.
Тошнота накатила с новой силой. Я забрался под одеяло и закрыл глаза.
До самого рассвета я ворочался и пытался придумать план побега. Мне не хватит сил сломать кирпичную кладку на окне – я слишком давно не ел. Против Филиппа у меня тоже нет шансов, но те двое, которые везли меня сюда, – однозначно люди. Если представится возможность, я должен буду удрать от них. Возможно, придется их убить. Но если они снова воспользуются чесночным порошком, я обречен. Меня доставят Коллекционеру, и он в лучшем случае сделает из меня чучело. В худшем… Не желаю думать об этом.
Филипп разбудил меня на закате – солнце еще не скрылось, и чувствовал я себя отвратительно. Он поставил передо мной корзинку и кивком указал на нее.
– Что там? – спросил я.
– Ужин, – ответил он.
Я прислушался и смог услышать испуганное биение нескольких крошечных сердец.
– Это мыши?
– Они самые. – Филипп откинул крышку и заглянул в корзину. – Шесть белых мышей.
– Они ведь совсем крошечные, – пробормотал я, принимая из его рук извивающееся горячее тельце.
– Можешь пожалеть их и отпустить, но на воле они не выживут. Как и ты, если не поешь, – добавил громила.
Может, меня и считают бессердечным лжецом и отъявленным негодяем, но животных я люблю. Единственные, кого мне никогда не было жаль, – голуби и крысы, разносчики заразы, они не приносят в этот мир ничего хорошего.
Голод все же взял надо мной верх – я вонзил клыки в мышиную плоть и постарался не думать о том, что мог попасть, например, в кишку, наполненную фекалиями. С крупными животными все намного проще.
– Ну как? – участливо осведомился Филипп.
– Отвратительно, – честно ответил я.
Когда я закончил, громила унес корзинку, а затем вернулся, позвякивая блестящими наручниками.
– Давай руки, – велел он.
Я попятился. От металла исходила угроза. «Это серебро», – понял я.
– Думал, я настолько глуп, чтобы сперва накормить тебя, а потом вывести из обложенной чесноком комнаты? – Филипп покачал головой. – Руки, Морган.
– Ты ведь знаешь, что это не мое имя. – Я смиренно протянул ему ладони.
– Мы слишком скоро расстанемся, чтобы я утруждал себя запоминанием дюжины твоих псевдонимов.
Наручники обожгли кожу, я зашипел от боли. Ко мне будто приложили раскаленное клеймо. Кандалы громила закрепил над брюками, за что я наверняка должен был быть ему благодарен.
– Пойдем. – Филипп потянул меня за цепь. – Давай, Морган, не заставляй меня волочить тебя по полу.
– Я не могу выйти из комнаты, – напомнил я, останавливаясь перед дверью.
– Точно, совсем забыл.
Филипп расставил руки, сжал кулаки и с разбегу вошел в дверной проем. Я закашлялся и замахал руками, разгоняя густое облако белой пыли. От кулаков Филиппа в стенах остались внушительные дыры, дверные косяки теперь валялись на полу, а вокруг рассыпались увядшие цветы чеснока.
– Ну и силища, – пробормотал я.
– Теперь ты понимаешь, что тебе лучше вести себя хорошо?
Не удостоив его ответом, я вышел из комнаты и направился прямо к лестнице. Цепь на кандалах звякала при каждом шаге и ужасно раздражала меня. Запястья опухли и покраснели.
Один из помощников Филиппа открыл передо мной дверь и с опаской покосился на идущего за мной громилу.
– Машина готова? – осведомился он.
– Да. Дик уже за рулем.
Мы вышли из дома, и я понял, что все это время мы находились в Ист-Энде[8]. Я был здесь лишь однажды, и меня глубоко поразила бедность, царящая в этом месте.
Филипп толкнул меня в спину, я начал оборачиваться, чтобы высказать ему свое недовольство, как вдруг услышал оглушительный хлопок. Громила рванул вперед, увлекая меня за собой. Мы спрятались за кузовом автомобиля, раздался еще один выстрел, а сразу за ним вопль боли.
– Что происходит?! – зашипел я.
– Твои братья по Ордену нашли нас. – Филипп ловко извлек шестизарядный револьвер, выглянул из-за автомобиля и выстрелил. – Черт, они достали нашего водителя!
Я с ужасом наблюдал, как Филипп пытается отстреливаться, и все сильнее вжимался в бок автомобиля, надеясь слиться с ним. Снова раздался крик, я услышал, как кто-то упал на землю.
– Нас пытаются окружить! – Я дернул Филиппа за рукав. – Я слышу их сердца!
– Их много? – громила посмотрел на меня с нарастающей тревогой.
– Больше десяти.
Он выругался на иврите.
– Освободи меня! – потребовал я. – Филипп, не отдавай меня им!
Мне показалось, что он думал целую вечность, прежде чем достать из кармана ключи от наручников. Я облизнул пересохшие губы.
– Я делаю это только потому, что не могу позволить Ордену добраться до тебя, – сказал Филипп.
Я кивнул.
– Если я выйду из этой передряги живым, я продолжу охотиться на тебя. – Он вставил ключ в крошечную замочную скважину. – Беги, малыш. И постарайся выжить.
Едва серебряные оковы открылись, я со скоростью ветра помчался прочь, не разбирая дороги. Кто-то выстрелил мне в спину, но промахнулся. Сквозь вой в ушах я успел услышать, как кулаки Филиппа врезались в чью-то плоть.
Я мог подобраться к Ловцам и убить нескольких членов Ордена, прежде чем они поняли бы, что происходит, но не сделал этого. Филипп освободил меня, но ясно дал понять, что не даст мне и шагу ступить без опасения, что он притаился за поворотом. Если мне дорога свобода, я должен надеяться, что его убьют Ловцы, а он заберет с собой на тот свет хотя бы нескольких из них.
Бок пронзила острая боль – я упал и покатился по жухлой траве.
– Проклятие… – прошипел я, хватаясь за рану.
Пуля жглась, словно внутри нее заточено солнце, – они знали, кем я стал, и принесли с собой серебро. Я с трудом оторвал голову от холодной земли и увидел, что ко мне приближается один из Ловцов. Я узнал его – он называл себя Жан Жаком, хотя от француза в нем была только необъяснимая любовь к шансону, который он постоянно напевал сквозь зубы. Даже сейчас я слышал раздражающую незамысловатую мелодию.
Жан Жак наставил на меня револьвер:
– Никто не должен узнать тайны Ордена.
– Я не собираюсь…
Он выстрелил.
Я не сразу понял, что произошло: пуля просвистела в каком-то дюйме от моей головы, а Жан Жак упал на землю, сбитый с ног окровавленным Филиппом. Громила выпрямился, повернулся ко мне и заорал:
– Беги! Беги, черт бы тебя побрал! Не дай Ордену убить себя!
Пуля насквозь прошила его бок, но он словно не заметил этого. Его горящие глаза были обращены ко мне и обжигали не хуже серебра.
– Вставай! – Еще одна пуля ударила его в плечо. – Вставай, Морган!
Почти ослепший от боли, я поднялся с земли. На короткое мгновение мы встретились глазами – его лицо заливала кровь. Мои ноги налились свинцом и приросли к земле.
– Бесполезный. – Он сделал шаг ко мне. – Никчемный поц[9].
Филипп схватил меня за ворот рубашки и прижал к себе, закрывая своим телом. Я почувствовал, как в его плоть вошло несколько пуль, предназначавшихся мне. Громила закашлялся, и на мои волосы упали капли крови. Они поползли вниз, оставляя за собой мерзкий влажный след, и скатились по лбу.
– Беги, поц, – прохрипел Филипп и разжал свои спасительные объятия. Его кровь уже потекла по моему лицу горячими струями. – Покажи им, что мы не просто животные.
Охваченный ужасом и болью, я оттолкнул его огромное тело и, собрав оставшиеся силы, кинулся прочь. На этот раз я бежал с такой скоростью, словно за мной гнались демоны из самой преисподней. Еще мгновение – и я бы взлетел, клянусь, взлетел к самому небу. Лондонские трущобы проносились мимо, я врезался в людей и сбивал их с ног, но продолжал нестись сломя голову в страхе, что Ловцы найдут способ нагнать меня.
К рассвету я оказался на другом конце города. Солнце застало меня врасплох, я будто забыл, что оно может взойти. Пришлось вырыть яму в земле и самому закопать себя. Искать убежище не было ни сил, ни времени.
Засыпая, я дрожал от страха, совсем как в детстве, когда отец возвращался домой пьяным и принимался колотить мать. Бок пульсировал болью. На лице засохла кровь голема, пожертвовавшего собой ради такого поца, как я.
Глава 13
Темная жажда привела меня к месту, где мне не следовало бы появляться, – к воротам Хайгейтского кладбища. Немой тенью я бродил вокруг, воровато оглядывался, вставал на носочки, чтобы заглянуть за каменную ограду, но не переступал невидимую границу некрополя. Что я ищу? Зачем пришел в это мрачное место?
С наступлением темноты я выбрался из ямы. Внутренности ссохлись, язык превратился в наждачную бумагу. Я потерял слишком много крови и долго лежал на земле, мечтая поймать жирную белку. Мысли о крохотном тельце, зажатом в пальцах, сводили с ума, но мне удалось справиться с ними и подняться на ноги. Моя одежда превратилась в лохмотья, и выглядел я, должно быть, как самый настоящий упырь с обложки дешевого бульварного романа. Левый бок был залит кровью, брючина намертво прилипла к ноге, а невытащенная пуля жгла плоть.
Спрятавшись в тени деревьев, я привалился к стволу, стянул ремень и сжал его зубами. От одной мысли о том, что предстояло сделать, меня мутило, но пришлось смириться. Что-то подсказывало: если я не выну пулю, нежизнь моя оборвется еще до рассвета.
Моя ладонь превратилась в чудовищную лапу. Мне потребовалась вся выдержка, чтобы использовать когти по назначению: я вонзил их в свою плоть – и спустя четверть часа серебряная пуля лежала на моей дрожащей ладони.
Переодеться мне было не во что, вернуться домой я не мог, поэтому пришлось напасть на юношу, беспечно прогуливавшегося в одиночестве. Вреда я ему не причинил, только раздел до исподнего и внушил мысль, что он внезапно начал страдать лунатизмом. Одежду с чужого плеча я не носил с тех пор, как перестал жить на улице. Тепло незнакомца вызвало отвращение, но я не мог позволить себе бродить по городу в окровавленной рубашке.