Иванов улыбнулся:
— Я же говорил, что новая кампания заходит далеко.
— А что такого? — спросил Рагнар. — Мертвые есть мертвые.
Чумная муха летела вслед за колонной грузовиков через лавовое поле, под дождем и градом, и теперь их груз был все время на виду, а когда грузовик наезжал на бугор, груз подскакивал, и в воздух взлетали обмякшие руки и ноги.
— Смотрите! Там что-то упало!
С грузовика действительно что-то упало. Оно лежало в рытвине от колес, голое и мертвенно-белое, а грузовики, не сбавляя хода, неслись дальше и вдавливали его в грунт дороги. На валуны рядом стали садиться вороны, ожидая, когда смогут урвать кусок плоти.
— Стойте! — закричала Ямагути. — Это настоящие кадры? Это настоящие трупы?
Колонна ехала дальше и наконец встала на краю кальдеры Вити — Пекла, что у озера Эскьюватн. Там грузовики стали по одному подъезжать задом к обрыву и сбрасывать свой груз в кипящую сернистую жижу.
— А где туристы? Где купающиеся в озере?
Грузовики все подъезжали, они сбрасывали все новые и новые тела, и те тонули сразу или недолго держались на поверхности, но кое-где из жижи оставались торчать руки, ноги и головы с разинутыми ртами.
Ямагути побелела.
— Это самое ужасное, что я видела в жизни! Это подлинные кадры, Рагнар? Я требую ответа. Это подлинные кадры?
— Мне очень нравится, — сказал Рагнар, и его глаза заблестели.
Теперь грузовики на экране ехали по склону черной волнистой горы. Промелькнул общий план, и стало понятно, что это вулкан Гекла. На вершине был пробит кратер, и в нем, как в ране, бурлила и набухала красная лава. Здесь повторилась та же сцена. Грузовики сбрасывали безжизненный груз в кипящую лаву, а поверх шел текст:
Безбилетники отправятся в пекло!
LoveDeath!
— И вы хотите это показывать людям? — спросила Ямагути.
Иванов улыбнулся.
— Я же говорил, задумка шокирующая! Видели бы вы свое лицо.
Рагнар посмотрел на Ямагути как на дурочку:
— Это не для всех! Это чтобы показать целевым группам неграмотных, глупых и нищих, что нет смысла подбрасывать нам тела в надежде, что они тоже попадут на небеса. Нет смысла свозить сюда всякое отребье и считать, что, умерев на нашем острове, покойник автоматически отправится на орбиту. Вот как мы будем поступать с безбилетниками! Прямо в Пекло. Добро пожаловать в ад!
— Что же это значит? — вскрикнула Ямагути. — Лавстар! Что вы сидите — сделайте что-нибудь!
Лавстар не отвечал. Он только смотрел по очереди то на Рагнара, то на Иванова, понимая, что сделать ничего нельзя.
— Что это за сантименты? — спросил Рагнар. — Лавстар ведь сам придумал кампанию «Гниющая мать». Для своего времени это был такой же шок! Я видел ролик, когда был маленький. Он сильно воздействовал на людей. Мы тогда как раз только что похоронили бабушку. И мы, дети, с плачем умоляли родителей отправить старушку на орбиту. Но, конечно, так не вышло. Запуски от LoveDeath были тогда еще дорогие, стоили как «Феррари».
— Кто сделал этот ролик? — спросил Лавстар.
— Как я уже сказал, тела были просто подброшены и лежали на улице, и муха…
— Так это подлинные кадры? — спросил Иванов.
— Это просто отбросы, их оставили на улице, трупный материал всего за несколько дней. Мы сами никого не убивали, а эти бы все равно сгнили так или иначе за это время… — сказал Рагнар и пожал плечами.
Лавстар встал из-за стола.
— Все вон, а Рагнару — остаться! — прорычал он.
Ямагути и Иванов выскользнули из кабинета.
Рагнар не дал себя сбить с толку и решительно подошел к Лавстару.
— Тебе бы стоило привыкнуть! — прошептал он. — Ведь было предсказано: восстанут мертвые! Если ты только захочешь, ты сможешь сделать мир совершенным. Мы должны как следует за него взяться, я тебе нужен: ты стареешь и теряешь хватку, ты один не справишься. Что такое любовь, если нет смерти? Что такое рай, если нет ада? А? Что такое Бог, если нет Дьявола, Лавстар? Ты не получишь Бога, не устроив ада. Иначе ты не сможешь полностью завладеть людьми. Либо ты построишь им ад, либо они его устроят сами. У тебя нет выбора. Этот ролик пойдет в дело!
— Да ты с ума сошел!
Лавстар взял Рагнара за воротник, но тот вывернулся и схватил его за запястье с такой силой, что у него побелели костяшки. Рагнар был моложе и сильнее, теперь он смотрел Лавстару прямо в глаза.
— Сейчас мы полностью контролируем смерть, — сказал он и надавил сильнее. — Старый способ похорон больше не предлагается. Любовь тоже принадлежит нам, но с ней есть проблема. Любовь подтачивает наши корни. Так давай воспользуемся LoveGod, будем впаривать людей друг другу с меньшей точностью и предотвратим падение потребления. Те, кто станет разводиться, будут навечно терять право на LoveDeath и отправятся в ад. То же самое касается тех, кто не подпишется на услуги LoveGod. Кто не станет молиться, исповедоваться LoveGod и не откроет нам свои глубинные желания — будет исторгнут прочь и сброшен в кратер. И тогда все пойдет как по маслу. Люди жаждут ответов, и мы дадим им ответы. Пора привыкнуть. Ты нашел окончательное решение. Любовь, Смерть и Бог. Ты уже стал Богом.
Рагнар отпустил его руку и вышел прочь, а Лавстар бессильно опустился на стул, закрыл глаза и стал молиться в пространство: «Ты, кто еси в этом месте, спасайся, если можешь. Ты, кто еси в этом месте, забери жизнь мою…»
Ловушка для слез
LoveGod превратился в скорый поезд, который несся вперед на всех парах, и тормозить уже не имело смысла. Идею не остановит ничто, и Лавстару казалось, что он и сам стоит на рельсах. Если он прервет поиск, то место, куда сходятся молитвы, без сомнений, найдет кто-то другой. Техника для этого имелась. Кольцо сжималось. Начальнику поисковой группы казалось, что он уже ощущает присутствие самого Бога:
— Похоже, он живет с другой скоростью. Он, наверно, видит, как движется свет. Один день для него — как тысяча лет. В его глазах мы движемся медленнее, чем в наших глазах растет трава. Он очевидно передвигается, как волна. Для него каждая секунда — это четыре целых и две десятых суток. Он может быть сейчас тут, а теперь в Африке, а теперь снова тут. Для нас три секунды. Для него двенадцать дней. По нашим меркам, он может быть одновременно везде.
Лавстар заперся на самом верху башни своего комплекса и зашептал в открытое окно:
— Это не моя идея. Не я хотел становиться Богом. — Он смотрел, как в потоке воздуха вдоль подсвеченного прожекторами склона поднимаются во́роны.
Он попытался заснуть, но тут же, вздрогнув, проснулся и огляделся.
— Кто здесь? — Он прошелся туда-обратно. Поискал под кроватью. Зажег свет в ванной. Там были зеркальные стены друг напротив друга, так что он отражался в зеркале, которое отражалось в зеркале, и превращался в два бесконечных ряда, исчезавших в необозримости.
«Я первый в ряду, и я же последний, — подумал он, и у него пошли мурашки. — Я тот, кто есть, и был, и будет». Он прищурился, пытаясь разглядеть, где кончается ряд зеркал, но, насколько хватало глаз, ему было видно только, как в глубине кто-то стоит и глядит на него. Он побежал в спальню и нащупал под кроватью полевой бинокль, вернулся, поднес к глазам и увидел, что оттуда на него кто-то смотрит! Он взвизгнул, бросил бинокль в угол и снова стал смотреть на тысячеликие ряды себя самого. В спину дохнуло холодом. Он развернулся к зеркалу за спиной и закричал в его глубину:
— Эй! Кто здесь? Кто ты такой? Чего от меня хочешь? Почему это я должен был тебя найти? Почему только мне удалось познать твои пути?
Ответа не было, молитва не была услышана. И каждый день приходили новые сообщения:
— Кольцо сужается!
«Кольцо — это петля», — думал про себя Лавстар.
Начальник поисковиков позвонил среди ночи. На линии шумело, звук был глухой. Как будто это не разговор, а фотокопия с фотокопии фотокопии.
— Похоже, мы нашли это место!
— И куда все ведет? — шепотом спросил Лавстар.
— Уж не знаю, поверите или нет, но сюда, в бургерную в Техасе, стол номер 4!!!
Молчание на линии, затем безудержный смех поисковика. Он уже и сам наполовину сходил с ума.
— Вы пьяны?
— Просто празднуем. Мы уже исключили Антарктику, Северную и Южную Америку, Тихий океан, Северную Атлантику, Скандинавию, Восточную Европу, Гималаи и большую часть Азии. Мы сжимаем кольцо. Будьте готовы, все может решиться в любую минуту.
Поиск был петлей, сжимавшейся на шее Лавстара. Каждый раз, когда его оповещали о результатах, его прошибал холодный пот. Он бежал в туалет, и там его рвало желчью. Аппетита у него не было. Спасал только мед, и он просил приносить ему солнца на белой тарелке. Медленно пережевывал мед и смотрел в зеркало на себя спящего, но сам никогда не засыпал.
Среди ночи в кабинете появился его биограф.
Лавстар оглядел его с презрением.
— А вы тут что делаете?
— Ваша секретарша выписала мне этот час.
— Среди ночи? Не спросив меня?
— Она сказала, что хочет принимать самостоятельные решения.
Биограф что-то держал за спиной. Лавстар побледнел и забился от него в угол.
— Что это у вас?
— Я говорил с вашей дочерью, — сказал биограф холодно.
У Лавстара побежали по телу мурашки.
— Что ты с ней сделал, сволочь?
Биограф посмотрел на Лавстара с жалостью.
— Я побеседовал с ней, не дожидаясь, пока вы меня уволите. Я подумал, что вы захотите оставить запись у себя. — Он положил на стол маленькую коробочку и вышел.
Лавстар открыл крышку, и у него в голове раздался знакомый женский голос, говоривший с сильным акцентом после многих лет за границей: «…я думаю, что мои братья его ненавидели, они винили его за то, что случилось с мамой. Я ее не помню, знаю только, что она была красивая, особенно в юности, но мне было всего несколько месяцев, когда мама умерла, я росла в основном у бабушки с дедушкой. Они никогда не говорили с ним и почти никогда — о нем. Я виделась с ним довольно редко. На самом деле я не знаю, как это было, когда она была жива. Я уверена, что он по-своему любил маму, это было видно по тому, как он говорил со мной о ней, хотя на людях он ее никогда не упоминал. Она болела, и, мне кажется, нечестно винить его в ее смерти, ведь ему наверняка не хватало чуткости, чтобы ей помочь. Я не знаю, делал ли он что-то всерьез, чтобы увидеться со мной; бабушка и дедушка говорили, что нет, а я все равно приезжала к нему на север раз в год. Он жил прямо в кабинете, это было довольно странно. Вечером он укладывал меня спать и иногда рассказывал сказки; не знаю, откуда он их брал — наверно, придумывал сам. Одну из них я точно слышала тысячу раз, не меньше, и когда мне было шесть, я та