие.
Их накрыло волной дождя. Индриди вяло смотрел в окно на море, а потом вздрогнул и взглянул на часы. Было почти пять. Над столицей летел зеленый вертолет размером с автобус. Его держали в воздухе два винта устрашающих размеров, а под ним был подвешен деревянный дом эпохи викингов, который раньше стоял перед Национальным музеем. Вертолет миновал город и исчез в черной туче, которая набрякла над горой Эсья.
— Всё везут на север, — сказал Симон.
— Кроме меня, — простонал Индриди.
— И твое время придет, — ответил Симон.
— Сигрид встретится с Пером Мёллером в восемь. — Индриди закрыл глаза. Если его душа — корабль, то сейчас она несется к этой скале, не слушаясь руля. Он спрятал лицо в руках. — «Где там надежда и мир мой весь?»
Симон смотрел на дорогу и напряженно думал, а на его линзе копилась гора предложений. Одной рекламы порно было столько, сколько он не видел никогда в жизни. Где-то в городе Мария отметилась, что чувствует себя как будто заново родилась после партии в теннис против Сьонни и Бинни. Затем ему пришло оповещение:
[поздравляем! индриди х. находится поблизости. подтвердить отправку в LoveDeath? предлагаем комиссию 75 %. внимание! при выборе опций «магний» и «нитрат алюминия» комиссия 80 %! последний шанс!]
[Подтверди сейчас!] — замигало у него перед глазами. Симон взглянул на часы и пробормотал: «Черт побери, если не отвечу я, то отзовется другой».
На ближайшем перекрестке он развернулся, а на следующем свернул резко направо и вырулил на автомагистраль, ведущую на плоскогорье. Индриди сидел рядом, хрупкий, как птичье крылышко. Он спросил:
— Куда это мы едем?
Симон не отводил взгляда от дороги:
— Ты знаешь, что ты мне никогда не был особен но симпатичен.
Индриди не отвечал и смотрел себе в ноги.
— Ты знаешь, что я звонил тебе только для того, чтобы нажиться.
Сигрид иногда говорила, будто видит Симона насквозь, но Индриди во всем старался находить хорошее. Он верил в доброе в этом человеке.
— Я не выношу ту музыку, которую тебе навязывал. Меня тошнило от наших походов в кино. Я ненавижу книги, которые тебе рекомендовал. У меня аллергия на ржанбургеры, и я люблю Марию!
— Понятно, — ответил Индриди и безнадежно вздохнул. — Значит, ты тоже хочешь отвезти меня на север в LoveDeath.
— Нет, — ответил Симон. — Я отвезу тебя на север спасать любовь.
— А что я тебе за это буду должен? — спросил Индриди.
— Ничего, — ответил Симон.
Индриди посмотрел на него, увидел, что тот говорит совершенно искренне, и кивнул.
— Я тебе верю. Спасибо тебе большое, — произнес он.
У Симона словно гора с плеч свалилась. Он вдохнул, его наполнили легкость и трепет; так они и ехали в этой девятилетней «Тойоте»: по равнине Мосфелльсхейди и потом по Блаускоугахейди, мимо подножий Аурмансфедля, через Скьяльдбрейд и вдоль восточной стороны ледника Лангъёкюдль — по прямой широкой дороге на север, в долину Экснадаль, где любовь научно доказана, где смерть светла, а из-за облаков светит звезда Лавстара.
— Спасем любовь!
Спасать нужно было любовь ненаучную, глупую — а материнская любовь Серой Волчицы оказалась столь сильна, что она почувствовала, как Индриди уходит от нее все дальше и дальше. Она чувствовала себя так, как будто у нее из сердца вытягивают тонкую резинку, и если она вдруг лопнет и ударит ее, то будет неописуемо больно. Она извивалась, тяжело дыша, а резинка все натягивалась, и стало уже нестерпимо, и она завыла, заметалась, стала царапать и кусать стену так, что песцы посходили с ума и начали аггагавкать, а за ними и Микки-Маусы заверещали и замимимикали, как будто их режут: «Мимимикки! Мимимикки!» Начальник охраны, дрожа, прокрался по мостику над бункером и выстрелил в волчицу шприцем с транквилизатором. Настала тишина; откуда-то появился зоолог-швед, и вдвоем с начальником охраны они стали связывать волчицу — не заметив, что шприц пролетел мимо. Волчица лежала на спине, вывалив язык, но как только настал подходящий момент, она схватила завопившего охранника и откусила ему руку, а потом подпрыгнула, приземлилась на мостике, промчалась через бывший птичий зал и вылетела на улицу. Материнский инстинкт вел ее на север кратчайшим путем.
Гримюр стоял на остекленном мостике между главным офисным корпусом и самой Птицефабрикой и смотрел волчице вслед.
— Вот и нет у нас волчицы, — пробормотал он и закурил трубку. — Вот ведь как вышло: Микки-Маусы злые, а Серый Волк — добрый. — Он прислонился лбом к стеклу. — И все идут на север, в черную дыру, — добавил он печально.
Над вершиной Эсьи стоял необычно плотный мрак.
Достать до дна
Пока Лавстар порхал от идеи к идее, поглощенный настроением и гламурным блеском отдела iStar, Отдел птиц и бабочек шел своим курсом. iStar создавал себе новый имидж каждые три месяца, а Отдел птиц и бабочек так и не озаботился созданием броского имени или яркого бренда. Орнитологи отдела каждую неделю делали удивительные открытия, a iStar брал плоды их работы и выводил на рынок все более быстрые, компактные и чувствительные устройства для беспроводного человечества. Отдел птиц и бабочек избегал вопросов упаковки и дизайна и вообще всего, что не пригождалось непосредственно в научной работе. А в iStar упаковка была в центре внимания, а все остальное подчинялось ей. Эти два отдела представляли собой непримиримые противоположности, но не могли существовать друг без друга. iStar с наслаждением купался в лучах славы новейших открытий орнитологов, а исследования ученых не в последнюю очередь оплачивались за счет прибыли, которую получала корпорация благодаря стараниям настроенщиков.
Орнитологи пришли к выводу, что волны существовали не сами по себе, а складывались из более мелких волн. При более пристальном рассмотрении этих составляющих оказывалось, что их сущность определяли вещество, цвет и форма. Именно так орнитологи проникли в суть любви и разобрали ее на мельчайшие единицы; но потом они двинулись дальше, пока не достали до дна, и отсюда уже последовало то, что теперь Лавстар сидел в самолете, похожий на увядающую былинку, и держал на ладони семечко.
Когда Ямагути вызвала Лавстара в исследовательское крыло, была полночь в середине зимы, и морозные арктические ветры гуляли по выстуженным скальным утесам вокруг долины развлечений. Лавстар спустился к ней на лифте. Исследовательское крыло комплекса представляло собой обширный лабиринт, в котором все было на виду — или прозрачным. Провода не прятались, трубы не уходили в стены, исследовательская аппаратура представляла собой либо черные, либо стеклянные ящики — если сотрудникам вообще приходило в голову чем-то укрывать ее внутренности.
Лавстар шел вдоль опытных отсеков, баков с жидкостями, клеток, парников и буфетов, заставленных вразнобой старой мебелью, на которой сидели сотрудники, жившие в своем мире и, похоже, не отличавшие день от ночи. Мало кто из них, судя по всему, уделял внимание своей внешности. У кого-то были сбриты все волосы на теле, кто-то совсем о волосах не заботился, и они росли как попало. Большинство ученых были бледными из-за постоянного пребывания в четырех стенах, хотя попадались и обветренные биологи-полярники, и иссушенные солнцем крокодиловеды. Лавстар миновал огромный аквариум, и сидевшая в нем старая гигантская акула тронулась и проплыла вдоль борта вслед за ним. Синий свет из аквариума падал веером в просторный зал, в центре которого находился крошечный компьютер, ведавший вычислением идеальных пар. Орнитологи прозвали машину «Любимицей», а отдел iStar продавал ее вычисления под брендом «ВПаре».
За работой компьютера наблюдали двое: один с длинными седыми волосами, второй лысый. Когда Лавстар прошел мимо, они не подняли взгляда. Они сидели, погруженные в раздумья, каждый над своей шахматной доской, и играли дистанционные партии с людьми на другом конце света.
Тут Лавстара встретила Ямагути и провела его в звукоизолированную комнатку. Там на стуле сидел молодой человек, а на голове его было нечто вроде вязаной шапки, сплетенной из тончайших волокон. На стену за его спиной проецировалось изображение: белая линия на синем фоне, причем не застывшая, а едва подвижная, живая, похожая на поверхность моря в штиль. Идеальная горизонталь.
— Ну, о чем мы сейчас думали? — спросила Ямагути и посмотрела на стену.