– Мальчик, – сказала она, – выпьем чаю?
Жизнь в Караване учит ничему не удивляться. Я привык к эльфам, уродливым гоблинам, сварливым гномам и сиренам, привык к их склокам, громкой ругани на разных языках и храпу, но каждый раз, когда Чиэса доставала из рукавов чашки, обычная ночь превращалась в волшебную. На этот раз она принесла с собой уже горячий чайник, но я так и не решился спросить, как ей это удалось. Иногда знать подробности не обязательно. К тому же я искренне боялся, что все это лишь трюк и волшебства в чайной церемонии не больше, чем в фокусе с кроликом и цилиндром.
– Розовые лепестки, – пояснила Чиэса, подавая мне крошечную чашку. – Тебе нужно открыть душу тонкому миру.
Ее восточный акцент ласкал слух. Грубость английского языка исчезала, когда Чиэса открывала рот, и я мог слушать ее вечно. Было в этой женщине что-то необъяснимо притягательное, жаль, что о существах, подобных ей, я почти ничего не знал.
– Не растекаться, – строго сказала она и стукнула меня по голове сложенным веером, который тоже достала из рукава.
– Что? – Я потер ушибленную макушку.
– Это мое волшебство, не поддавайся ему. Пей чай.
Насупившись, я сделал большой глоток обжигающего чая, за что получил еще одну затрещину.
– А это-то за что?! – возмутился я.
– Пей вдумчиво, – ответила Чиэса. – Сосредоточься!
Тонкости Востока всегда казались мне слишком тонкими. Проводить часы, созерцая убывающую луну, или пить чай, предварительно уделив несколько часов церемонии, – нет, это не для меня. Но под строгим взглядом Чиэсы я весь скукожился и искренне попытался сосредоточиться на процессе. Вскоре что-то начало происходить. Перед глазами поплыло, тело стало невесомым. Мне показалось, что я вот-вот взлечу.
– Что ты сделала? – пробормотал я, с трудом совладав с собственным языком.
– Освободила твой дух, – ответила лисица. – Почувствуй его. Нет тяжести тела, нет оков плоти. Ты свободен.
Головокружение усилилось. Глупо улыбаясь, я лег на спину, но ощутил не твердую землю, а мягкую податливость воды. Она укачивала меня, баюкала, я плыл все дальше и дальше, слышал шум водопада и звук странного музыкального инструмента, не похожего ни на что и похожего на всё сразу.
– Вода изменчива, – донесся до меня голос Чиэсы. – Налей ее в чашку – и она примет форму чашки. Налей ее в кувшин – и она примет форму кувшина.
– Точно… – пробормотал я.
– Будь водой, Саша.
По водной глади прошла волна ряби. Что-то не так. Что-то совсем не так.
– Нет никакого Саши, – промурлыкал я, наслаждаясь мерным покачиванием, – я – это совсем другое имя.
Я вспомнил его. Алые буквы проступили в сознании, имя, данное мне при рождении, напомнило о себе. А затем исчезло в темной глубине.
– Найди его, – донесся до меня шепот. – Плыви за ним.
И я, черт бы меня побрал, поплыл! Вдохнул побольше воздуха, перевернулся и нырнул в пучину, ведомый слабым отголоском имени, которым звала меня мать. Я видел алые всполохи букв, видел их искрящийся ореол, тянул руки, пытался поймать их, отбрасывая в сторону все выдуманные личины. Кто я? Кто я на самом деле? Если Арчи Аддамс был букинистом, а Отто Рейнхарт – помощником адвоката, то кем был я?
Безликий Ловец. Нет. Чудовище с тысячью лиц.
Вода окрасилась алым. Я начал тонуть. Сотни черных рук поднялись со дна и принялись хватать меня за ноги. Я закричал, легкие будто объяло пламя. Давление разрывало их, а я продолжал кричать, изо всех сил отбиваясь от рук мертвецов.
– Дамьян! – заорал я и вскочил.
Чиэса в мгновение ока оказалась рядом. Ее ониксовые глаза горели, а дыхание стало таким горячим, что изо рта вырывался пар.
– Лети.
Она ударила меня в лоб сложенными пальцами, а я, вместо того чтобы упасть, взвился к потолку и опал, заструился по земле, заклубился под скамейками для зрителей. Я обволакивал ноги Чиэсы, ластился к ней, как кот, касался ее пушистого хвоста. Лисица закружилась, ветер, поднявшийся от ее кимоно, увлек меня; я превратился в вихрь, оторвался от земли и коснулся ее пахнущих лотосом волос. Украшения зазвенели сотней колокольчиков, когда я дотронулся до них.
Тяжесть тела вернулась внезапно. Мгновение назад я был всем и одновременно ничем, а сейчас стою, сжимаю в пальцах палочку для волос и отчаянно краснею.
– Ты вернешь мне кандзаси?[14] – спросила Чиэса и протянула руку.
– Прости.
Я отдал ей украшение и смущенно потупил взгляд. Все, что произошло, казалось мне настолько личным, даже интимным, что я вряд ли смог бы смотреть на лисицу снова.
– Не стоит недооценивать силу имени, – сказала она. – Зачем ты скрываешь его за пустыми выдумками?
– Не говори никому, – попросил я.
– Куда бы ты ни пошел, прошлое пойдет с тобой, Дамьян.
– Не надо! – взмолился я. – Это имя не принесло мне ничего, кроме горя.
– Я знаю кое-что о горе. Хочешь, расскажу тебе сказку, Дамьян? Кицунэ знают много сказок об этом.
Я сжал зубы, а она как ни в чем не бывало расправила кимоно на коленях и жестом пригласила меня присесть рядом.
– Лотос прекрасен, не правда ли? – Над раскрытой ладонью Чиэсы появились очертания призрачного цветка. – Этим символом был украшен фамильный герб дома, в который родители продали девчонку шести лет от роду. И их не заботило, что продают они ее врагам. – Лисьи глаза блеснули сталью. – В том доме лотосы были везде. Лотосы и боль.
Она замолчала. Я ждал продолжения.
– Девчонка была миловидная и предназначалась младшему сыну. И пусть ему едва исполнилось одиннадцать лет, судьба его была предрешена. Семья была зажиточной. А богачам всегда хочется рассказать о своем достатке. Известно ли тебе, что лучше всего говорит о состоятельности мужа?
Я медленно покачал головой. К своему стыду, я ничего не знал о традициях Востока.
– Слабая женщина рядом. – Чиэса снова устремила взгляд прямо перед собой, будто все события, о которых она говорила, разворачивались прямо перед ее глазами. – Женщина должна быть хрупкой и беспомощной. И чем беспомощнее она, тем лучше. Идеально, если жена не может, например, ходить.
Перед глазами невольно всплыла наша первая встреча – она хромала, приближаясь к костру. Я едва сдержал тяжелый вздох.
– Его мать и тетка застали девчонку играющей в саду и приказали идти за ними. Они привели ее в темную комнату, освещенную несколькими свечами, и заставили сесть. Тетка сняла с нее обувь, поцокала языком и сказала, что нужно было начать раньше, что лотос не будет таким, как следует. В большой таз налили горячей звериной крови, бросили пучок трав, заставили девчонку опустить в это варево ноги. И она опустила. Она была такой слабой. – Глаза Чиэсы влажно заблестели. – Потом тетка взяла в руки ее ступню и принялась подворачивать пальцы к стопе. Девчонка вопила что было духу, но никто не пришел на помощь. Кости сломались. Вымоченным в вареве бинтом сломанную ступню перевязали так, что пальцы оказались рядом с пяткой. Ногу жгло огнем. И тогда обезумевшая от боли девчонка показала истинный облик – у нее вырос первый хвост. Продавая ее, родители забыли упомянуть, что мать, прежде чем умереть, клялась, будто ребенок у нее от ёкая[15].
Лисица снова замолчала. Молчал и я.
– Отросшими когтями девчонка вспорола горло тетке и вырвала глаз матушке, а потом сбежала на гору духов, где попыталась повеситься. К сожалению, пояс не выдержал и оборвался. Тогда она поняла, что боги велят ей жить дальше. Ногу девчонка стала бинтовать, как и хотели матушка с теткой.
– Но зачем? – ужаснулся я.
– Чтобы навсегда запомнить, что нет предела человеческой жестокости.
Я не хотел смущать ее и смотреть на увечье, но взгляд сам скользнул к ее стопам. Из-под кимоно вырвались три хвоста, закрывшие их от меня и от всего мира.
– Прости, – пробормотал я.
– Любопытство сгубило кошку, вроде бы так у вас говорят, – хмыкнула Чиэса и легко коснулась моей макушки веером. – Я уважаю твою боль, Дамьян, но, кажется, тебе не ломали ноги, чтобы сделать тебя красивее. Так от какого горя ты бежишь?
Таким глупым я давно себя не чувствовал. Многолетняя обида на родителей казалась сущей мелочью в сравнении с тем, что я услышал. Каждый несет свой крест, и мериться несчастьями глупо, но еще глупее оставаться ребенком и дуть губы, лелея давние обиды, о которых и говорить-то стыдно.
– Я никому не скажу, – лисица вздохнула. – Но тебе совсем не подходит имя, которое ты выдумал. Саша, Александр… – Чиэса словно пробовала имя на вкус. – Сплошной обман.
Знала бы она, как много я скрываю. Имя – это не самая страшная моя тайна, пусть и странно слышать его спустя столько лет. Каждый член Каравана так или иначе пострадал от Коллекционеров настолько, что говорить о них здесь строго запрещено. Никто не хочет вспоминать свою историю, никто не хочет думать о том, как его продавали и покупали, словно скот. Я тот, кто стоял за прилавком. Тот, кто заковывал их в кандалы. Какая ирония судьбы! Будто само Провидение посмеялось надо мной, столкнув меня с Филиппом и его заказчиком. У высших сил поистине уникальное чувство юмора.
– Красивый мех, – произнес я, указывая на серебристую накидку на плечах Чиэсы.
– Это все, что осталось от моего мужа, – спокойно ответила лисица и встала. – Ну что ты так смотришь? Я ведь говорила, что кицунэ знают много сказок о горе.
– Постой! – Я едва не схватил ее за подол кимоно, но вовремя опомнился. – А как же уроки? Я ведь…
– Ты был туманом, – удивилась она. – Не помнишь?
– Так я сумел? – потрясенно спросил я.
– Конечно. После розового чая сложно было не суметь. Дам тебе его в дорогу, когда вы отправитесь, а когда вернешься, научу и варить его, и обращаться в животных.
– Я на такое, правда, способен?
– Знаешь, – она окинула меня задумчивым взглядом, – на моей родине тоже есть легенды о вампирах. Но ваши, европейские, куда приятнее. Однажды я видела кровопийцу на горе духов – он был похож на огромную обезьяну и мог разорвать человека пополам.