И вот я оказался здесь, у ворот. Пуля все еще лежала в кармане и обжигала бедро, даже сквозь плотную ткань. Я сам не знал, что привело меня к кладбищу, – наверное, инстинкт подсказал убежище, где можно отоспаться, пока рана не заживет. Пускаться в дальний путь в таком состоянии было бы безрассудно, я потерял слишком много крови, мне не хватит сил даже на то, чтобы покинуть Лондон.
Я еще раз глянул за ограду и, выдохнув сквозь сжатые зубы, перемахнул через нее – из мира живых в мир мертвых.
В этой части кладбища не было фонарей, а меж могил никто не протоптал тропинок. Тех, кто лежал здесь, не навещали: их дети тоже покоились в земле, как и дети их детей. Безмолвное доказательство: испокон веков человек стремится оставить в этом мире часть себя, надеясь переродиться в потомках, но, продолжая свой род, только множит могильные кресты. Никогда еще я не ощущал такого одиночества.
Останки, что теперь лежали под плитами, когда-то ходили на работу, чувствовали себя очень важными леди и джентльменами, пили по утрам кофе, а по вечерам вино, в середине рабочего дня прерывались на чай, любили своих детей и домашних питомцев, мечтали о славном будущем и спокойной старости. Теперь от их амбиций остался в прямом смысле прах. Они возвратились в землю, и никто из людей не избежит этой участи. Никто, кроме меня – беспомощного урода, втянутого в ужасную авантюру злой волей голема и его создателя.
Будь я немного смелее, будь моя душа стойкой и сильной, я бы остался здесь, в заброшенном мраке склепа. Но мужество и склонность к самопожертвованию никогда не были мне присущи, я жалок, труслив и не в меру алчен. Приходилось признать: смерть пугает меня даже после того, как я перестал дышать и получил в наследство темный дар.
Тяжелым шагом я пошел вперед, в манящий сиротливый сумрак, с затаившейся в сердце малодушной надеждой увидеть Дебору в последний раз. Я не мог покончить с собой, но мог не втягивать в эту холодную историю прекрасную мисс Миллз. И все же, прежде чем навсегда покинуть это место, а затем и город, мне необходимо было заглянуть в самые красивые на свете глаза – глаза женщины, которая еще не разочаровалась во мне.
Как мучимый голодом зверь, я крался меж могил, влекомый запахом Деборы. Воздух благоухал ее парфюмом, ветер доносил до меня ее вздохи. Прижимая к сердцу вспотевшие ладони, я представлял ее горделивую осанку и аккуратную голову, задумчиво склоненную к плечу. И… вот она, мой непокорный ангел, сидит на любимой скамье, но, вопреки обычаю, не читает, а созерцает яркие звезды. Ее волосы собраны на затылке, на тонкой шее бьется жилка.
Я вступил в круг света, отбрасываемого тусклым фонарем. Дебора поднялась мне навстречу:
– Арчи?
Ее сердце стучало все быстрее. Она волновалась, запах разгоряченного тела окутывал меня, словно густая патока. Казалось, вся она – капля жидкого янтаря, а я – жалкое насекомое, обреченное застыть на веки вечные в ее объятиях.
Клянусь, я сделал всего шаг, но вдруг оказался прямо перед ней. Она отпрянула, глаза распахнулись от удивления. Тонкое запястье оказалось зажатым в моих ледяных пальцах.
Ее сердце словно выстукивало скерцо Шопена.
Обхватив ее за талию, я сделал еще шаг, и мы очутились там, где случайный прохожий не смог бы нас увидеть. Дебора била меня по груди, а я смотрел на лунные блики, падающие на ее лицо. Как красиво. Как это красиво. Пришлось закрыть ее рот ладонью, чтобы крики не оглушали меня. Она сопротивлялась, силясь вырваться, но я был сильнее – даже после того, как почти высох раненный Ловцом. Хрупкая, нежная Дебора. Даже встретившись с Чудовищем, она продолжала бороться.
Я впился зубами ей в горло и припал ртом к ране. Мой мир взорвался тысячей огненных искр. Казалось, я снова умираю. Запели ангелы, им вторили горны, моя плоть ожила, и мертвое сердце вдруг ударилось о ребра.
Мешая потоки слез со слюной похоти, я оторвался от Деборы и, исполненный восторга, хотел поделиться с ней откровением, что снизошло на меня, но увидел лишь холодную маску смерти. Рот приоткрылся, синеющие губы превратились в мучительную складку. Глаза закатились, явив миру безобразные грязно-серые белки. Тонкая шея была разорвана, сквозь пелену наслаждения я разглядел белеющий в безобразной ране позвоночник.
Одурманенный темной жаждой, высохший до крайности и находящийся на грани смерти, я почти оторвал Деборе голову.
Я отбросил ее, словно сломанную куклу, вжался в необъятный древесный ствол и закрыл руками рот, чтобы подавить рвущийся из горла крик. А спустя мгновение с ужасом осознал, что, глядя на изувеченное тело юной девушки, чувствую себя непередаваемо хорошо. Ни разу с момента перерождения мне не было так тепло, спокойно и радостно. Во мне кипела жизнь, отнятая у Деборы. Ее кровь разбудила мертвое сердце и – о стыд! – плоть. Высасывая из нее кровь, я испытал небывалое возбуждение.
Я облизал окровавленные губы и прикрыл глаза, смакуя ее вкус.
Инстинкт подсказал мне: от тела нужно избавиться. Мое сознание больше не воспринимало его как Дебору, я четко отделил ее живую часть от мертвой. Ничуть не сомневаясь, я подхватил остывающий труп и тенью скользнул вперед, вглубь заброшенной части Хайгейтского кладбища. Но чем больше проходило времени, чем сильнее остывала чужая кровь в моих жилах, тем ужаснее я себя чувствовал. Эйфория схлынула, подобно океанскому отливу, и явила мне уродливое дно моей проклятой сути. Я запнулся и едва не уронил внезапно потяжелевшее тело. От мысли, что я могу увидеть мертвые глаза Деборы, мне стало дурно.
Что я наделал?!
Мы нашли пристанище в одном из старых склепов. Я сдернул проржавевший замок и занес тело Деборы внутрь. Мысль положить ее в чужой каменный саркофаг показалась мне кощунственной. Она должна была прожить долгую жизнь, должна была бороться за свою независимость и выводить из себя отца. Но я обрек ее на забвение.
Меня стошнило в угол. Моя утроба исторгала потоки крови, а я держался за влажную стену склепа, чтобы не упасть. Арчи Аддамс, тот, кто скрывается под его личиной, был кем угодно – вором, лжецом, попрошайкой, – но не убийцей. Но эта ночь открыла правду: я не только убил Дебору Миллз, но и, похоже, вовсе не любил ее. Вместо того чтобы выть от горя, я думал лишь о том, как скрыть следы преступления. Я заигрался в скромного букиниста. Личину нужно было сбросить давным-давно, но мне так хотелось верить в придуманную Орденом легенду! Мальчишка, окруженный друзьями и влюбленный в самую странную и красивую девушку в Лондоне.
В реальности такого со мной просто не могло произойти. Под лоском выдуманной жизни все еще скрывался запуганный злой ребенок из самого грязного и бедного уголка Европы. Я был заперт там, в комнате без окон, один на один с прохудившимся матрасом и криками, раздающимися из-за стены.
Я выгреб из саркофага кости и сложил справа от входа. Чутье подсказывало, что вот-вот займется рассвет. Осторожно подняв Дебору, я положил ее в саркофаг и, с трудом сдерживая слезы, придал ее телу приличный вид: поправил волосы, слипшиеся от крови, повернул голову так, чтобы не было видно отвратительной раны. Затем, повинуясь всепоглощающему чувству вины, я залез в тесный каменный мешок и лег рядом с ней. Ее профиль выглядел как гротескная маска, на лице так и застыл страх, но я твердо решил провести эту ночь, нашу последнюю ночь, рядом с ней, чтобы отдать дань уважения женщине, которую погубил.
Я накрыл нас тяжелой плитой – и в саркофаге стало темно. Может, правильнее было бы выйти из укрытия и позволить солнцу себя испепелить, но все, что я делал до этого момента, – отчаянно боролся за жизнь, точнее нежизнь. И расстаться с ней в мои планы не входило.
В конце концов, самое страшное со мной произошло двадцать четыре года назад – я родился.
Восстал я с твердой решимостью и холодным рассудком.
Даже не взглянув на одеревеневшее тело Деборы, я выбрался из саркофага и покинул склеп, надежно присыпав вход листвой и мелким мусором. Никто не догадается искать ее здесь, а если какой-то умник и решится прочесать все склепы в этой части кладбища, меня найти ему не удастся.
Подробности нападения стерлись из памяти. Я постарался убедить себя, что все случилось не со мной, а с Арчи Аддамсом, букинистом-неудачником из Лондона. Это он оказался настолько глуп, что согласился на сделку с Коллекционером, которая привела его к бесславному концу. Отныне мистер Аддамс похоронен вместе с возлюбленной, которую убил. А меня теперь зовут… Пусть будет что-то неброское и простое, например…
Александр Мюллер, да, то что надо. Александр Мюллер, выходец из Прибалтики. Моя мать была немкой, а отец пропал еще до моего рождения. От матери я унаследовал фамилию и знание немецкого языка, но имя сокращаю на славянский манер – не Алекс, а Саша.
Прекрасно, Саша Мюллер, еще одна легенда родилась буквально из воздуха.
Теперь нужно забрать единственного человека, которым я искренне дорожу, и мы вместе пустимся в долгое и опасное путешествие. Я в последний раз воспользуюсь личиной Арчи и сниму все деньги со своего счета, мы доберемся до Германии, купим дом на окраине небольшого городка и попытаемся придумать, как скоротать вечность. Вместе. Если Филипп мертв, то за мной охотятся только Ловцы. Придется скрываться от них до тех пор, пока не умрет последний человек, знавший меня как Арчи Аддамса, и только тогда я и мой товарищ, моя родственная душа, сможем вздохнуть свободно. Да, придется удариться в бега, но что нам шестьдесят лет человеческой жизни, если перед нами раскрыла объятия вечность?
Вид особняка виконта Барлоу приободрил меня. Перед мысленным взором возникло лицо Теодора, растерянное и счастливое одновременно. Он будет рад, что я передумал, может, поупирается для вида, но в конце концов согласится принять темный дар из моих рук. Мне следовало раньше решиться на это, он не должен умереть, нет, только не так, только не от ужасной болезни.
Войти через парадный вход я не мог – стояла глубокая ночь, да и выглядел я просто отвратительно. Сменить одежду было негде, рубашка все еще залита кровью.