Кел не передавал Конору разговора с леди Аллейн; Джосс, Шарлон и Конор, видимо, посчитали исчезновение Антонетты чем-то вполне естественным. Они знали, что девочки уходили и где-то там, в материнских покоях, с ними совершались загадочные превращения, в результате которых появлялась женщина – интересное, но чуждое существо.
Он услышал смех Антонетты, увидел, что она идет к нему. Солнце село, но звезды еще не зажглись, и Кел не видел выражения ее лица. Ее возвращение удивило его, но он твердо намеревался не показывать этого.
– Мне больше нечего сказать тебе о Коноре, – произнес он.
– А как насчет тебя самого? – Она наклонила голову набок. – Брак, предложения руки и сердца. Все такое. Ты…
«Брак для меня невозможен. И никогда не станет возможен».
Он неестественным голосом ответил:
– Дом Аврелианов много дал мне. Я хотел бы вернуть долг, прежде чем задумываться о свадьбе.
– Ах так. – Антонетта заправила за ухо локон. – Не хочешь мне рассказывать.
– С моей стороны было бы очень странно делиться с тобой подробностями личной жизни, – пожал плечами Кел. – Мы теперь практически чужие.
Антонетта поморгала и отвернулась.
Он продолжал:
– Я помню девочку, с которой дружил в детстве. Смелую, умную, независимую. Я скучаю по ней. Что с ней случилось?
– А ты не знаешь? – Она вздернула подбородок. – У той девочки не было будущего на Горе.
– Она могла бы найти себе место и здесь, – возразил Кел, – если бы у нее хватило смелости.
Антонетта втянула воздух сквозь зубы.
– Может быть, ты прав. Но смелость, как и ум, мало ценятся в женщине. Мне повезло – у меня нет ни того ни другого.
– Антонетта…
Кел сначала подумал, что это у него вырвалось ее имя. Но нет, ее звал Конор, жестом приглашая подойти к ним. Говорил, что им нужен беспристрастный судья для того, чтобы назвать победителя.
Во второй раз Антонетта повернулась к Келу спиной и ушла на другой конец крыши. Шарлон приобнял ее за плечи; этот жест мог бы показаться дружеским, если бы его сделал кто-то другой. Антонетта увернулась, шагнула к Конору и с улыбкой заговорила с ним. С этой очаровательной фальшивой улыбкой, в которой никто, кроме Кела, не замечал фальши.
Он вспомнил, как впервые увидел ее, эту улыбку. На балу, который давала ее мать в честь ее появления в светском обществе Горы. Он пошел на бал с Конором в качестве Кела Анджумана. Войдя в зал, он поискал ее взглядом, но не смог найти.
Потом Конор прикоснулся к его плечу и обратил его внимание на молодую женщину, которая беседовала с Арталом Гремонтом. Она была одета в наряд из дорогого узорчатого шелка; вырез, рукава и подол платья были отделаны кружевами, а волнистые светлые волосы красавицы были убраны лентами. Тонкие золотые цепочки блестели на ее запястьях и щиколотках, крупные бриллианты покачивались в ушах. Она вся сверкала и походила на стеклянную куклу – твердую, холодную, бездушную.
«Это она, – сказал Конор. – Антонетта».
Келу стало очень холодно.
Почему-то он воображал, что, увидев их – Конора, Кела, Джосса, – она бросится к ним и все между ними будет по-прежнему. Что она будет жаловаться на мать, которая так долго не позволяла ей играть с ними. Но несмотря на то что она приветствовала их улыбками, хлопала ресницами и жеманно смеялась, от прежней близости не осталось и следа.
Наконец Келу удалось остаться с ней наедине за статуей, державшей в руке поднос с лимонным мороженым.
«Антонетта»…» – начал он. У него кружилась голова, когда он смотрел на нее, так она была прекрасна. Впервые он заметил, какая у нее нежная кожа, впервые обратил внимание на цвет и форму губ. Она действительно стала иным существом – манящим, но одновременно пугающим, далеким, незнакомым. «Нам тебя не хватало». Она улыбнулась. Той ослепительной улыбкой, которую он вскоре возненавидел. «Я же здесь». – «Ты вернешься? – спросил он. – В Митат? Мать позволит тебе?»
Выражение ее лица не изменилось. «Пожалуй, мне уже поздновато играть в такие игры. Как и всем нам. – Она похлопала его по плечу. – Я знаю, что моя мать сделала тебе выговор. Она была права. Мы принадлежим к разным слоям общества. Да, в детстве мы вместе возились в пыли, но теперь мы повзрослели, наступила реальная жизнь. А кроме того… – Она тряхнула волосами. – Для меня теперь важны другие вещи». Кел почувствовал, что ему не хватает воздуха. «Какие… вещи?» – «Это мое дело, – легкомысленно произнесла Антонетта. – Мы должны мыслить и вести себя как взрослые люди. Особенно ты, Келлиан. Ты должен кем-то стать, сделать карьеру». И она ушла.
Остаток вечера он не сводил с нее глаз. Она смеялась, флиртовала, расточала улыбки мужчинам. Она была совершенно спокойна. Как и сейчас. Положив руку на плечо Фальконета, она смеялась так, словно он только что отпустил какую-то необыкновенно остроумную шутку.
«Возможно, это к лучшему – то, что она так изменилась», – подумал Кел. Прежняя Антонетта могла причинить ему боль. Девушка, в которую она превратилась восемь лет назад, – нет. Она не могла стать трещиной в его доспехах, его слабостью. И это было хорошо. Кел прекрасно знал, на что может рассчитывать в этой жизни; за эти десять лет он получил немало жестоких уроков. Как можно сердиться на Антонетту за то, что она тоже прекрасно знает свои возможности?
Мужчина поднимался по длинной извилистой тропе, вырубленной в скале над Кастелланом. Волны с грохотом обрушивались на берег далеко внизу, дорожка лунного света лежала на черной воде.
Человек был облачен в длинные одежды, цвет которых не удавалось различить в темноте. Порывистый ветер бил ему в лицо. Лин чувствовала на губах резкий вкус соли, похожий на кровь. Чувствовала ненависть в его сердце – холодную, жестокую, безжалостную. Ненависть, от которой перехватывало дыхание, а сердце сжималось, словно в тисках, – беспощадную, разрушительную ненависть.
Путник дошел до конца тропы и взглянул вниз с обрыва на море, которое превратилось в гигантский жуткий водоворот. Человек, попавший в этот водоворот, должен был погибнуть мгновенно.
Из кармана мужчина извлек книгу. Страницы хлопали на ветру. Он поднял ее над головой и швырнул вниз. Она на миг зависла в воздухе, белая, словно чайка, и полетела в море. Попала в водоворот, и вода закружила ее в бешеном танце, а потом увлекла вниз…
Человек смотрел на воронку, дрожа от ярости. «Будь ты навеки проклят, – прошипел он. – Пусть ненавидят и презирают тебя все до конца времен».
Лин села в кровати, тяжело дыша. Перед глазами мелькали какие-то огни. Открыв глаза, она увидела вместо ревущего черного моря стену собственной спальни. Начинало светать.
Она заставила себя успокоиться и дышать нормально. Уже много лет ей не снились такие правдоподобные и неприятные кошмары. После гибели родителей Лин каждую ночь видела во сне их тела, брошенные на дороге, видела, как вороны клюют их, видела высохшие кости.
Она выскользнула из-под одеяла, стараясь не задеть книги и бумаги. Шея болела, волосы взмокли от пота. Она открыла окно, и прохладный ветерок освежил ее, но, закрыв глаза, Лин видела перед собой океан, и ей казалось, что она чувствует запах морской воды.
Медицинская сумка висела на спинке стула, стоявшего у двери. Лин принесла сумку к окну и принялась искать снотворное или успокоительное. Странно, размышляла она; увиденное во сне не было особенно ужасным или устрашающим. Дело было скорее в том, что сон казался таким реальным. И еще: во сне Лин была не собой, а кем-то другим, наблюдала за человеком, которого пожирает ненависть. Этот человек был ашкаром, он говорил на их языке, хотя слова, которые он произносил, были злыми, гадкими. «Что же надо было такого сотворить, – подумала Лин, – чтобы заслужить эту ненависть, отвращение?» И какое отношение имела ко всему этому книга? Может быть, тот человек ненавидел ее владельца?
«Прекрати искать здесь смысл. Это просто сон», – сказала она себе, и в этот момент ее пальцы сомкнулись на каком-то твердом прохладном предмете. У нее бешено забилось сердце. Она вытащила руку из сумки, разжала пальцы. На ладони лежал серый полупрозрачный шарик.
Она сползла по стене, глядя на шарик. Камень Петрова. Это был он, точно. Его гладкая поверхность, вес были хорошо знакомы ей; и еще ей чудилось, что в глубине камешка клубится дым. Время от времени из дыма выступали какие-то фигуры, казавшиеся ей знакомыми…
Но как камень попал к ней в сумку? Она вспомнила, что старик задел ее плечом, открывая перед ней входную дверь. О, он был умен. Наверное, тогда и подложил камешек в ее сумку, но зачем? Потому что услышал шаги на лестнице? Потому что хотел спрятать камень от этих людей?
Лин сидела и размышляла обо всем этом, глядя на камешек, до тех пор, пока не зазвонили часы на Ветряной башне. Аубаде, утренний сигнал, означал конец ночного дежурства и начало нового дня.
Самый главный урок, который мы, граждане Империи, должны извлечь из истории королей-чародеев, – это то, что власть не должна быть неограниченной. Именно по этой причине во время коронации служитель Богов шепотом произносит на ухо императору: «Помни, что ты смертен. Помни, что ты умрешь». После смерти каждый из нас предстанет перед Анибалом, Богом Теней, который судит людей за поступки, совершенные при жизни; и злоупотребление земным могуществом карается вечностью в Аду.
Но у королей-чародеев не было Богов. А Слово дало им огромное могущество. И все же это могущество было ограничено возможностями смертного человека. Магия требовала энергии, и слишком мощное заклинание могло истощить силы мага и даже убить его.
И тогда король-чародей Сулеман изобрел архе – камень-источник. Он позволял магам хранить энергию вне своего тела. Энергию можно было получать разными способами: например, ежедневно капать на камень каплю крови. Существовали и более жестокие методы. Убийство мага давало много энергии, которую можно было запасти в архе.
Над миром сгущались тени. Аппетиты королей-чародеев росли. Они уже не были довольны своими владениями и жаждали о