посидеть неподвижно несколько минут, чтобы врач забинтовал ему плечо. Позднее, сняв рубашку, он увидел, что кровь, засохшая на коже, образовала нечто вроде бурой паутины.
Он схватил Меррена за плечо, и студент, обернувшись, взглянул на него огромными изумленными голубыми глазами. Кел увлек его в полутемный переулок, прижал к стене – не сильно, но настойчиво – и вцепился в ткань его черной куртки.
Щеки Меррена порозовели, уголки его рта были опущены, и у Кела снова возникла та же мысль, что и тогда, в квартире: что он может поцеловать Меррена. Когда он находился в таком состоянии, когда его опьяняло возвращение к жизни, близость с женщиной или мужчиной возвращала его на землю. Иногда только это и могло успокоить его.
И поэтому он поцеловал Меррена. Юноша ответил на поцелуй, положил руки на плечи Кела. Кел ощутил вкус имбирного чая, прикосновение чужих нежных губ. Сердце стучало, повторяя: «забудь, забудь». Но через несколько секунд Меррен отпрянул, отвернулся от Кела, с удивительной силой оттолкнул его.
– Нет, – пробормотал он. – Нет, ни за что. Ты пытался убить себя. – Казалось, он до сих пор не может в это поверить. – Ты принял яд. Добровольно.
– Я вовсе не собирался себя убивать, – возразил Кел. – Я хотел вырвать у Джеррода согласие. У меня было противоядие…
– Откуда ты знал, что оно подействует? Потому что я тебе сказал? А тебе не приходило в голову, что я мог солгать? – Меррен поправил одежду. – Это было безумие. Безумный, самоубийственный поступок. Я не собираюсь…
– Я вынужден был пойти на это, – сказал Кел.
– Ради кого? – воскликнул Меррен. У него самого сейчас был немного безумный взгляд. – Андрейен не просил тебя об этом. Он не такой. Ты сделал это ради себя самого? Ради Дома Аврелианов? – Он понизил голос. – Да, ты действительно любишь своего принца, я это понял. Когда я впервые услышал насчет Ловца Мечей, я решил, что это несерьезно. Какая-то игра. Ну какой человек согласился на такое?
Он прикусил губу, и по подбородку потекла кровь.
– Мой отец убил себя, – глухо произнес он. – В тюрьме. Ему не грозила виселица. Его выпустили бы через несколько лет. Но он выбрал смерть. Ему было наплевать на то, что мне и моей сестре придется добывать себе пропитание на улице.
– Мне жаль, что я расстроил тебя, – прошептал Кел.
Он разрывался между сочувствием и желанием оправдаться. Да, он подверг себя опасности, но Джиан тоже рисковала, когда вмешалась в стычку с «пауками», однако Меррен почему-то не набрасывался с упреками на нее.
– Но я привык к опасностям, Меррен. И кстати, я собирался попросить тебя изготовить для меня еще порцию противоядия. Оно подействовало превосходно. – Заметив выражение лица Меррена, он поспешно добавил: – Только не думай, будто я собираюсь снова провернуть что-то в таком же духе. Я не хочу умирать…
Меррен махнул рукой, покрытой шрамами от химических ожогов.
– Ты не ценишь собственную жизнь. Мы это уже выяснили. Так почему я должен ее ценить?
И он пошел к выходу из переулка, поднимая облака пыли. Ошеломленный Кел, не зная, что сказать, смотрел ему вслед.
Кел вернулся в Маривент по Западной тропе – это действительно была белая каменистая тропа, которая вела на Гору через заросли можжевельника, шалфея, лаванды и розмарина. Свежие, бодрящие ароматы трав и цветов помогли ему окончательно прийти в себя. Туман в голове, последствие приема кантареллы, наконец рассеялся.
Постепенно Кел начинал понимать, что должен извиниться перед Мерреном.
Когда он подошел к воротам дворца, поднялся ветер. Хлопали флаги на крепостной стене, море покрылось белыми барашками. На выходе из гавани четко вырисовывались очертания башен затопленного Тиндариса. Суда в порту качались на воде, как игрушечные кораблики в корыте, волны обрушивались на дамбу. На горизонте собирались дождевые облака.
Кивнув стражникам, Кел вошел во дворец через Западные ворота и отправился на поиски Конора. Он знал, что на утро этого дня назначено заседание Совета, но решил, что оно давно завершилось. Ему нужно было поговорить с принцем, хотя он и страшился этого разговора.
На полпути к кастелю Митату он встретил Дельфину и спросил ее, не видела ли она принца. Она закатила глаза с таким лицом, какое умели делать лишь слуги, посвятившие всю жизнь работе во дворце.
– Он в Сияющей галерее, играет в эту, как же ее… комнатную стрельбу из лука.
И действительно, двери Сияющей галереи были распахнуты настежь. Подходя, Кел услышал хохот и еще какие-то звуки вроде звона бьющегося стекла. Оказалось, что Конор, Шарлон Роверж, Люпен Монфокон и Джосс Фальконет превратили роскошный зал для приемов в импровизированный тир. На пиршественном столе выстроились винные бутылки, и молодые аристократы по очереди стреляли по ним из лука; те, кто не участвовал в стрельбе, делали ставки.
Пол был усеян битым стеклом, залит вином и разноцветными ликерами. Неудивительно, что Дельфина не хотела об этом говорить.
– Ставлю сто крон на то, что Монфокон сейчас промахнется, Шарлон, – лениво протянул Конор, и Кел разозлился, по-настоящему разозлился на принца, что бывало с ним очень редко.
«Ты должен Беку десять тысяч и не знаешь, как заплатить. Как ты можешь разбрасываться деньгами на дурацкие пари?»
Монфокон прицелился и не попал. Конор захохотал, Роверж выругался. Фальконет заметил стоявшего в дверях Кела.
– Анджуман! – воскликнул он, и Конор обернулся. – Тебя не было на совещании в Палате Солнечных Часов.
– А ему не обязательно туда ходить, – пробормотал Конор, и Кел понял, что принц сильно пьян, хотя хорошо это скрывает.
Он бессмысленно улыбался, и рука, державшая лук, дрожала.
Фальконет подмигнул.
– Где ты был? В «Каравелле»?
Кел пожал плечами. Раздались свистки, Монфокон проворчал себе под нос: «Везет же этому выскочке». Кел подумал: интересно, что сказали бы аристократы, если бы он сообщил, что провел день не в обществе прекрасных женщин, а в дешевой забегаловке с двумя уголовниками, поедая отравленный суп?..
Разумеется, ничего подобного он не сказал. Вместо этого уселся на обеденный стол, за которым много лет назад впервые увидел вблизи знатных и богатых людей с Горы, и сказал, что был на Арене и изучал новые приемы боя.
Это возымело желаемое действие – отвлекло Конора и его друзей от бессмысленных пари. Роверж, Фальконет и Монфокон засы́пали Кела вопросами, и ему пришлось на ходу сочинять ответы. Он понял, что все они немного пьяны, хотя и не до такой степени, как Конор. В зале тошнотворно пахло приторными ликерами и можжевеловой водкой.
– О чем мы говорили, когда пришел Анджуман? Ах да, о прекрасной Антонетте Аллейн, – промурлыкал Роверж. – Обсуждали, не согласится ли она поиграть в животное о двух спинах с кем-нибудь из нас, ведь теперь стало окончательно ясно, что Конора ей в свои сети не заманить.
Кел чуть не задохнулся от ярости.
– Это мать хотела выдать ее за Конора, – прошипел он. – У нее этого и в мыслях не было.
– Ты прав, – усмехнулся Фальконет и взял лук у надувшегося Ровержа, который только что промахнулся по бутылке желтого цедратина. – Жаль, но Ана напрочь лишена мозгов. Иначе я задумался бы о предложении руки и сердца.
– А зачем ей мозги, – пренебрежительно бросил Монфокон, отложив лук и прислонившись спиной к камину. – У нее есть миллионы и аппетитная задница, этого довольно.
Роверж хмыкнул и изобразил руками очертания пышной женской фигуры.
– Если бы я на ней женился, то не выпускал бы ее из спальни день и ночь, пусть бы плодила маленьких Ровержей – прямо в шелковых сорочках.
Кел с трудом подавил желание разбить этой сволочи нос. «Ты же играл с ней в пиратов! – хотелось ему заорать. – Забыл, как ляпнул какую-то гадость про ее мать и она гоняла тебя по двору с мечом, пока ты не заревел?»
Кел вдруг понял кое-что о себе и своих приятелях. В течение последних нескольких лет он постоянно сравнивал нынешнюю Антонетту с той девочкой и считал, что она изменилась. Изменилось ее поведение, ее обращение с ним. Но сейчас, слушая Ровержа, Монфокона и Фальконета, он подумал, что это они изменились. Когда фигура Антонетты стала женственной, когда округлились ее бедра, стала заметна грудь, она превратилась для них из товарища в чужое существо, которое они считали безмозглым и ничтожным. Они забыли о том, что она умна и проницательна. Нет, не так. Они больше не видели ее ума. Она стала для них невидимкой.
И в какой-то момент Антонетта решила обратить ситуацию себе на пользу. Он вспомнил, как она справилась с Конором в тот день, когда принц обнаружил Лин в своей комнате; это было искусно сделано, но Шарлон Роверж не заметил бы этого искусства. Кел вынужден был признаться себе в том, что он сам до недавнего времени считал Антонетту просто жеманной светской девицей.
– Тогда попроси у леди Аллейн ее руки, – сквозь зубы процедил Кел, глядя на Шарлона. – Тебе есть что предложить, такой завидный жених. Едва ли мать Антонетты тебе откажет.
Конор скривил губы в ухмылке. Но Роверж не заметил сарказма.
– Не могу, – уныло произнес он. – Проклятый папаша сразу после рождения обещал меня в зятья одному купцу из Гелштадта. Мы поженимся, когда она завершит образование. А тем временем я волен развлекаться, как мне угодно. – И он плотоядно ухмыльнулся.
– Кстати, о развлечениях, – вмешался Монфокон. – Говорят, вчера вечером приехала Клотильда Сарани. Я подумал, что она будет не против присоединиться к избранному обществу в поместье Монфоконов.
Озадаченный Роверж наморщил лоб.
– Кто?
– Посол Малгаси, – объяснил Фальконет. – Постарайся все-таки быть в курсе событий, Шарлон.
– Если ты собираешься завести с ней интрижку, могу тебе только посочувствовать, – заметил Конор. – Я ее побаиваюсь.
Монфокон усмехнулся и выпустил колечко дыма.
– Я не возражаю против парочки живописных шрамов. Завтра вечером ты обедаешь с ней, Конор. Расспроси ее насчет небольшого интимного вечера…