Однажды, два года назад, он пригласил ее на танец во время Праздника Богини. Лин отказалась под предлогом усталости. Но на самом деле ей просто не хотелось танцевать с ним: что-то в Орене пугало ее. Эти маленькие злобные огоньки, которые всегда горели в его темно-карих глазах. Огоньки ненависти стали ярче после того, как она отказала ему в ту ночь.
– Карета? – повторила Лин. – Это кто-то из моих городских пациентов?
Его тонкие пальцы играли тяжелой металлической цепью, на звеньях которой были выгравированы слова Молитвы Госпоже.
– Не знаю. Меня просто попросили привести тебя. И передать, чтобы ты взяла свою сумку.
– Мне было бы проще, если бы я знала, в чем проблема…
Орен хмуро смотрел на нее.
– Не имею понятия.
Он наслаждался этим разговором, ему нравилось говорить ей «нет», это было ясно.
– Подожди здесь, – велела Лин и захлопнула дверь у него перед носом.
Потом поспешила в свою спальню, нашла одежду врача – синюю льняную тунику и штаны, – сунула в карман камень Петрова. Заплела волосы в косу и надела материнскую цепочку с подвеской. Знакомая тяжесть золотого кольца, лежавшего в ложбинке на шее, успокаивала. Наконец, Лин вытащила из-под кровати сумку, которая всегда была собрана и готова к неожиданному вызову.
Когда Лин вышла на крыльцо, луна уже висела высоко в небе. Орен, увидев ее, сплюнул на землю струю коричневого патуна, отвернулся и молча пошел прочь. Он шел быстро, не заботясь о том, что Лин приходится бежать за ним; и ей захотелось сказать, мол, она не нуждается в провожатом и сама в состоянии найти ворота. Но она знала, что Орен начнет возражать, а ее пациенту была наверняка дорога каждая минута.
Но кто же этот неизвестный пациент? Шагая в нескольких ярдах позади Орена вдоль восточной стены Солта, Лин мысленно перебирала возможные варианты. Зофия? Ларисса, ушедшая на покой куртизанка, страдавшая ипохондрией и считавшая даже самый слабый кашель симптомом чумы?
Ночь в Солте была разделена на четыре Стражи. Первая Стража начиналась на закате, последняя заканчивалась с рассветом, когда с Ветряной башни раздавался утренний колокол, аубаде, означавший начало рабочего дня. Ашкарам было запрещено покидать Солт в ночные часы, исключение делали лишь для врачей, которых вызывали к тяжело больным горожанам. Даже тогда они обязаны были носить одежду серого или синего цвета; часто врача останавливали Бдительные и требовали объяснить цель своего появления в городе. «Я спасаю жизнь таким, как вы», – всегда хотелось рявкнуть Лин, но до сих пор ей удавалось держать язык за зубами.
Конечно, был еще Майеш, исключение из всех правил. Ему позволялось свободно выходить и возвращаться после заката; в нем нуждался дворец, и приказ дворца отменял все законы. Но когда дела были закончены, Майеш не мог остаться в Маривенте и провести ночь в роскошной спальне для гостей. Он оставался ашкаром, и его отвозили в Солт, как ненужную вещь. Советник дожидался утра в одиночестве в своем доме на площади Катот. Такое отношение озлобило бы даже хорошего человека, а Лин не считала своего деда хорошим человеком.
Наконец они с Ореном дошли до ворот Солта. Ворота были распахнуты. Мез Горин, второй страж, ждал, держа в руке отполированный деревянный посох. (Посохи были выбраны в качестве оружия шомрим много лет назад, поскольку казались безобидными окружающим мальбушим; однако в руках хорошо обученного воина посох превращался в смертоносное оружие.) У Меза было доброе лицо, густые каштановые волосы и кустистые брови. Он улыбнулся, увидев Лин, и сделал жест в сторону ворот.
Она обошла надутого Орена. Вдалеке виднелась улица Рута Магна, полная народа даже после полуночи. На каменной плите над воротами были высечены слова молитвы на языке ашкаров: «Dali kol tasi-qeot osloh dayn lesex tsia» – «Даруй нам прощение в этот час, поскольку Твои врата закрыты в эту ночь»[16]. Имелись в виду ворота Харана, одного из городов древней страны Арам, но ворота – это всегда ворота, во всем мире, подумала Лин.
Снаружи, за порогом Солта, стояла алая карета с золотыми львами на дверцах.
Карета из дворца. Точно такая же, как та, в которой их с Мариам увезли с площади несколько дней назад. Но зачем, во имя всего святого, за ней приехали сейчас? Лин оглянулась на Меза, не зная, что делать, но тот лишь пожал плечами и махнул рукой. «Давай садись».
По ночам, когда город был погружен во тьму, Маривент окружало белое сияние. В этом призрачном свете Лин разглядела на высоком сиденье кучера в красной ливрее. Подойдя к карете, она открыла дверь и неловко залезла внутрь. К счастью, на ней была удобная туника и брюки. Она не могла понять, как садятся в экипажи благородные дамы в своих длинных платьях с пышными нижними юбками.
К стенкам кареты, обитой внутри красным и золотым бархатом, были привинчены бронзовые светильники, но горела только одна свеча. Напротив Лин, нахмурившись и сдвинув густые белые брови, сидел ее дед Майеш.
– Заи? – Лин мысленно выругала себя; от неожиданности она назвала его старым прозвищем. – Что происходит?..
Карета тронулась, проехала по улице и свернула на Рута Магна. Торговля на Барахолке была в самом разгаре; свет нефтяных факелов бил в лицо, между ларьками двигались темные силуэты.
– Я везу тебя к пациенту, нуждающемуся в твоей помощи, – спокойно ответил Майеш. – Во дворец.
– Так вот зачем ты устроил… все это. – Лин обвела рукой карету, имея в виду события последних пятнадцати минут. – Ты поэтому прислал Орена вместо того, чтобы прийти за мной? Ты знал, что я откажусь лечить человека из Маривента?
– Нет, – возразил он. – Я был уверен, что Клятва Асафа[17] кое-то значит для тебя. «Врачу безразличны общественное положение, богатство, возраст пациента; он обязан одинаково лечить врагов и союзников, соотечественников и иностранцев, людей разных религий. Исцелять их, как велит Богиня».
Услышав его тон, Лин ощетинилась.
– Я знаю слова клятвы, – отрезала она. – Если бы ты дал себе труд прийти на церемонию…
Чиркнула спичка, и Лин замолчала. Вспыхнул яркий язычок пламени, Майеш зажег остальные свечи в карете, и она смогла как следует разглядеть деда. Его обычно безукоризненная одежда была покрыта бурыми пятнами.
Он сказал:
– Я послал Орена, потому что пятна крови вызвали бы пересуды. Я не хотел этого.
Лин похолодела. Крови оказалось много. Пациент был в опасности.
– Чья это кровь?
Майеш вздохнул. Лин видела, что в нем борются инстинкт, повелевающий молчать, и здравый смысл. Для того чтобы она смогла исцелить этого загадочного пациента, дед должен был рассказать ей все. Лин молча смотрела ему в лицо. Зрелище этой внутренней борьбы доставляло ей удовольствие.
– Сьер Кел Анджуман, – наконец произнес Майеш. – Кузен принца.
Лин в изумлении выпрямилась.
– Кузен принца? – повторила она. – Разве во дворце нет своего хирурга? Какого-нибудь выпускника Академии с банкой пиявок и кожаным ремнем, который больной должен зажать в зубах?
Майеш холодно улыбнулся.
– Нелестный портрет, но я могу заверить тебя в том, что реальность намного хуже. Если пустить к нему Гаскета, он умрет. Следовательно…
– Следовательно, я, – сказала Лин.
– Да. Следовательно, ты. Принц будет рад тому, что ты приехала, – добавил он. – Он очень любит своего кузена.
«Принц – распутный, испорченный до мозга костей мальчишка, – подумала она, – и его кузен наверняка не лучше».
– А если я не смогу помочь? – спросила Лин.
Они оставили позади Барахолку и ехали по темным улицам куда-то по направлению к площади Валериана. На оштукатуренных стенах были намалеваны афиши разных событий, от лекций в Академии до боев на Арене. Мельком бросив взгляд в сторону окна, Лин увидела расплывчатые яркие пятна и полосы – золотые, изумрудные, желтые, алые.
– Что, если он умрет?
– Лин…
– Ты забыл Асафа? – перебила она.
Каждому ашкару была знакома история Асафа – целителя, в честь которого была названа клятва. В свое время он был знаменит, его уважали за мудрость и искусство как в Солте, так и за его пределами. Но в конечном счете это ему не помогло. Его пригласили принимать роды у супруги короля Роланта, который правил Кастелланом во времена Алой Чумы. Роды проходили сложно: близнецы, один плод был расположен неправильно, королева мучилась много часов. Благодаря стараниям Асафа один близнец появился на свет живым. Второй оказался мертв – он погиб еще до начала схваток, задолго до того, как обратились за помощью к Асафу. Но в глазах короля это не могло служить оправданием. Врача приговорили к смерти предателя: его сбросили со скалы в море, и крокодилы разорвали его на куски.
Эта история никак не могла расположить людей к обитателям дворца – особенно если человек заранее относился к Маривенту и королевской семье с неприязнью.
– Я обладаю кое-какой властью во дворце, Лин, – сказал Майеш. – Я не допущу, чтобы с тобой произошло нечто подобное.
Слова вырвались у нее прежде, чем она успела их обдумать.
– Я твоя плоть и кровь, – произнесла она и вспомнила уговоры махарама, вспомнила, как дед отвернулся от нее и ее брата. «Эти дети – твоя плоть и кровь». – А сколько времени прошло с тех пор, как мы с тобой в последний раз говорили, Майеш? Несколько месяцев? Год? Дом Аврелианов, нужды и желания этих людей для тебя всегда были важнее меня с Джозитом. Думаю, ты меня поймешь, если я скажу, что не верю тебе.
Майеш приподнял седые брови. Несмотря на преклонный возраст, его взгляд был живым, проницательным.
– Я не знал, что ты считаешь меня подлецом. Что ты так плохо думаешь обо мне.
– А я не знала, что ты вообще обо мне вспоминаешь.
Карета начала подниматься на Гору; Кастеллан остался далеко внизу.
– Если я правильно поняла, ты обратился ко мне потому, что надеешься на мое молчание.