– Я думал, что они отменят этот проклятый прием, – прошипел принц. – Я думал, они поймут… я знаю, что обратной дороги нет, это политика, ничего уже нельзя изменить, но все это притворство, эта ложь насчет того, как мы рады свадьбе… что все рады, а не только политики и торговцы, которые разбогатеют на этом…
Он помолчал, сглотнул.
– Я не думал, что они заставят тебя сделать это.
– Это мой долг, Конор, – устало произнес Кел. – Моя служба. Я здесь для того, чтобы играть роль принца. Разумеется, они заставили меня это сделать. А сейчас тебе нужно уйти.
Конор приложил ладони к груди Кела.
– Я хочу все исправить, – объявил он. – Я хочу поменяться с тобой местами. Я пойду туда. Я исполню свой долг.
Келу хотелось спросить его, что случилось, почему он ушел так внезапно и зачем вернулся в разгар банкета. Почему именно сегодня вечером? Но он понимал, что сейчас не время для подобных расспросов. И сказал:
– Кон, ты пьян. Иди обратно в Митат. Ложись спать. Я потом тебе расскажу, что было на пиру. Да и рассказывать особенно нечего.
Конор упрямо выпятил нижнюю челюсть.
– Поменяйся со мной.
– Будет только хуже, – предупредил Кел.
Конор вздрогнул. И Кел вспомнил мальчика с блестящими глазами, который лукаво спросил у него: «И как тебе это? Быть на моем месте?»
Когда же это произошло? Когда погас свет в его глазах? Сейчас глаза Конора походили на две черные дыры, губы были сжаты. Кел подумал: что будет, если тряхнуть Конора, закричать на него; и одновременно ему хотелось загородить его своим телом, защитить от всех опасностей и зла этого мира. Не только от оружия убийц, но и от лжи, от жестокости, от разочарований и отчаяния.
– Я хочу все исправить, – повторил Конор. – Поменяйся со мной.
Кел испустил тяжкий вздох.
– Ну ладно. Хорошо.
Конор сорвал с себя плащ. Сюртук. Кел не помнил, когда он в последний раз видел Конора в такой простой одежде. Он наряжался, даже отправляясь тренироваться на Сеновал. Кел снял парчовый камзол, кольца, корону. Ему стало легче, когда он избавился от нее.
Он протянул все эти вещи Конору, тот быстро накинул камзол и нацепил украшения.
– Штаны… – начал Конор, застегивая пуговицы.
– Штаны я снимать не буду, – твердо произнес Кел, снимая амулет и пряча его в карман черного сюртука Конора. – И вообще, на штаны никто не смотрит.
– Смотрит, уверяю тебя, – возразил Конор, надевая корону.
Поразительно, подумал Кел, как преображает человека тонкий золотой обруч. Корона изменила Конора – нет, наоборот, вернула его, сделала прежним.
– Иначе откуда люди узнают, что сейчас в моде? – Он взглянул на ноги Кела. – Ладно, давай хотя бы сапоги…
Но им не пришлось обменяться ни штанами, ни сапогами. Откуда-то из-за гобелена донесся звук, заглушивший музыку. Вопль, высокий, полный ужаса, потом другой. Музыканты сбились и прекратили играть.
Кел бросился к гобелену и отодвинул его.
– Что?.. – пробормотал Конор, выглядывая из-за его спины.
Они смотрели на происходящее во все глаза. Двери Сияющей галереи были распахнуты настежь, на пороге возникли какие-то фигуры в черном. За спинами у них Кел разглядел ночное небо, луну, огни дворцов и особняков, и у него промелькнула мысль: может быть, это какой-то спектакль, часть развлекательной программы.
Потом он заметил блеск стали и увидел, как упал гвардеец, раненный в живот. По мраморному полу потекла кровь. Сверкнул второй клинок, третий. Келу, как недавно в похожей ситуации, пришло на ум неуместное сравнение со звездами, зажигающимися на небосклоне с наступлением ночи. И он понял: это не спектакль. На Маривент напали.
Махарам,
вы спрашиваете меня о том, как следует действовать в случае возвращения Богини. Вы хотите знать, увидите ли небесный огонь, взглянув ей в глаза. Подобно каждому из нас, вы желаете обрести мудрость и твердую веру.
Будьте же спокойны, махарам. Это бремя нести не вам. Эксиларх – это не просто титул, передающийся от отца к сыну в роду Макаби; отец наследует от сына душу, и душа эксиларха узнает дух Богини в теле смертной женщины. Вам не нужно тревожиться по этому поводу.
У вас иная задача. Когда Богиня придет, вы должны собрать наших людей и вооружить их; ее возвращение означает, что великая опасность грозит не только ашкарам, но и всему миру.
Глава 25
Воздух над Солтом был напоен ароматами нарциссов и лилий. Лин стояла на крыльце Этце Кебет, нервно поправляя кружева на манжетах и воротнике, приглаживая синее платье. Прикоснулась к шелковому мешочку с травами – талисману, который якобы приносил удачу.
Никогда в жизни она так не волновалась.
Дверь Дома Женщин у нее за спиной отворилась, и появилась группа смеющихся девушек. Ариэль Дорин улыбнулась ей. В другой день Лин нашла бы их веселье заразительным, но сегодня она лишь стиснула правую руку в кулак и мысленно произнесла: «Ты всегда можешь отказаться от этого плана, Лин. Вплоть до последнего момента. Еще не поздно отказаться».
Дверь снова открылась, и вышла Мариам в великолепном платье из светло-голубого шэньчжоуского шелка; манжеты были подвернуты, и виднелась подкладка из атласа шафранового цвета в черную полоску. Ее волосы, как и у Лин, были заплетены в косу и украшены цветами. В этом роскошном платье она выглядела еще более больной и жалкой, чем обычно; на скулах выступил румянец, щеки запали, из высокого жесткого воротника торчала худая шея. Но она улыбалась Лин оптимистично, как всегда.
– Наш последний Праздник, – сказала она и взяла Лин под руку. – С завтрашнего дня мы с тобой официально станем старыми девами.
– Отлично, – отозвалась Лин. – Когда мужчины тобой больше не интересуются, можно перестать изображать очаровательную и любезную девицу.
– Вот это новость, – фыркнула Хана Дорин.
На ней была простая одежда, в которой она работала в саду: серая туника, штаны и грубые башмаки на толстой подошве. Единственной данью празднику стала серебристая шаль, привезенная Джозитом из поездки.
– Впервые слышу о том, что ты пытаешься быть очаровательной и любезной, Лин.
– Это возмутительно, – сказала Лин. – Я протестую.
Мариам рассмеялась, и втроем они направились на площадь Катот. По дороге Лин в подробностях описывала, как именно будет вести себя после этой ночи, когда перестанет быть «девицей на выданье». Будет носить только рваную одежду, говорила она своим спутницам, и только грязные сапоги. Купит себе на рынке ручную крысу и будет выгуливать ее на шелковом поводке. Возможно, заведет еще и кур и даст каждой кличку, и будет рассказывать соседям, что иногда сидит на яйцах, чтобы узнать, не удастся ли ей высидеть цыпленка.
– Потрясающе, – сказала Хана. – Это еще хуже, чем сейчас. Хотя ненамного, – добавила она.
– Кто бы говорил, – съязвила Мариам. – У тебя постоянно грязные башмаки, Хана.
Лин улыбалась, слушая эту перепалку, но ее мысли были заняты другим. Они подходили к центральной площади, и ярко освещенный Маривент был хорошо виден за высокими стенами. Его огни затмевали свет луны.
Лин знала, что сегодня состоится банкет в честь маленькой принцессы из Сарта и по этой причине Майеш не сможет прийти на Теват. Раньше это разозлило бы ее. Дед не счел нужным присутствовать на важнейшем религиозном празднике Солта потому, что Маривент был для него важнее собственного народа.
Но сегодня Лин радовалась тому, что Майеша нет в Солте. Она не была уверена в том, что сможет осуществить свой план, если он будет за ней наблюдать.
На площади Катот было светло как днем. Кованые серебряные лампы раскачивались на ветвях, свечи горели в чашечках из разноцветной вощеной бумаги на длинных столах, покрытых белыми скатертями.
Хана решительно продвигалась сквозь толпу, таща за собой Лин и Мариам. Лин даже приветствовала то, что кто-то ведет ее. Она чувствовала себя раздетой, ей казалось, что ее намерения написаны у нее на лице. «Прекрати», – сказала себе Лин. Этих людей она знала с детства, повсюду были знакомые лица. Рахель смеялась в компании других замужних женщин; Мез в окружении музыкантов сидел у круглого столика и настраивал свой лиор. Кроме нарит – молодых женщин в синих платьях, таких, как Мариам и она сама, – здесь находились молодые мужчины – женихи в непривычных нарядных костюмах. Расположившись за длинными столами, они перешучивались и пили темно-красное вино из серебряных кубков, которые щедро раздавали старшие.
Сегодня праздник, напомнила себе Лин; предполагается, что все счастливы, радуются жизни. Она заставила себя улыбнуться.
– Прекрати это. – Мариам тряхнула ее за руку. – Почему у тебя такое злое лицо?
Хана остановилась под смоковницами. Отсюда хорошо просматривалась площадь. Прямо перед ними находилось свободное пространство, усыпанное лепестками, – площадка для танцев. У подножия ступеней шуламата установили помост. На нем стояло деревянное кресло, увитое цветочными гирляндами. Это кресло предназначалось для махарама. После окончания праздника помост и кресло разбирали и сжигали, и над площадью плыл сладкий запах горящего миндального дерева.
– У меня не злое лицо, – прошептала Лин. – Я улыбаюсь.
– Надо же, верится с трудом.
Мариам посторонилась – Орла Регев, одна из уважаемых матрон Солта, хотела посоветоваться с Ханой. Из перешептываний женщин Лин уловила, что кто-то украсил кресло махарама гиацинтами, хотя все знали, что для этого следует брать нарциссы. Кроме того, вино начали раздавать слишком рано, многие старшие мужчины захмелели, не говоря уже о молодежи.
– О, бедняжка, – с сочувствием произнесла Мариам, когда Орла потащила Хану прочь.
Хана тщетно пыталась объяснить, что махарам даже не заметит, какие цветы украшают его кресло, а Богине, да славится ее Имя, вообще нет до этого дела.