– Вы, наверное, сейчас очень довольны, – произнес Конор, повернув голову, чтобы подушка не заглушала его слова. – Вам это нравится, да?
Он говорил довольно громко – она не ожидала этого. Как врач, Лин обрадовалась, услышав сильный, уверенный голос, но в этом голосе была горечь, он сочился ядом. Возможно, именно горечь и сознание унижения поддерживали его среди этого кошмара. Люди черпают силу из самых неожиданных источников.
Лин старалась не прикасаться полотенцем к ранам.
– Смывать кровь? Почему вы считаете, что мне это нравится?
– Потому что… ох! – Конор поморщился и приподнялся на локтях. Под окровавленным шелком бугрились мышцы. – Потому что вы меня ненавидите. Мы это уже обсуждали.
– Если вы не хотели меня видеть, могли бы настоять, чтобы пригласили другого врача, – заметила Лин.
– У меня не было сил спорить с матерью. Это нелегкое дело даже когда я в форме, а сейчас я явно не в форме, сами видите.
Конор оглянулся и посмотрел на нее через плечо. Его глаза блестели, зрачки были сильно расширены. «Шок», – поняла Лин.
– Я могу дать вам морфею…
– Нет. – Он сжал руки в кулаки, скомкал шелковые простыни. – Не надо морфеи. Я хочу все чувствовать.
Она продолжала осторожно убирать кровь с его спины.
– Если вы отказываетесь, потому что боитесь показаться слабаком, то я должна сразу сказать вам вот что. Эта часть самая простая. Раны у вас серьезные. Скоро вы будете визжать, как умирающая чайка.
Принц издал какой-то непонятный звук, который вполне можно было принять за смешок.
– Я не пытаюсь произвести на вас впечатление, внучка Майеша. Я хочу чувствовать боль для того, чтобы запомнить ее хорошенько. Чтобы мой гнев не угас.
Это был интересный ответ; такого Лин не ожидала.
Она счистила большую часть крови; полотенце пропиталось ею насквозь. Теперь она видела длинные алые полосы на спине принца. Некоторые пересекались. В ранах застряли клочки белого шелка.
Лин поняла, что Джоливету уже приходилось делать это. Он знал, что следует бить выше, в области плеч и лопаток, чтобы не повредить почки. Но она не могла себе представить, как можно было не пощадить такую красоту, обезобразить такое прекрасное тело. Оно было совершенным, как иллюстрация в книге по анатомии, где изображены идеализированные фигуры людей. Широкие плечи, тонкая талия. Изящный затылок, такой уязвимый. Штаны держались на бедрах. Черные локоны, взмокшие от пота, забрызганные кровью, прилипли к нежной коже.
Лин вытряхнула из сумки баночку с териаком[26] – прозрачной мазью, которая успокаивала боль и предотвращала заражение. Набрав немного мази на паль-цы, она произнесла:
– Знаете, в детстве я гневалась на Майеша. Это из-за него после смерти родителей нас разлучили с братом. Он считал, что обязанности королевского советника помешают ему заботиться о нас.
Лин начала наносить мазь на спину. Кожа была горячей и нежной в тех местах, где удары плети не повредили ее.
– Ну, продолжайте, – сказал Конор.
Он снова повернул голову, и теперь Лин могла как следует рассмотреть его лицо. Тушь сильно размазалась, под глазами остались потеки, как будто он плакал черными слезами.
– И вы разозлились на Бенсимона?
– Да, – кивнула она. – Потому что он игнорировал меня, понимаете? Он был занят своими важными делами здесь, на Горе. Мне хотелось выместить на ком-то свою злобу, я швыряла на пол вещи, рвала и царапала их. Рвала занавески и шарфы. Царапала других детей. – Лин продолжала распределять мазь, стараясь не причинять Конору лишней боли. Жуткие красные полосы вдруг напомнили ей грубо нарисованные крылья. – Однако вся эта злоба оказалась тщетной. Она ничего не изменила. Она не вернула мне деда.
– Бенсимон так поступил? – Казалось, принц был искренне удивлен. – Никогда не думал, что он способен пренебречь своими обязанностями.
«Никто не хочет быть обязанностью, – подумала Лин. – И дети, и взрослые хотят, чтобы их любили». Но она знала, что не станет произносить этого вслух, тем более в разговоре с принцем. Лин убрала мазь и взяла сумку, чтобы достать амулеты.
– Что ж, я отомстил ему за вас, – негромко произнес Конор.
У него был хриплый голос. Лин помнила его другим. Впрочем, это было вполне естественно, ведь он испытывал невыносимую боль.
– Невольно, признаюсь. Когда он приедет в Маривент на рассвете и узнает, что́ я натворил, что́ я разрушил, он придет в отчаяние.
«Неужели? Должна вас разочаровать, но он не способен испытывать отчаяние», – хотелось сказать Лин, но она вовремя удержалась. Она уже не была в этом уверена.
Лин вытащила магические талисманы, ускорявшие заживление, помогавшие при потере крови, предотвращавшие заражение. Они должны были помочь, но шрамы… Лин знала, что у него останутся безобразные шрамы. Как будто гигантский хищный зверь разодрал ему спину. «Он навсегда лишился своей красоты», – прошептал голос в ее голове, и это не был голос врача. Голос врача говорил ей о другом. О том, что нужно прижечь раны ляписом, чтобы остановить кровь и предотвратить заражение. Однако после этой процедуры всегда оставались заметные уродливые шрамы. Заживление проходило болезненно, кожа стягивалась. Возможно, Конор всю оставшуюся жизнь будет с трудом одеваться, не говоря уже о тренировках с оружием, думала она.
– Ваша матушка… – заговорила Лин. – Мне показалось, ей очень не хочется, чтобы у вас остались рубцы…
Конор коротко усмехнулся и тут же зажмурился от боли.
– Принц со шрамами от ударов плетью – это же скандал, – прошипел он. – Плетьми наказывают преступников, но не принцев. Мой отец разгневался потому, что я разочаровал его; и он оставил у меня на спине запись о своем разочаровании, запись кровью. Но когда кровь смоют, останутся следы, и их появление потребует объяснений. Моя мать не хочет давать подобные объяснения.
– Вы думаете, в ней говорит гордыня?
«А может быть, она тоже не хочет, чтобы прекрасный юноша, рожденный ею, был изуродован. Может быть, она боится боли, которую принесут эти шрамы. А может быть, вы правы, монсеньер, и она лишь опасается очутиться в неловком положении».
– Я думаю, это практицизм, – ответил он и охнул. – Жжется…
– Прошу прощения.
Лин старалась действовать как можно осторожнее, но, когда она прикасалась к его коже, сердце трепетало от волнения. Она сказала себе, что в этом нет ничего удивительного. Да, предполагалось, что все пациенты для нее равны, но она не могла забыть о том, что ухаживает за принцем. Кровь, которая, смешиваясь с мазью, окрашивала ее пальцы, была королевской кровью.
Лин на мгновение убрала руки – и почувствовала это. Как будто ей в грудь вонзилась раскаленная игла или ее ужалила оса. В том самом месте, где брошь, приколотая изнутри к одежде, касалась ее тела…
Закрыв глаза, она увидела камень-источник, как было в ту ночь, когда она спасла от смерти Кела. Белые змейки извивались внутри, подобно пару, поднимающемуся над поверхностью закипающей воды.
И еще этот шепот. Но нет, теперь это был не шепот. Голос стал более уверенным, суровым. Он был странным, бесполым. Это говорил сам камень.
«Используй меня».
– Не шевелитесь, – услышала она свой голос.
И положила на спину принца первый талисман. Одновременно она прижала левую руку к сердцу; там, под туникой, находилась брошь с камнем.
«Исцелись», – мысленно произнесла Лин. Это была не просто мысль, а нечто большее. Опустив веки, она увидела, как слово плывет сквозь дым, клубящийся внутри камня; но на этот раз слово распалось на буквы, а буквы превратились в цифры и образовали уравнение, сложное и одновременно простое, как звезда.
Что-то пульсировало под ее левой рукой, как будто она прикасалась к живому бьющемуся сердцу. Ей показалось, будто «оно» проникло в ее тело, запустило свои щупальца в ее вены. Она открыла глаза.
Все осталось по-прежнему. Красные рубцы от ударов плетью никуда не исчезли со спины принца, алая плоть сочилась кровью. Лин разозлилась на себя. Она сама не знала, что пыталась сделать, но, так или иначе, у нее ничего не вышло.
И все же Лин не смогла заставить себя прижечь раны принца ляписом. Она взяла еще несколько амулетов, погладила большим пальцем гладкий прохладный металл. Потом начала раскладывать серебряные пластинки поверх ран.
За все это время принц не издал ни звука. Но, когда талисманы касались его тела, он напрягался и немного приподнимался на локтях. Она могла бы просунуть руку под его живот.
Она не знала, почему ей вдруг пришла в голову эта мысль…
Конор снова замер, ожидая прикосновения холодного металла.
Лин заговорила:
– Я уверена, Майеш не придет в отчаяние. Вы не могли «разрушить» ничего такого, чего нельзя было бы восстановить.
Его шипение почти походило на смех. В ложбинке вдоль позвоночника, на затылке выступили бисеринки пота.
– О… вы будете… удивлены. Я ничего толком не умею делать, но… – Конор снова охнул. – Но разрушать у меня хорошо получается. И принимать неверные решения. В этом я тоже преуспел.
Лин положила ему на спину следующий талисман.
– Почему бы вам не рассказать мне о том, что произошло, – предложила она. – Возможно, все не так плохо, как вы думаете.
Он слегка расслабился и снова лег.
– Действительно, почему бы и нет. Вы вряд ли будете делать мне комплименты, правда? Не собираетесь, как Фальконет или Монфокон, уверять меня в том, что я блестящий государственный деятель, что я умнее всех и всегда поступаю верно?
– Вы совершенно правы, – сказала она. – Не собираюсь.
Конор опустил голову и коснулся лбом рук, сжатых в кулаки. Потом заговорил монотонным голосом, почти не делая пауз.
– Проспер Бек, – произнес он. – Я задолжал ему огромную сумму денег. Неважно, как это вышло; главное в другом – это свалилось на меня как снег на голову, причем его претензии были вполне законными. Я обязан был уплатить долг. Денег не было. – Принц поморщился и выругался, когда она положила талисман на самую глубокую рану на его плече. – Я общался с ним через посредников. Я думал, он потребует еще и проценты. Но вместо этого он приказал мне кое-что сделать для него.