— Дальше вы поедете без него, — сообщил он, меряя парня взглядом. — Этот человек остается со мной. Свободен.
— Я не хотел бы показаться непочтительным, — уже не столь уверенно начал солдат; помолчал, глядя на подчиненного странным взглядом, и снова повернулся к Курту. — Только один вопрос: он что-то натворил?
Сын, вдруг осенило его. Ну, конечно. Внешнее сходство минимально, но есть — с возрастом будет больше; упряжь обеих лошадей, как стало видно вблизи, почти одинаковая, даже одежда в чем-то, несмотря на отсутствие общей формы у сопровождающих обоз солдат, у этих двоих была схожа. Вот в чем дело. Обкатка начинающего бойца на сопровождении — относительно безопасная тренировка на выносливость и умение держаться в седле подолгу. А тут такое…
Лицо удалось сохранить даже не каменным — железным.
— Нет.
Теперь можно было проявить немного мягкости, не боясь уронить достоинства, и Курт улыбнулся — постаравшись, чтобы это было сделано едва-едва и не слишком дружелюбно.
— Ничего с твоим сыном не случится. Езжай. Расходуется мое время.
В глазах солдата любой, даже не слишком внимательный собеседник, сейчас не мог не увидеть облегчения и пораженного, почти испуганного удивления осведомленностью, казалось бы, случайно встреченного на дороге инквизитора; и ладно, подумал Курт, глядя, как тот взбирается в седло, прощаясь с парнем взглядом, и медленно направляет коня в сторону замершего в молчании обоза. Пусть поломает голову.
На парня он пока не смотрел, следя за тем, как медлительно мало-помалу удаляются телеги и всадники; старый солдат шагов через двадцать кинул взор на сына и, повстречавшись взглядом с Куртом, поспешно отвернулся. Парень же переминался с ноги на ногу, тиская в руках повод, и, кажется, опасался даже дышать, не говоря уж о том, чтобы поторопить господина следователя с разъяснениями. Наконец, когда люди и повозки в отдалении стали казаться игрушечными фигурками, Курт обратился к нему, теперь менее жестко, но по-прежнему стараясь смотреть прямо в глаза.
— Как твое имя? — спросил он, придавая голосу ту интонацию, с которой общались со своими подопечными наставники академии святого Макария; парень шумно сглотнул, еще более выпрямившись, взгляд забегал, пытаясь не отвращаться от его глаз и одновременно не встречаться с ними.
— Пауль.
Голос у него был ломким от испуга: заверения в том, что за ним нет никакой вины, то ли не подействовали на него, то ли уже были позабыты; Курт подбодрил бледного, как полумертвый, парня уже чуть мягче:
— Пауль… дальше?
— Пауль Кюрнер, майстер инквизитор, — отрапортовал тот. — Солдат барона Бланкенштайна.
— Хорошо, Пауль, — кивнул он. — Моего имени тебе знать не надо.
И слава Богу, прочел он в светло-серых глазах напротив.
— Мне необходима твоя помощь, — продолжал Курт, наблюдая за тем, как его лицо расслабляется, обретая выражение изумленное и даже польщенное, и еще раз похвалил себя за правильный выбор. — О том, что я скажу сейчас, и о том, что ты потом сделаешь, не должен знать никто. Ни одна живая душа. Даже отец.
— Даже духовник?.. — растерянно проронил тот.
Вот как, приятно удивился Курт. Добрый католик. Можно было похвалить себя в третий раз, последний, для ровного счета; похоже, уроки по постижению законов человеческого поведения даром не прошли, и кое-что в людских лицах он все-таки разбирает, если до сих пор не обманывался…
— Даже духовник, — торжественно подтвердил он. — Это дело Конгрегации.
На бледных щеках Пауля проступили два ярко-розовых пятна, и Курт решил, что пафосную часть пора окончить — парень и без того начал буквально светиться от гордости.
— Сейчас ты свернешь с этой дороги, — перешел к указаниям он, — и отправишься в Штутгарт. Нигде не останавливаясь, ни с кем не говоря. Не ввязываясь в неприятности; даже если ты увидишь, как какой-нибудь разбойник режет на части прекрасную девицу, которая жалобно призывает помощь — ты должен проехать мимо. Вот это, — он показал запечатанное письмо, и взгляд Пауля прикипел к внушительной сургучной печати, — ты передашь в собственные руки представителю Конгрегации в Штутгарте. Лично. Не секретарю, не охране, никому другому. Это — понятно?
— Да, майстер инквизитор. Я все понял.
— Даже если там окажется сам Папа и скажет, что возьмет у тебя письмо, что ты должен сделать?
— Сказать «нет», — не задумавшись ни на миг, отчеканил тот; Курт кивнул:
— Молодец. Держи. С печатью обращайся бережно, — предупредил он, глядя, как парень прячет письмо. — Не сломай ненароком.
Тот оцепенел на миг, снова побелев — очевидно, вообразив во всех деталях, что будет, если курьер доставит секретное послание со сломанной печатью; доказать, что оный курьер не делал поползновений это послание прочесть или не дал его изучить либо же списать, не приведи Господь, кому другому, будет не просто сложно — невозможно.
— Да, майстер инквизитор, — заметно севшим голосом подтвердил Пауль.
— Теперь повтори, что ты должен сделать.
Тот кивнул, глядя на Курта верным взглядом новобранца в городской страже, и выговорил, четко чеканя слова:
— Ехать в Штутгарт — немедля и без остановок. Ни с кем не общаться. Не отвлекаться. Вручить письмо лично обер-инквизитору Штутгарта.
— Все верно. Последнее: остановиться ты можешь, чтобы перевести дух; мне не надо, чтобы ты переломал ноги коню или себе. Когда выполнишь поручение, ты волен отправляться по своим делам, но — что?
— Молчать.
— Молодец, — повторил Курт, одарив парня улыбкой и хлопком по плечу; тот снова вспыхнул пятнами и вздернул голову. — Свободен.
Пауль развернулся к коню, вскарабкался в седло, от волнения не сразу попав в стремя, и устремился с места в галоп, позабыв проститься с майстером инквизитором.
Курт улыбнулся, глядя, с какой стремительностью уносится прочь облако пыли, и тут же вздохнул. Не свернул бы себе шею, в самом деле…
Но — нет; через четверть часа, может, половину раж пройдет. Рвение и осознание значимости доверенной ему миссии останется, но горячность выветрится; вскоре конь заартачится идти галопом, и придется перевестись на рысь, а часа через четыре, много — пять, парень поймет, что и ему необходимо передохнуть. Если остановка будет всего одна, не более часу, то он вполне поспеет в Штутгарт к вечеру, причем не самому позднему. Далее все зависит от степени доступности запрошенной Куртом информации; он уповал на то, что до времени встречи, назначенной через два дня, не считая этого, ее получить все же успеют.
Когда Курт добрался до Таннендорфа, было уже за полдень, однако он потратил время на то, чтобы отыскать спуск к реке — после его восьмичасового путешествия по полям под все сильнее припекающим солнцем сапоги были целиком в травяной крошке и пыли, а он сам, казалось, пропитался и этой пылью, и солнцем насквозь. За час высох и он сам, и одежда; к реке, слава Богу, никто за это время не пришел — уже одеваясь, Курт вдруг подумал, в каком во всех значениях неловком положении застукали бы тогда майстера инквизитора…
К трактиру он шагал уже напрямую, самым кратким путем, теперь не таясь за задними дворами; во-первых, те, кому он попался на глаза утром, и без того раззвонили по всем своим знакомым, что видели его уходящим спозаранок неведомо куда, а во-вторых — слишком умаялся и проголодался, и хотелось добраться до места поскорее. Деревня уже вступила в разгар дня, и нельзя было десяти шагов пройти без того, чтобы не попасть в чье-то внимание на улице либо же в их дворах, огражденных заборами, сквозь которые каждый желающий мог видеть все, происходящее вовне; теперь с Куртом здоровались, причем здоровался каждый. Поначалу он отвечал — односложно и без эмоций, но после это стало раздражать, и он лишь нервно дергал углом рта в ответ на очередное «доброго дня, майстер Гессе». На другую сторону улицы никто не переходил, скрывая взгляд; однако под конец своего пути до трактира Курт почти уже начал желать этого, лишь бы не видеть услужливо-напряженных физиономий, кривящихся в улыбке фальшивого радушия.
В самом трактире было не более людно, чем вчера, что немало Курта порадовало; он увидел все тех же четверых, которых, кроме Бруно, наблюдал здесь в день своего прибытия — все четверо, увидев его, привстали, нестройным хором желая доброго дня и здоровья. Толстяк Карл явился тут же, вероятно, услышав их. Курту вдруг пришло на ум, что, может, именно он и велел крестьянам здороваться погромче, дабы подать ему сигнал о возвращении высокого гостя.
— Вы так рано исчезли, майстер Гессе, — запричитал трактирщик, напомнив собой не то оставленную поутру девицу, вдруг проснувшуюся в одиночестве, когда засыпала в компании, не то плакальщицу на похоронах. — Я так и не успел спросить вас, что вы предпочитали бы к столу; ведь в чем-то прав этот подлец Бруно — здесь редко готовят, некому готовить…
А я не хотел оставаться у отца Андреаса, с тоской подумалось Курту.
— Мне все равно, — отозвался он, оборвав поток речей трактирщика.
— То есть как же… — оторопело и как-то даже обиженно пробормотал тот. — То есть, разве может быть… Ведь из готового сию минуту только колбасы и копчености, а…
— Я сказал — мне все равно, — повысил голос Курт, усаживаясь туда же, где сидел вчера. — Я не привередлив. Главное — быстрее. И подготовь моего жеребца.
Карл исчез, продолжая на ходу бормотать укоризны; Курт уставился в стол перед собой, опустив на ладони голову и глядя в стол. Оттого, что проснулся сегодня так рано, от долгой ходьбы устал, и уже клонило в сон; сегодня были планы допросить капитана баронской стражи, но вопросы, которые надо будет задать ему, в мозгу не складывались никак. Когда, продумывая то, что следует спросить, Курт добирался в своих мыслях до четвертого вопроса, он забывал первый. Может быть, лучше их записать…
— Вот, что уж есть, — возник рядом Карл, устанавливая перед постояльцем цыпленка с гречневой кашей и морковью. — Уж не недовольствуйте, если что не так, я ведь…