– Ты глупый? Никто не станет есть козлят! – возмутилась Эхо. – Я не позволю!
– Можешь взять Алаю и дежурить с ней по очереди.
Я целовал ее руку, а она гладила меня по волосам. Мой гнев окончательно растворился в нежности, проснувшейся из-за близости Эхо.
– Ты был у вампиров? – вдруг спросила она.
– Был, – признался я. – Как видишь, они отпустили меня.
– И тебе там совсем не понравилось?
– Сначала понравилось, – так же честно ответил я. – Но потом их общество стало напоминать кирпич, привязанный к моей шее. Я будто захлебывался, тонул, и это совсем не было похоже на то, что я чувствую, глядя в твои глаза.
– Звучит романтично. – Она снова нависла надо мной.
– Ты считаешь?
Я провел пальцами по ее холодной щеке и притянул Эхо к себе. Поцелуй вышел неловким – ее подбородок то и дело задевал мой нос, отчего она начинала хихикать.
– Дамьян? Ох, простите…
Теодор отпрянул, зацепился за что-то и с грохотом покатился по лестнице. Я вскочил и бросился вниз, слепо пытаясь нашарить перила.
– Ты жив?!
– Кажется, разбил голову, ничего серьезного, – пробормотал он.
Я поднял его и завел в комнату. По его шее текла кровь, а на воротнике рубашки уже образовалось бурое пятно.
– Ты же вампир, как ты умудрился свалиться? – Я сокрушенно покачал головой.
– Я от природы неловок, – отшутился Теодор.
– Неловок я, а ты ведь танцами занимался, – напомнил я.
– Элиза слишком много болтает.
Эхо бесшумно вошла в комнату, остановилась у стола и уставилась на нас. От ее непринужденного настроения не осталось и следа – губы были сжаты в тонкую линию, брови нахмурены, она выглядела как маленькая греческая богиня войны.
– А ты зачем вернулся? – спросила она.
– Нам предстоит долго работать вместе, – сказал Теодор, потирая голову, – и придется как-то уживаться.
– Лорд Бэлл отправил его со мной, – соврал я. – Что-то не так?
Эхо вздернула подбородок и вышла из комнаты. Я беспомощно посмотрел на Теодора, но тот лишь пожал плечами.
– А я думал, что виконт Барлоу – знаток в подобных делах, – пробормотал я.
– Я ей не нравлюсь, это же очевидно.
– Она считает, что ты хочешь забрать меня в Лондон, – признался я.
– Мне, в общем-то, все равно, где ты находишься. – Теодор отвел взгляд. – Лишь бы не слишком далеко.
Внезапно меня посетила идея.
– Как ты смотришь на то, чтобы завтра выбраться в Глазго?
– Я не против, но зачем?
– У меня есть план, – хитро прищурившись, сказал я.
Осень прекрасна не только красно-оранжевыми пейзажами, но и короткими ясными днями. Когда ты существо, чья кожа горит на солнце словно бумага, такие мелочи становятся значимыми. Я с нетерпением ждал зимы, когда светило будет вставать и садиться так быстро, будто за ним гонится тот самый волк из норвежских мифов.
Мы приехали в Глазго вызывающе рано – часы на ратуше едва отбили восемь раз. Беда в том, что для нас день только начинался, а для хозяев уютных лавочек уже подходил к концу.
Эрис сжала зубами самокрутку и подула на руки. Привыкшая к мягкому климату Греции, она ужасно страдала от промозглой шотландской осени. Сейчас на ней были свитер, шерстяные брюки и пальто, тогда как мы с Теодором не захватили ничего, кроме пиджаков.
– Хотела бы и я не чувствовать холода, – проворчала Эрис, кутаясь в красный шарф.
– Ты сама вызвалась поехать, – напомнил я, разглядывая пестрые вывески над магазинчиками.
– Мне надоело рыть эту проклятую яму. Пока ты развлекался в Лондоне, я закопалась в саду по самые уши. – Она стряхнула пепел и спрятала нос в шарф. – Если я еще раз решу сделать что-то необдуманное, ударь меня.
– Я не бью женщин, – сказал я. – Вообще никого не бью.
– А я бью. За себя надо уметь стоять.
– Постоять, – поправил ее Теодор.
– Где твой диплом Гарварда, птенчик? – фыркнула она. – Пруд, мать его, кои. Вернее, для кои. Я уже ненавижу этих рыб, но все ради Чиэсы. Ладно… Что мы ищем?
– Что-то, на чем он сможет играть. – Я указал на Теодора.
Его глаза округлились.
– Ты ничего такого не говорил!
– Теперь говорю. Как насчет флейты?
– Я не увлекаюсь музыкой, – отмахнулся Теодор.
– Элиза говорила другое.
– Это было в другой жизни! Я не садился за инструмент больше пяти лет!
– Разве это не похоже на езду на велосипеде? – удивился я и открыл дверь. – Заходите.
Мы вошли в магазин старьевщика, и я сразу учуял запах забытых вещей и пыли. Из-за звенящей занавески к нам вышла престарелая дама с тугим пучком на голове. Она критически осмотрела нас и, приподняв ощипанную бровь, спросила:
– Чем могу помочь?
– Мне нужен рояль, – выпалил я.
– Рояль?!
– Ты с ума сошел?! – в унисон воскликнули мои спутники.
– Что, это слишком? – Я виновато улыбнулся. – На чем еще ты можешь сыграть?
Теодор моргнул и сказал:
– Фортепиано. Но мы даже его…
– Одно есть, – тут же сказала хозяйка. – Старое. Мы не настраивали его.
– Можно взглянуть?
Она пожала плечами и отодвинула занавеску. Мы прошли за ней вглубь магазинчика, стараясь не задевать горы хлама, возвышающиеся вокруг. Я случайно толкнул плечом старый шкаф, его дверца открылась, и оттуда выпала до того уродливая кукла, что Эрис прошептала что-то по-гречески и перекрестилась.
Фортепиано действительно оказалось старым и неприглядным. Хозяйке пришлось убрать с него кучу чашек, салфеток и шкатулок, прежде чем она сумела откинуть крышку и продемонстрировать пожелтевшие от времени клавиши.
– Что скажешь? – спросил я.
Теодор подошел к инструменту, извлек из него жалобную трель и поморщился.
– Ты же настроишь? – с надеждой уточнил я.
Он посмотрел на меня так, будто я задал самый глупый в мире вопрос, а потом сказал:
– Как ты любишь говорить, играть на инструменте и уметь настраивать его – это не одно и то же. – Затем он добавил: – Но я умею.
– Храни Господь аристократию и частные гимназии! – воскликнул я.
– Меня научила мама. – Теодор смахнул пыль с банкетки и сел перед инструментом.
Он несколько раз глубоко вздохнул и вытянул руки. Я поразился произошедшей в них перемене: обычные ладони вдруг стали утонченными, пальцы вытянулись, запястья приподнялись. Теодор выпрямил спину, будто собрался выступать перед королевской семьей, отбросил волосы со лба и коснулся клавиш.
Я понятия не имел, что он играет, но инструмент ужасно фальшивил. И без музыкального образования я понимал: стоны фортепиано слишком драматичны. Но Теодор продолжал нажимать на клавиши. Он покачивал головой в такт каждому касанию, его руки летали над чередой черных и белых полос все быстрее и быстрее.
Эрис зажала уши.
Теодор резко встал, откинул крышку и заглянул во внутренности инструмента. Критически осмотрев их, он сказал:
– Я смогу настроить его.
Обрадованный, я скомандовал:
– Эрис, подгони машину. Мы заберем его с собой.
– А я-то думаю, зачем тебе понадобился прицеп, – вздохнула она. – Это твой пруд кои, да?
Я кивнул. Горгона хмыкнула и начала пробираться к выходу.
– У вас есть деньги? – подозрительно прищурилась хозяйка.
Я показал ей банкноты – и ее лицо смягчилось.
– Выносить будете сами, – заявила она, прежде чем скрыться за занавеской.
– Откуда у тебя деньги? – удивился Теодор. – Я думал, Караван зарабатывал выступлениями.
– У Арчи Аддамса есть кое-какие сбережения, – уклончиво ответил я.
– Но зачем тебе инструмент?
– Хочу убить двух зайцев.
– Алая будет против, – хмыкнул Теодор.
Я улыбнулся, оценив шутку, и принялся толкать фортепиано к выходу.
На самом деле мой план был прост: я хотел сделать так, чтобы два близких мне существа нашли общий язык. И если этим языком станет музыка, я буду счастлив.
Уже три ночи я наблюдал за забавной игрой. Приходилось делать вид, что я читаю, но на самом деле подглядывал за Эхо.
Она превратилась в любопытную кошку. Ее движения были нарочито порывисты и стремительны, будто любой громкий звук мог ее спугнуть. Прежде я никогда не видел ее в таком напряжении.
Едва садилось солнце, мы с Теодором покидали спальню и спускались в комнату, которая, должно быть, когда-то была залом для отдыха. Я устраивался в кресле и открывал многострадальный роман Шелли, а Теодор склонялся над внутренностями фортепиано и занимался настоящей магией. Примерно через полчаса приходила Эхо: бесшумно открывала дверь и проскальзывала в комнату, держась у самой стены, в тени. Ее глаза блестели, отражая свет моей газовой лампы. Она наблюдала за Теодором, но, стоило ему поднять голову, – отворачивалась, делая вид, что не замечает его. Сначала он хмурился, а потом понял правила игры и стал отвечать ей тем же.
Каждый день она подходила ближе. Я видел, как она нервно сжимает и разжимает пальцы, как топчется на одном месте, прежде чем сделать еще шаг. Инструмент покорил ее, полностью завладел вниманием. Чиэса сказала мне, что днем, когда в комнате никого нет, Эхо сидит перед фортепиано и любовно гладит крышку, не решаясь поднять ее.
Сегодня она подошла совсем близко. Теодор все еще делал вид, что не замечает ее, но я чувствовал: она готова.
Она сделала еще шаг и оказалась в круге света, отбрасываемом лампой Теодора. Он поднял голову и посмотрел прямо на нее.
– Хочешь заглянуть? – спросил он.
Я едва заметно хмыкнул. Его голос – молоко и мед, такой кого угодно приманит. И Эхо сдалась, не в силах противостоять манящему зову инструмента. Она оперлась на него, поднялась на носочки и заглянула в темную утробу.
– Ля первой октавы, – мягко пояснил Теодор. – Она искажается меньше всех.
– Угу, – серьезно кивнула Эхо.
– Сейчас я закреплю другие струны этого хора и, – Теодор взял в руки какую-то ленту, – настрою ее с помощью камертона.
Они продолжали возиться с фортепиано, я же подглядывал за ними из-за раскрытой книги. Эхо серьезно слушала все, что говорит Теодор, и наблюдала за его действиями. Кажется, я изобрел ловушку для сирен.