– Может быть, – кивнул Андрейен. – Должен признаться, я недостаточно хорошо осведомлен о тонкостях нелегальной торговли антикварными книгами. Я слышал, эти букинисты – люди жестокие и коварные.
Он толкнул дверь той самой гостиной с массивным мраморным камином и подержанной мебелью, которая, как теперь было известно Лин, называлась Большой Комнатой. Очевидно, обитатели дома часто ею пользовались: кто-то оставил на подлокотнике дивана раскрытую книгу обложкой вверх, на столе стояла тарелка с недоеденным печеньем.
– Однако обычно мне все же сообщают, если кто-то в Кастеллане планирует продать нечто интересное или запрещенное законом. На этот раз я услышал только о человеке, который хочет купить книгу.
– Но никакой информации о том, кто это может быть?
Король Старьевщиков покачал головой.
– Я могу снова попросить разрешения войти в шуламат, но махарам ясно дал понять, что этого не будет, – вздохнула Лин.
Король Старьевщиков взял со стеллажа, стоявшего около камина, серебряную магическую чашу. Лин стало неприятно, когда он прикоснулся к чаше, захотелось сказать ему, чтобы он поставил ее на место, что эта вещь священна для ее народа. Но она понимала: с ее стороны это будет проявлением ханжества, ведь если бы махарам и Санхедрин узнали о ее «сотрудничестве» с Королем Старьевщиков, ее, наверное, изгнали бы из Солта. Этот проступок был гораздо серьезнее, чем какая-то там чаша. Интересно, он когда-нибудь пользовался услугами ашкаров, подумала Лин. Ей показалось, что ему больше, чем другим обитателям Кастеллана, известно о том, что происходит за стенами Солта. Информация была его «хлебом». Но человек, согласившийся тайно работать на него, рисковал своим местом в сообществе. Как она.
– Некоторые люди, – произнес Андрейен, изучая чашу, – получив власть, теряют гибкость и предпочитают, принимая решения, рисковать как можно меньше.
– Вы обладаете властью, – заметила Лин.
Король Старьевщиков поставил чашу на полку и улыбнулся.
– Но я как раз проявляю большую гибкость. Главным образом в вопросах морали.
Лин не успела ответить: из-за двери послышался шум. Она услышала возмущенный голос Джиан, а потом двери распахнулись, и вошел какой-то мужчина со злым лицом. У него были темно-рыжие волосы, черные глаза, и одет он был так, как одевались в городе сыновья торговцев. Через несколько секунд Лин вспомнила его: тот самый человек, с которым разговаривал Король Старьевщиков, когда она впервые приехала в особняк. Он хотел купить…
– Порох! Где мой черный порох? – прорычал рыжий. – Я должен был получить его два дня назад! Я человек терпеливый…
– Ты врываешься в мой дом, расшвыриваешь моих телохранителей, – процедил Андрейен, прищурив зеленые глаза. – По-твоему, так ведут себя терпеливые люди?
– Прошу прощения, – заговорила Джиан, которая вошла следом за молодым человеком в гостиную и внимательно наблюдала за ним, держа руку во внутреннем кармане куртки. – Я, конечно, могла его убить, но не была уверена в том, что тебе это понравится.
– Не нужно извиняться, Джиан, – ответил Андрейен. – У него дурные манеры, но в целом он безобиден. Киприан Каброль, если тебе нужно со мной побеседовать, лучше договориться о встрече заранее.
– Мне некогда, – возразил Киприан. – Вознесение через четыре дня.
– Потрясающая новость, – усмехнулся Король Старьевщиков. – Я постоянно ругаю себя за то, что не слежу за датами основных праздников. – Он скрестил руки на груди. – Возможно, ты не заметил, но у меня совещание.
Киприан Каброль бросил пренебрежительный взгляд в сторону Лин.
– Ну и что? Это же ашкарская девчонка, кому она расскажет? Мой порох…
Андрейен в досаде поднял глаза к потолку.
– Киприан, речь идет о шэньчжоуском порохе. Ты же знаешь, его нужно перевозить крайне осторожно. А кроме того, корабли Ровержей простоят в гавани еще две недели.
Корабли Ровержей? Лин не смогла скрыть удивления. Ровержи принадлежали к Семьям Хартий, ссориться с ними было опасно.
– Но порох мне нужен срочно, именно в День Вознесения, – настаивал Каброль. – Все должно произойти ровно в полночь. Все благородные соберутся на этом их пиру. Роверж и его проклятый сын будут там. Я хочу, чтобы они увидели это своими глазами. Огненные письмена моего мщения загорятся на небосклоне. Гавань будет пылать, как будто Боги сошли на землю во всей своей славе. Как будто в мир вернулась магия и чародеи подожгли океан.
– Ничего себе, да тебе надо стихи писать, – буркнула Джиан.
– Ты слишком много внимания уделяешь театральным эффектам, – неодобрительно произнес Андрейен.
– И это говорит мне человек, разъезжающий в черной карете с колесами, выкрашенными в цвет крови, – ухмыльнулся Киприан. – Театральные эффекты имеют определенную цель. После того, что они с нами сделали – выгнали людей из родного города за то, что они, видите ли, осмелились основать скромное предприятие по продаже чернил…
– Это было не такое уж и скромное предприятие, – возразил Андрейен. – Честно говоря, я не могу понять, что ты и твоя семья до сих пор делаете в Кастеллане. Бдительные…
– Мои родичи временно переехали в Вальдеран, – перебил его Киприан. – Здесь остался только я. Но за меня не волнуйся. – Он сделал грозное лицо. – Чтоб к завтрашнему утру порох был у меня! – рявкнул он и вышел из комнаты.
Джиан после секундного колебания пошла за ним, без сомнения, желая убедиться в том, что он покинул особняк.
– Это небольшое дельце с Кабролем и флотом Ровержей, – произнес Король Старьевщиков, глядя на Лин с непроницаемым выражением лица. – Вы должны молчать о нем. Вы меня поняли? Ни слова никому в Солте. В том числе Майешу Бенсимону. Каброль груб и неосторожен, но он мой клиент. Помимо всего прочего, я заинтересован в том, чтобы его план удался.
– Один вопрос, – сказала Лин. – На борту этих кораблей будут люди? На тех, которые Каброль хочет взорвать.
– Нет, – ответил Андрейен. – Все будут в городе, праздновать День Вознесения. Корабли стоят на якоре далеко от берега, на полпути к Тиндарису. И потом, в эту ночь у вас как раз Теват, если я не ошибаюсь? Никто из ашкаров не покинет Солт, и вам лично тоже ничто не угрожает.
– Я врач, – сказала Лин. – Я не смогу хранить тайну, зная, что в результате люди погибнут или будут покалечены, и неважно, ашкары они или нет. Но корабли кастелланских аристократов не моя забота. И вообще, – размышляла она вслух, – если бы я решила кому-то рассказать об этом, как мне объяснить, откуда у меня эти сведения? Ведь тогда мне пришлось бы упоминать о том, что хотелось бы утаить.
– Например, о нашем знакомстве.
– Вы должны понимать, что немногие из ваших сообщников и подчиненных готовы рассказывать направо и налево о том, что работают на вас, – заметила Лин.
– Вы правы, и меня это вполне устраивает. Но вернемся к нашим делам…
– Я знаю, – перебила его Лин. – Моя задача – продолжать поиски.
Возвращаясь в Солт, она бросила взгляд на гавань, синюю полоску на горизонте. И подумала: какое удивительное совпадение. Если Киприану Кабролю удастся его безумная затея, то как раз во время Праздника Богини небо озарит золотой свет.
Но такова была участь ашкаров. Что бы ни происходило внутри Солта, они всегда были окружены мальбушим, их махинациями, их безумием. Возможно, у Каброля ничего не получится, думала Лин; но, если он все же сумеет осуществить свою месть, это будет самый необыкновенный Теват за последние двести или триста лет.
Вернувшись в Маривент, Кел выяснил, что Конор, Лилибет, Бенсимон и Джоливет закрылись в Сияющей галерее вместе с делегацией Сарта. Крики были слышны даже на улице. Он хотел подойти к дверям, но Бенасет прогнал его.
– Нечего вам там делать, Анджуман, – сказал он. – Джоливет запретил мне вас впускать. Идите развлекайтесь.
Кел рассвирепел, но постарался не подать виду. Он развернулся и пошел в кастель Митат, чтобы собраться с мыслями; по крайней мере, рассуждал он, теперь можно избавиться от проклятой бархатной накидки, в которой он жарился целый день. (Лилибет, желая, чтобы он представлял Мараканд в костюмах из зеленого бархата и парчи, никогда не давала себе труда задуматься о том, как он будет чувствовать себя в кастелланском климате. Как назло, стоял чудесный летний день; на синем небе не было ни единого облачка, бирюзовое море было гладким, как стекло.)
В это время внутренний двор кастеля Митата обычно пустовал, но Кел с удивлением услышал голоса. Маленькая принцесса Луиза играла на краю выложенного изразцами фонтана. В детстве Кел с Конором точно так же играли здесь – в жаркую погоду у воды было прохладнее. При этой мысли Кел испытал щемящую грусть; ему было жаль самого себя, прежнего, и жаль Луизу.
Принцессу сопровождала ее телохранитель, Вьен д’Эсте. Келу показалось, что жара ее нисколько не беспокоит. Она держалась рядом с Луизой, а девочка бросала мячом в статую Керры, стоявшую в центре бассейна, ловила отскочивший мяч и смеялась, когда он с плеском шлепался в воду.
Услышав шорох гравия, они обернулись. Вьен взглянула на Кела холодно, с подозрением, сделала едва заметное движение, словно собиралась достать что-то из сапога, но вовремя выпрямилась. «Значит, у тебя в сапоге спрятан кинжал, – подумал Кел. – Я знаю все твои фокусы, воин, хотя ты ни за что не догадаешься, зачем мне эти знания». Луиза бесхитростно улыбнулась ему, потом ее личико стало серьезным, и она протараторила на родном языке:
– Mì pensave che xéra el Prìnçipe, el ghe soméja tanto.
– Она подумала, что пришел принц, – перевела Вьен. – Она говорит, что вы очень похожи на него.
Кел взглянул на Луизу.
– Cosin.
Луиза снова улыбнулась. У нее были редкие зубы.
– Dove xéło el Prìnçipe? Xeło drìo a rivar a zogar con mì?
Вьен вытащила из воды забытый Луизой мяч.
– Принц не может прийти, моя дорогая, у него важные дела. Но я уверена, что он сейчас охотнее поиграл бы.