Женщина-воин была права. Кел бросил Конора – более того, он ни секунды не колебался, прежде чем уйти. Он забыл о нем. Он хотел уберечь Луизу от людей, к которым привык настолько, что неделю назад не заметил бы ничего предосудительного в их поведении. Он считал Монфокона и прочих друзьями Конора, беспечными, безобидными сыновьями богатых родителей, «золотой молодежью», которая развлекается, бросая пироги с крыши замка. Но от безделья беспечные и легкомысленные люди творят дикие вещи.
Кел знал, что Конор не видит этого. Принц не желал понимать, что его «друзья» жестоки и эгоистичны, что они не всегда действуют в его интересах. В жизни Конора было так мало людей, которым он мог доверять, а этих молодых аристократов он знал всю жизнь…
– Ах, вот ты где. – В дверях стояла Антонетта. Она улыбалась, но Кел догадался, что она чем-то встревожена. – Келлиан, тебя ищет сьер Сарду.
– Сарду? – Кел был озадачен; он не помнил, когда в последний раз общался с владельцем «стеклянной» хартии.
– По-моему, он хочет сообщить тебе что-то важное. – Антонетта пожала плечами. – Честно говоря, это самый странный прием в моей жизни.
Кел мысленно согласился с ней. Кивнув Луизе и Вьен, он вышел в коридор.
– С ней все в порядке? С девочкой? – спросила Антонетта, когда они шли в сторону главного зала, навстречу шуму голосов и музыке. – Думаю, это хорошо, что дети быстро все забывают. Интересно, поняла ли она, что произошло. – Девушка с досадой вздохнула, и Кел понял, что она недовольна собой. – Я должна была остановить Шарлона…
– Лин не позволила ему издеваться над принцессой, – успокоил ее Кел. – Так что ничего страшного, Антонетта.
Каблучки туфель Антонетты, расшитых драгоценными камнями, стучали по мраморному полу.
– Она танцевала, можешь себе представить?
Кел остановился около большого окна с фацетированными стеклами, из которого открывался вид на Кастеллан.
– Лин танцевала?
– Она сказала, что развлечет гостей вместо Луизы. Хотя это был не сартский танец, это был…
– Лин, – повторил Кел, – танцевала?
Антонетта обернулась и заглянула ему в лицо.
– Ты что, пьян? Я же только что сказала! Но я такого танца никогда в жизни не видела. Это было… она была прекрасна, но в этом танце содержался вызов, понимаешь? Как будто она хотела сказать мужчинам: «Я знаю, многие из вас пожелают прикоснуться ко мне, но тот, кто осмелится это сделать, лишится руки». Мне бы научиться так танцевать. – Антонетта усмехнулась. – Наверное, я плохо объясняю. Ты мне не веришь.
– Верю, – возразил Кел. – Просто ты меня удивила.
Тем временем Антонетта открыла какую-то дверь и без колебаний вошла внутрь. Дверь вела в узкий коридор с каменными стенами. Они свернули налево, направо, и в коридоре стало совсем темно. Кел споткнулся обо что-то твердое.
– О Боги, – воскликнула Антонетта, – похоже, из-за меня мы заблудились.
Кел едва не рассмеялся. Это было нелепо. Весь этот вечер был нелепым. Они попали в какое-то помещение с низким потолком, напоминавшее кладовую. «Кладовая» была заставлена множеством деревянных ящиков; на некоторых были наклеены накладные, написанные аккуратным почерком. Каменный пол был влажным, с потолка свешивались белые обрывки паутины. В подсвечнике, укрепленном на стене, мигала единственная свеча.
Кел прислонился к куче ящиков. Содержимое было тяжелым – они не сдвинулись с места.
– А может быть, это не так уж плохо – заблудиться, – заметил он. – Не хочешь возвращаться на «праздник»? Я тебя понимаю.
Антонетта стояла совсем рядом. Ее золотой медальон и золотые волосы блестели в свете свечи.
– Я думала, что меня расстроит новость о женитьбе Конора, – медленно произнесла она. – Но я не чувствую ничего, кроме жалости к этой бедной девочке. Как они могли…
«У Конора были свои причины так поступить», – мысленно ответил ей Кел. Но вдруг понял, что сейчас ему не хочется ни думать, ни говорить о принце. Вместо этого он произнес:
– Не понимаю, чему ты удивляешься. Ты не хуже меня знаешь этих людей. Они не смилостивятся над принцессой только потому, что она еще ребенок.
В глазах Антонетты появился странный злой блеск. Может быть, она что-то вспомнила? Но она промолчала. Видимо, воспоминание было не из приятных.
– Ты помогла Луизе, – продолжал Кел. – Я не ожидал, что кто-то из окружающих проявит доброту и сочувствие к этой чужой девочке. А еще раньше ты помогла мне, когда я был болен, – привела ко мне Лин. Прости, я не поблагодарил тебя за помощь. Я знаю, что ты намеренно скрываешь свой ум. Но зачем скрывать доброту?
– Доброта – это слабость; по крайней мере, так считают на Горе, – бросила Антонетта. – Я помню, что когда-то, очень давно, Джосс был добрым. И Конор. Но это время прошло. Они стали такими не потому, что порочны по природе. Это самозащита.
– Конор, – медленно повторил Кел. Видимо, ему все же придется говорить о нем, хочет он этого или нет. – Если ты не считаешь его добрым человеком… тогда почему ты хотела выйти за него замуж?
– Доброта не является обязательным качеством для принцев. И, подобно всем принцам, которым пока не приходилось встречаться с трудностями на жизненном пути, он не понимает, что быть особой королевской крови – это нетрудно. Трудно быть королем и управлять страной.
– Мудрые слова, – улыбнулся Кел. – Но это не ответ. И быть особой королевской крови не так уж легко.
– Ты всегда его защищаешь, – ядовито произнесла Антонетта. – Если хочешь услышать откровенный ответ, пожалуйста: я всегда знала, что он женится по расчету, а не по любви. И в какой-то момент подумала: «Тогда почему бы ему не жениться по расчету на мне?» Понимаешь ли, брак с ним дал бы мне нечто такое, что мне очень хочется заполучить.
Кел приготовился к удару.
– И что же?
– Хартию на импорт шелка, – к его изумлению, ответила девушка. Она отвернулась, и он смотрел на ее шею, освещенную догорающей свечой. – Ты знаешь, что я не могу унаследовать ее от матери. Когда я выйду замуж, она перейдет к моему мужу. Но если мой муж будет королем…
– Король не имеет права владеть хартией, – сообразил Кел.
– Да. Так что я стала бы ее фактической владелицей.
– Значит, таков был твой план с самого начала? Или это придумала твоя мать? – спросил Кел, вспоминая тот бал, состоявшийся много лет назад, когда девушка, в которую он был влюблен, сказала ему, что их пути расходятся.
– Мать всегда хотела, чтобы я стала королевой, – ответила Антонетта. – По-моему, она считает, что это, так сказать, добавит блеска имени Аллейн. А мне нужна шелковая хартия. Так что у нас с матерью были разные цели, но общее средство их достижения.
– Не думал, что тебя так интересует власть, – пробормотал Кел.
Антонетта обернулась к нему так резко, что из прически выскользнуло несколько золотых локонов.
– Разумеется, меня интересует власть! – горячо воскликнула она. – Власть интересует всех. Власть дает человеку свободу. А теперь подумай о моей жизни, Келлиан. Я не могу жить так, как я хочу; не могу выбирать, чем мне заниматься. Я чувствую себя так, будто нахожусь в лабиринте, из которого нет выхода.
Она поиграла своим медальоном.
– Вот что больше всего озадачивает меня в тебе, – сказала она. – Мне кажется, что у тебя вообще нет никаких желаний.
– Почему же. У меня есть желания.
Кел не узнал собственный голос. Вдруг он понял, что они стоят вплотную друг к другу. Так же близко, как на ее первом балу, когда они спрятались за статуей. В тот вечер, когда он осознал, что они стали чужими.
Но сейчас она приблизилась к нему. Намеренно. Сделала шаг, еще один; еще немного – и он мог бы коснуться губами ее волос. Кел чувствовал тепло ее тела, пьянящий аромат ее волос, ее кожи. Видел совсем рядом ее грудь, обтянутую шелком, тонкую талию, стройные бедра.
Антонетта подняла голову и взглянула на него. Она нервничала, и Келу показалось, что она не притворяется, не играет роль. Она положила руку ему на плечо. От этого легкого прикосновения его бросило в жар. Сквозь шум в ушах он различил свое имя – Келлиан – и, будучи не в силах совладать с собой, потянулся к ней.
Его рука легла ей на талию, на обтянутые шелком крошечные пуговицы; и он обнимал ее осторожно, как обнимал бы в танце. Шелк под его пальцами был таким мягким и нежным, но еще он ощутил тепло ее тела под тонкой тканью. Кел не ожидал, что почувствует такое сильное желание. Перед глазами возникла какая-то пелена. Он мог думать только об одном, он хотел только одного – прижать ее к себе.
Ее лицо исказилось, словно от боли.
– Ана… что с тобой? – Кел неловко убрал руку.
– Ничего, – прошептала Антонетта, но он заметил, что она побледнела, и понял, что она действительно испытывает боль.
– Тебе нехорошо, – пробормотал он, еще не придя в себя. – Антонетта, скажи мне… кто-то… обидел тебя? Что тебе сделали?
– Нет. Нет. Это не то, что ты думаешь.
– Скажи мне, – повторил Кел. – Или я позову Лин и попрошу ее осмотреть тебя.
Антонетта выпятила нижнюю губу, как в детстве, когда ей хотелось во время игры изображать командира Эскадрона стрел и отдавать мальчишкам приказы, а они были против.
– Ой, ну ладно, – капризно воскликнула она и изогнулась, как будто в конвульсиях.
Кел не сразу понял, что она расстегивает те самые пуговицы на боку.
– Вот, – сказала Антонетта, повернулась и раздвинула края корсажа, чтобы он смог увидеть ее тело, плавный изгиб талии.
Белую кожу пересекал короткий, но глубокий незаживший порез.
Кел знал, как выглядит человек, испытывающий физическую боль. И еще он знал, как выглядит рана, нанесенная мечом.
– Это след от удара клинком, – сказал он. – Где ты получила его?
– Во время тренировки, – объяснила Антонетта. – В детстве я училась владеть мечом – может, ты помнишь, а если нет, ничего страшного. Мне пришлось оставить занятия, когда мать решила, что я уже взрослая. Она сказала, что ни один мужчина не возьмет в жены девушку, умеющую обращаться с оружием. Но мне этого не хватало, и иногда я тайком выхожу в город и там тренируюсь. Мать ничего не знает об этом. Когда я беру в руки меч, то забываю обо всем – о том, что надо искать себе подходящего мужа, о придворном этикете, о том, что я наследница Дома Аллейнов. Я просто Антонетта, которая учится сражаться.