тнять земли у соседей. «Почему я не могу стать величайшим правителем? – спрашивал себя каждый из них. – Почему я не могу владеть всем?»
И эти амбиции едва не привели к гибели мира.
Глава 6
Близился полдень. Кел смотрел на Конора. Конор смотрел на себя в зеркало.
– Эта повязка мне не нравится, – объявил принц. – Она нарушает целостность ансамбля.
Кел, сидевший на подлокотнике дивана, вздохнул. Оказалось, что Лилибет все-таки заметила порезы на ладони сына. Утром в покоях принца появился Гаскет, королевский врач, разбудил их обоих и настоял на необходимости наложить повязку на руку принца перед совещанием в Палате Солнечных Часов.
– Сомневаюсь в том, что кто-то обратит на это внимание, – заметил Кел.
Конор неопределенно хмыкнул. Он стоял перед высоким зеркалом, висевшим на восточной стене. Обычно для посещения Палаты Солнечных Часов он одевался в свою самую яркую и безвкусную одежду; видимо, надеялся, что его вид оживит скучное заседание. Однако сегодня он подобрал темные вещи: черную бархатную накидку, черные шелковые штаны, тунику из серебряной парчи. Даже надел простой серебряный обруч вместо короны. Кел не был уверен в том, что принц ответственно отнесется к сегодняшнему мероприятию, но его костюм говорил о серьезных намерениях.
– Видишь ли, – возразил Конор, – я одет во все черное. А повязка белая. Она бросается в глаза. – Он оглянулся. – Поверить не могу, ты впустил сюда Гаскета. По-моему, предполагается, что ты должен меня защищать.
– Но не от твоего личного врача, – напомнил Кел. – В любом случае ты прекрасно знаешь, что произошло бы, если бы я выгнал Гаскета. Он пошел бы к королеве. Королева подняла бы шум. А ты ненавидишь шум. Я защищал тебя от шума.
Конор, даже не стараясь скрыть улыбку, ответил:
– И я жду от тебя того же на сегодняшнем совещании. Я не знаю людей, которые так любили бы поднимать шум из-за пустяков, как Семьи Хартий. – Он провел по волосам рукой, унизанной кольцами. – Ну что ж. Пора отправляться в логово львов, разодетых по последней моде.
Они вышли из апартаментов принца. Конор мурлыкал популярную песенку о неразделенной любви. День был солнечный, но ветреный; кипарисы и сосны, росшие на Горе, раскачивались, и вдалеке, на севере, можно было различить острые пики гор Детмарка. На западе синело море, рев прибоя был слышен даже во дворце. А над западной крепостной стеной Маривента возвышалась Звездная башня.
Когда они приблизились к зданию, в котором находилась Палата, Кел быстро проверил оружие: тонкие клинки на запястьях, под рукавами простой серой рубашки; кинжал за поясом, скрытый полами фрака. Не желая привлекать внимание, он оделся просто, в темно-серый и зеленый цвета.
Двери охраняли солдаты Дворцовой гвардии. Даже с порога Кел услышал возмущенные голоса; а когда они подошли к дверям Палаты, стало ясно, что внутри идет какой-то ожесточенный спор.
Палата Солнечных Часов представляла собой круглый зал с мраморными стенами и полом; свет попадал в помещение сквозь отверстие в куполе. Совещания обычно проводили в полдень, когда солнце светило прямо в «окно». Во время дождя отверстие закрывали стеклом, хотя дожди в Кастеллане шли редко.
На полу был изображен гигантский циферблат. Напротив каждой цифры, выложенной кусочками черного мрамора, стояло монументальное кресло из «железного дерева»: кресло Ровержей находилось на цифре «шесть», Монфоконов – на цифре «четыре», Аврелианов – на цифре «двенадцать». Кресла являлись собственностью семей, и на спинках были вырезаны родовые эмблемы. Деревья украшали спинку кресла дома Распаев, занимавшегося торговлей лесом; символом дома Узек была виноградная гроздь; на кресле Аллейнов был вырезан шелкопряд, а на кресле Аврелианов – солнце.
На куполе золотой мозаикой были выложены слова на древнем языке Империи: «Все хорошее исходит от Богов. Все дурное исходит от людей».
Кел, не раз наблюдавший происходящее в Палате Солнечных Часов, считал, что намек довольно прозрачен. Иногда он задумывался о том, как относятся к этому изречению Семьи Хартий и замечают ли они его вообще. Эти люди редко поднимали глаза к небу.
Когда Конор в сопровождении Кела вошел в зал, все смолкли. Люди следили взглядами за принцем, пока он шел к своему Солнечному креслу, как растения, следующие за светилом. Кел попытался разгадать выражения их лиц. Конор много раз присутствовал на заседаниях, но еще никогда ему не приходилось выступать в роли председателя.
Леди Аллейн, разряженная в розовый шелк, выглядела довольной. Каждому владельцу хартии позволялось привести на собрание Двенадцати одного спутника. На низком табурете рядом с матерью сидела Антонетта. Она явно обрадовалась, увидев Конора.
Джосс Фальконет ободряюще улыбнулся.
Бенедикт Роверж, который взял с собой Шарлона, насупился.
Казалет, главный банкир Кастеллана, сидел с бесстрастным видом.
У Монфокона, который облачился в костюм из малиновой парчи с бледно-зелеными кружевами, было такое лицо, словно он пришел на цирковое представление.
Конор, заняв свое место, кивнул Майешу Бенсимону. Советник сидел на табурете у подножия Солнечного кресла, но их глаза находились на одном уровне – Майеш был очень высокого роста. Кел думал, что годы согнут советника, но ошибся. Ему казалось, что Бенсимон нисколько не изменился за прошедшие десять лет. Тогда, в детстве, Кел считал его стариком, и он, конечно, старел, но, хотя его волосы побелели, на лице не появилось новых морщин. Медальон сиял как звезда. Майеш сидел с прямой спиной, равнодушно глядя на аристократов из-под кустистых бровей.
Для Кела не нашлось ни стула, ни табурета, но он и не ждал этого. Он стал за Солнечным креслом, а Конор развалился с нарочито небрежным видом, словно говоря: «Мне кажется, все это так несерьезно».
– Приветствую вас, монсеньер, – заговорила леди Аллейн, продолжая улыбаться Конору.
В молодости она считалась первой красавицей двора и даже сейчас была очень хороша. Платье плотно облегало ее безукоризненную фигуру. Квадратный вырез открывал пышную грудь, искусно задрапированную прозрачной газовой тканью.
– К сожалению, мы успели лишиться одного из наших коллег. Гремонт уснул.
Так оно и оказалось. Матье Гремонт, девяностопятилетний старик, который контролировал торговлю кофе и чаем, похрапывал в своем резном кресле.
Конор усмехнулся:
– Плохая реклама для его товаров.
Аристократы вежливо засмеялись остроте принца.
Кел перехватил взгляд Фальконета; тот выглядел уставшим и больным. Ничего удивительного – бедняга почти до рассвета пил с Монфоконом и Ровержем на крыше Западной Башни. Фальконет подмигнул Келу.
Амброз Узек, занимавшийся импортом вин, мрачно смотрел на Гремонта.
– Ему давно пора уйти на покой. У него есть сын…
– Артал сейчас находится в Тапробане, где ведет переговоры с владельцами чайных плантаций, – вмешалась леди Аллейн.
У них с дочерью были не только одинаковые платья, но и одинаковые туфли: белые, на каблуках, украшенные шелковыми розочками. Келу стало интересно, как относится Антонетта к тому, что мать явно видит в ней не самостоятельную личность, а лишь молодую версию себя самой. Он знал: даже если Антонетту это раздражает, она ничем не выдаст своих чувств.
– Я уверена в том, что его миссия очень важна для предприятия.
Кел обменялся быстрым взглядом с Конором.
Артала Гремонта выслали из Кастеллана после какого-то крупного скандала, когда им было по шестнадцать лет. Никто так и не узнал, что именно натворил этот человек; даже Монфокон не смог сообщить им ничего существенного.
– Гремонт имеет полное право вести свои дела так, как считает нужным, – раздраженно произнес лорд Гаскет.
Он тоже был уже немолод, но вовсе не собирался передавать управление компанией кому-либо из своих бесчисленных сыновей, дочерей и внуков. Когда-то Майеш сказал, что владельцы хартий считают себя бессмертными и обычно отправляются на тот свет, так и не назначив преемника. В результате между наследниками вспыхивали ссоры по поводу места в Совете Двенадцати, которые приходилось разрешать Дому Аврелианов. Только король и королева обладали властью даровать хартии и отнимать их.
– Вообще-то, – протянул Монфокон, расправляя кружевные манжеты, напомнившие Келу морскую пену, – мы обсуждали новые неприятности Ровержа.
– Незачем говорить таким тоном, будто я иду ко дну, Люпен, – прорычал Роверж.
Шарлон, сидевший рядом с отцом, молча кивал, не открывая глаз. Кел понял, что его мучит жестокое похмелье после выпитой вчера бутылки женевера.
Роверж-старший сверлил взглядом Конора.
– Я хотел представить вашему вниманию проблему денежных выплат, монсеньер.
Дом Ровержей и Дом Распаев поспорили по вопросу о том, кому из них торговцы, продающие цветную бумагу, должны были выплачивать проценты от доходов. Существование города-государства основывалось на импорте. Каждая Семья владела множеством караванов и флотилиями кораблей, доставлявших из дальних стран драгоценные грузы. Контроль над торговлей каким-либо товаром был источником их богатства и власти. Дом Распаев, например, владел хартией на лес, и поэтому они получали долю прибыли всякий раз, когда какая-нибудь резная флейта, кусочек дерева или бумаги меняли владельца.
Однако это не означало, что их проблемы интересовали всех без исключения граждан Кастеллана. Пока Конор выслушивал жалобу аристократа, Кел отвлекся и задумался о своем. Он невольно возвращался мыслями к разговору с Королем Старьевщиков. В его воспоминаниях голос бандита был мягким, как бархат.
Конор кивал, слушая аргументы Ровержа и Распая; взгляд его серых глаз был сонным. Когда спорщики замолчали, он поправил блестящие черные волосы и произнес:
– Доля прибыли от продажи цветной бумаги будет разделена поровну между вашими домами. Это понятно? Отлично. Следующий вопрос.