„Выходите, где бы вы ни были“. Они схватили мою мать, когда она шла на рынок, и повесили на главной площади Фавара только за то, что она была из народа ашкаров. Мы с отцом бежали, иначе малгасийцы убили бы и нас тоже. Мы долго ехали по Золотым Дорогам, а потом он заболел. Мы ехали целую ночь и приехали сюда. Мой отец сказал, что в Кастеллане нам будет лучше. Но утром он умер в фургоне».
Мариам рассказывала обо всех этих ужасах будничным тоном, и Лин не знала, что ответить.
«Люди пытаются утешить тебя, говорят, что все не так уж плохо, но все плохо. Тебе будет так плохо, что захочется умереть. Но ты не умрешь. И с каждым днем жизнь будет понемногу возвращаться».
Лин поморгала. После смерти родителей никто не говорил ей таких вещей. Она не знала, как на это реагировать.
«А кроме того, – добавила Мариам, – тебе повезло». Лин сердито сбросила одеяло и села. «Что значит повезло?» – «У тебя ведь есть брат, правда?» – сказала Мариам. В темноте Лин разглядела ее подвеску в виде золотой окружности. Слова Молитвы Госпоже были похожи на царапины. «А у меня никого больше нет. Я единственная Дюари в Кастеллане. А может быть, и во всем мире».
Лин заметила, что Мариам не упомянула имени Майеша, и обрадовалась. В эту минуту она поняла, как глупо вела себя, требуя, чтобы Майеш ее навестил. Желания обитателей дворца для него были важнее «капризов» его внуков. Он не принадлежал Лин. Он принадлежал Маривенту.
Мариам сняла шаль, в которую была закутана ее хрупкая фигурка, и протянула Лин. Это была красивая вещь из дорогой ткани, обшитая кружевом. «Возьми, – предложила Мариам. – Когда ее рвешь, раздается приятный звук. Когда тебе будет плохо и ты почувствуешь, что к тебе относятся несправедливо, оторви кусочек». И она разорвала шаль пополам. Лин улыбнулась впервые за несколько недель.
С того дня девочки стали неразлучны. Мариам стала для Лин одновременно сестрой и лучшей подругой. Они вместе учились, вместе играли, помогали друг другу выполнять работу – мыть кухню, ухаживать за огородом, в котором выращивали медицинские растения для всего Солта. Лин немного завидовала Мариам, которая была такой тихой, милой, женственной и скромной; у нее, казалось, никогда не возникало желания копаться в грязи, драться с другими детьми, залезать на каштановые деревья вместе с Лин и Джозитом. Лин завидовала ее умению себя вести, но прекрасно знала, что сама измениться не сможет. У нее всегда было грязное платье и ободранные колени; она обожала забираться на стены ограды Солта, стоять на самом краю, как стражи-шомрим[9], и смотреть на гавань и людные улицы.
Когда Лин исполнилось тринадцать, она заметила, что Мариам не просто равнодушна к активным играм, как ей казалось раньше. Повзрослев, она поняла, что Мариам не робкая и тихая – она просто слаба физически. Слаба и больна. На ее бледной коже мгновенно проступали синяки; пройдя совсем короткое расстояние, она задыхалась. Она часто болела и кашляла по ночам, и тогда Хана Дорин сидела с ней и поила ее имбирным чаем.
«С ней что-то не так, – сказала однажды Лин, когда Хана собирала в медицинском саду листья пиретрума. – Мариам. Она больна». – «Значит, ты это заметила». Это было все, что ответила Хана. «Разве ты не можешь дать ей что-нибудь? – возмутилась Лин. – Какое-нибудь лекарство?» Хана распрямила спину, стряхнула с пестрой юбки землю и травинки. «Неужели ты думаешь, что я не испробовала все? – резко произнесла она. – Если бы врачи могли ей помочь, Лин, они бы вылечили ее». По голосу Ханы девочка поняла, что она сердится не на нее, Лин; она расстроена потому, что чувствует себя бессильной помочь сироте, порученной ее заботам. Видимо, болезнь, которая свела в могилу ее отца, теперь убивала и Мариам. Мариам умрет, думала Лин, если никто не поможет ей.
Лин решила, что этим «кем-то» будет она сама. Она пошла к Хане и сказала, что хочет изучать медицину. Мальчики ее возраста, которые собирались стать врачами, уже начали обучение. Ей нужно было догнать их, чтобы узнать все, что известно о болезнях, и исцелить Мариам.
– Пожалуйста, пойди поспи. – Голос Мариам отвлек ее от воспоминаний. – Ты сейчас потеряешь сознание от усталости. Со мной ничего не случится, Линнет.
Никто не называл Лин полным именем. Но когда Мариам произносила его, Лин казалось, что говорит строгая мать или сестра, которой надоели ее капризы. Она нежно погладила Мариам по впалой щеке.
– Я не устала.
– Ну а я устала, – сказала Мариам. – Но чувствую, что не усну. Может быть, горячее молоко с медом…
– Конечно. Я принесу.
Лин положила старую книгу на ночной столик и вышла в кухню, размышляя о том, что бы еще положить в молоко. Мед замаскирует неприятный вкус. Мысленно она перебирала список средств от воспаления. Сосновая кора, ладан, кошачий коготь…
– Как она?
Лин вздрогнула от неожиданности. Хана сидела за старым сосновым столом Лин с кружкой карака. Длинные седые волосы женщины были распущены; взгляд темных глаз, окруженных сеткой тонких морщин, был живым и проницательным.
За спиной у нее на плите кипели горшки. Как и в большинстве домов в Солте, в жилище Лин имелось одно большое помещение, выполнявшее функции гостиной, столовой и кухни. Дома в Солте строили маленькими, довольно тесными, потому что пространство за стенами было ограничено.
Снаружи он ничем не отличался от остальных скромных домиков с белыми стенами, но Лин постаралась оживить интерьер с помощью вещиц, которые привозил ей Джозит из своих длительных поездок. Разрисованное зеркало из Ганзы, деревянные игрушки из Детмарка, кусок полосатого мрамора из Сарта, керамическая лошадка, покрытая бледно-зеленой глазурью, из Гымчосона. Занавески были сшиты из хиндской ткани – тонкого льна с разноцветными узорами по краям. Лин не нравилось думать о том, что ее брат пропадает где-то там, на Дорогах, но страсть к путешествиям была у него в крови. Со временем она заставила себя смириться с его отсутствием, с его скитаниями – так человек принимает то, чего не может изменить.
Лин на цыпочках вернулась к двери спальни и заглянула внутрь. Она не удивилась, увидев, что Мариам уже спит, подложив руку под голову. Лин беззвучно закрыла дверь, подошла к столу и села напротив Ханы.
– Она умирает, – сказала Лин. Слова были горькими, как пепел. – Умрет не сегодня, но это произойдет скоро.
Хана поднялась и пошла к плите. Лин невидящим взглядом смотрела перед собой, пока та гремела чайником.
– Я сделала все, что могла, – добавила Лин. – Попробовала талисманы, настои, снадобья из всех доступных мне медицинских книг. Ей стало лучше на время… и это продолжалось довольно долго. Но сейчас уже ничего не действует.
Хана вернулась к столу, держа в руке щербатую кружку с дымящимся чаем. Она поставила ее перед Лин на побелевшую от времени столешницу и скрестила на груди руки – большие руки, сильные, умелые, с выступающими костяшками. Лин знала, что эти руки могут выполнять самую тонкую работу, требующую большого искусства; Хана Дорин делала лучшие талисманы в Солте.
– Ты помнишь?.. – спросила Хана, глядя, как Лин пьет чай.
Первый глоток обжег ей горло, и Лин вдруг вспомнила, что не ела с самого утра.
– Помнишь, я привела тебя к махараму и сказала ему, что он должен разрешить тебе изучать медицину?
Лин кивнула. Тогда она впервые очутилась в шуламате. У каждого Солта было сердце – Катот, главная площадь, а на этой площади находился шуламат. Он одновременно служил храмом, библиотекой и судом; там махарам проводил религиозные церемонии и разрешал проблемы жителей: ссоры между соседями, споры ученых относительно интерпретации фрагмента «Книги Макаби»…
Лин считала шуламат самым красивым зданием в Солте; это было большое сооружение со стенами из кремового цвета мрамора и куполом, отделанным мерцающей голубой мозаикой. Купол было видно даже из города – он походил на кусочек неба, упавший на землю.
Лин помнила, какой маленькой она казалась себе, когда они поднимались по ступеням шуламата. Как крепко она держалась за руку Ханы Дорин, когда они шли по коридору, и какой восторг она испытала, когда они оказались в главном зале, под куполом, который изнутри оказался золотым. Мозаика поражала своей красотой. На полу были изображены зеленые вьющиеся растения и большие красные гранаты; на фоне темно-синих стен крошечными золотыми кубиками были выложены созвездия – позднее Лин узнала, что так выглядит звездное небо Арама.
В высоком серебряном шкафу здесь хранились переписанные от руки свитки с текстом «Книги Макаби», а главный алтарь, алменор, был задрапирован тяжелой золотой тканью. На ней были вытканы слова первого Великого Вопроса, те же самые, что были выгравированы на золотом талисмане, который Лин носила на шее: «Как нам петь песнь Госпожи на земле чужой?»[10].
Прямо под куполом, на возвышении, сидел махарам. Тогда он был моложе, но Лин показался столетним старцем. У него были снежно-белые волосы и борода, бледные руки с опухшими суставами. Его сгорбленная фигура была закутана в темно-синий силлон, церемониальное облачение ашкаров. На шее сияла крупная подвеска с Молитвой Госпоже. В «Книге Макаби» говорилось, что все ашкары обязаны носить с собой ту или иную версию Молитвы; некоторые вышивали ее слова на одежде, другие предпочитали носить браслет или подвеску. Во всяком случае, слова молитвы должны были соприкасаться с телом.
Махарам приветствовал Хану Дорин и выразил соболезнования по поводу недавней кончины ее жены Ирит; но Хана отмахнулась от соболезнований, она не желала слышать даже намеков на жалость и сочувствие. Было ясно: махарам знал, что Хана придет, и знал даже о том, какое у нее дело, но тем не менее терпеливо выслушал ее. У Лин пылали уши, когда Хана рассказывала первосвященнику о том, как она умна, как сообразительна, какой превосходной ученицей она станет. Лин не слышала такого количества похвал за несколько лет.