– Можно потрогать? – спросил он.
Она удивленно приподняла брови, но кивнула. Кел осторожно провел кончиками пальцев по коже вдоль пореза; кожа была теплой, но не горячей. Значит, рана не нагноилась. Просто багровая линия, неуместная на этом нежном, грациозном теле, одетом в шелка.
Он снова почувствовал желание и запретил себе думать об этом; она была ранена. И все же… ее кожа была такой нежной… как шелковая ткань, основа богатства ее семьи. Ему не хотелось убирать руку.
– Поговори со своей портнихой, пусть поможет тебе связаться с Лин, – посоветовал он. – Ей можно доверять. Она будет молчать. Но рану нужно перевязать. А до тех пор промывай ее теплой водой с медом. Когда я получал раны…
– Раны? – удивленно переспросила Антонетта, глядя на него огромными голубыми глазами.
Кел мысленно выругал себя. Он чуть не проболтался, чуть не забыл, что она говорит не с Келлианом Сареном, а с Келом Анджуманом, отпрыском небогатой аристократической семьи из Мараканда, бездельником, живущим на подачки Дома Аврелианов. Келу Анджуману негде получать раны.
Много лет назад Антонетта сказала ему, что он «должен кем-то стать, сделать карьеру». И он сделал карьеру, но такую, о возможности которой она даже не подозревала. Кел презирал ее за искусственные манеры, за фальшь, за то, что она постоянно играет роль. Но забывал о том, что сам ведет себя точно так же. Он настолько привык притворяться другим человеком, что ложь стала его второй натурой, она была для него естественнее правды. Он постоянно лгал, с утра до вечера. Все, что он говорил Антонетте, было ложью. Даже если это была и не ложь, он все равно обманывал ее.
Леди Аллейн была права, когда сказала, что Кел ей не пара, хотя о причинах этого она даже не догадывалась. У них с Антонеттой не было будущего. У него не могло быть будущего ни с кем.
Заметив, что выражение его лица изменилось, Антонетта отвернулась, прикусила губу и нервно сжала пальцы.
– Надо возвращаться, – пробормотала она. – Ты не поможешь мне застегнуть платье?
Ему не хотелось этого делать. Находиться так близко от Антонетты было опасно. Желание заключить ее в объятия не покидало его; Кел представлял себе, какие у нее нежные, горячие губы, представлял, как прикасается к ее бедрам, обтянутым шелком, прижимает ее к себе. Обнимая ее, он сможет забыть обо всем, и тогда эта боль в сердце, боль во всем теле оставит его.
Нет. Он не такой, как Шарлон; он в состоянии себя контролировать. Он в состоянии вести себя так, словно его ничто не трогает, словно она безразлична ему, как все другие. Ему приходилось играть и более сложные роли.
Кел наклонился и сосредоточился на крошечных пуговицах, сосредоточился на том, чтобы застегнуть их ровно и аккуратно, стараясь не думать о девушке. Она стояла совершенно неподвижно, опираясь о деревянные ящики; и когда Кел поднял взгляд, ему в глаза бросился зеленый ярлык с надписью.
Антонетта оглянулась.
– Все в порядке?
– Все нормально. – Выпрямившись, Кел поправил ее волосы и на мгновение прикоснулся к застежке цепочки у нее на затылке. – Как ты считаешь…
– Что? – Она снова обернулась и вопросительно посмотрела на него.
У него кружилась голова от желания, смешанного со стыдом.
– Я мог бы поговорить с Конором, – пробормотал он. – Или с Майешем. Может быть, есть какой-нибудь способ передать тебе хартию без замужества.
Она улыбнулась ему своей сияющей улыбкой.
– Не нужно. У меня имеются кое-какие идеи. – Она огляделась. – Кстати, я поняла, где мы находимся. Идем.
И она направилась к двери. Пройдя по лабиринту коридоров, они вышли в тот самый зал с цветастыми диванами и драпировками. Кел удивился: зал оказался почти пуст. Двери, ведущие на террасу, были открыты, гости вышли подышать свежим воздухом.
– Я должен найти Конора, – сказал Кел.
– Сарду может подождать, – кивнула Антонетта.
На террасе было прохладно, в воздухе смешивались ароматы духов – мускусных, цветочных, древесных. Подойдя к перилам, Кел понял, почему гости покинули зал. Далеко внизу, у подножия Горы, собралась толпа. В свете факелов трудно было рассмотреть людей, но он увидел транспаранты, на которых лев Кастеллана разрывал сартского орла.
Расстояние приглушало голоса, и они напоминали гул далекой грозы.
– Смерть Сарту! Лучше война, чем союз с Сартом!
Но Кел не мог сейчас думать о Сарте, о политике, о союзах и войнах. В комнате, где они укрылись с Антонеттой, на одном из ящиков он увидел этикетку. «Поющая обезьяна». Он хорошо запомнил это необычное название. То же самое вино, те же самые ящики, которые стояли под лестницей в «конторе» Проспера Бека.
Неужели Ровержи как-то связаны с Беком? Неужели Бенедикт и есть его «покровитель»? Связь была косвенной, но этого оказалось достаточно для того, чтобы побудить Кела сделать то, что он сделал.
Он разжал пальцы и взглянул на золотой медальон, который прятал в левой руке. Антонетта даже не заметила, как он расстегнул цепочку. Глядя на медальон, он снова испытал чувство вины. Этот медальон был нужен Беку, ради него Кел пожертвовал остатками чести и самоуважения. Кел почувствовал, что не сможет отдать его бандиту, не взглянув, что находится внутри. Бек сказал, будто там содержится некая «информация», но он не имел никаких оснований верить этому типу; а что, если содержимое медальона может повредить Антонетте, ее репутации?
Отбросив последние сомнения, Кел открыл крышку. И застыл, вытаращив глаза. Внутри ничего не было, только крошечная рамка, куда обычно вставляли портрет.
Итак, Бек заставил его украсть пустой медальон.
Кел поразмыслил. Довольно массивный золотой кулон был подозрительно легким. Он вспомнил двойное дно в ящике буфета Конора, в котором хранились маковые капли, и с силой надавил большим пальцем на узенькую рамку.
Раздался щелчок, и рамка отскочила, открыв тайник. В потайном отделении лежал крохотный кружочек, сплетенный из каких-то лохматых черных веревочек…
Келу показалось, что у него остановилось сердце. Это было кольцо. Кольцо из травинок, из длинной светло-зеленой травы, которая росла в Ночном Саду. То самое кольцо, которое он подарил Антонетте давным-давно, еще до того, как ее мать запретила ему приближаться к ней. До того, как она стала светской красавицей.
Ничего не соображая, не зная, что думать, Кел закрыл медальон. За спиной у него раздались шаги; он приказал себе успокоиться, придал лицу выражение вежливого интереса и обернулся.
Это был Полидор Сарду, одетый в яркий парчовый камзол.
– Протестующие лишь выражают общее мнение, – заговорил мужчина, выглядевший больным и невыспавшимся, его глаза провалились. – Поступок Сарта – это оскорбление.
Он взглянул за спину Кела, на послов Сарта, которые стояли рядом с Майешем. Сенекс Домицио был невозмутим, но глаза сены Анессы метали молнии.
– И Дом Аврелианов безропотно снес его.
– У Дома Аврелианов не было выбора.
В этот момент Кел увидел в дверях Конора. Принц беззаботно улыбался. Он был не один. Рядом с ним шла рыжеволосая Силла.
– Вы хотели поговорить со мной? – спросил Кел, пряча медальон в рукав.
– Да, хотел. Выбор всегда есть, – заметил Сарду. – Говорят, вы ушли с этого фарса, «приветственной церемонии» на площади. Вы продемонстрировали лояльность.
Кел прищурился. «Вы продемонстрировали лояльность». Лояльность кому? Он просто хотел подбодрить Конора, и ему не приходило в голову, что его поступок может быть интерпретирован как-то иначе. Теперь стало ясно, что некоторые приняли его за выражение протеста.
Сарду продолжал:
– Если вы пожелаете обсудить возможные варианты… Например, давление на некоторых лиц, с помощью которого можно избежать этого брака…
Последнее слово он произнес с отвращением.
Кел вспомнил Фаустена.
– Есть люди, желающие уничтожить Дом Аврелианов, – вполголоса произнес он.
Сарду даже отшатнулся.
– Уничтожить Дом Аврелианов? Ни в коем случае. Я желаю только одного: избавить их от слабостей, сделать наш царствующий дом сильным.
Кел вглядывался в лицо аристократа. Он знал, что должен остаться, надавить на Сарду, постараться выяснить больше. Но внезапно ощутил отвращение ко всему этому: к Королю Старьевщиков, к Просперу Беку, ко лжи, которую он говорил Конору, к поступку, который сам только что совершил, оставшись наедине с Антонеттой. Он был противен сам себе за то, что открыл медальон.
Антонетта носила этот медальон с детства; наверняка восемь лет назад она по какой-то причине спрятала туда колечко из травы и забыла о нем. Но все равно Кел понимал, что он последний человек, которому она рассказала бы об этом. Он не только обманул ее доверие, он увидел нечто, не предназначенное для посторонних глаз. И еще он не мог отделаться от мыслей о Проспере Беке. Зачем, во имя всего святого, главе преступного «синдиката» понадобилась памятка о давно забытой юношеской влюбленности?
«Ты уверен в том, что эта влюбленность забыта? – прошептал внутренний голос. – Разве твое сердце не дрогнуло, когда ты увидел засохшие травинки? Неужели известие о том, что она хранила кольцо все эти годы, ничего не значит для тебя?»
Кел давно научился игнорировать настойчивый голос, который побуждал его заглянуть к себе в душу, попытаться разобраться в себе. Он знал, что самокопание не доводит до добра. Он велел себе забыть об Антонетте и сосредоточиться на Сарду.
– Я запомню ваши слова, – медленно произнес Кел, – как слова преданного человека, желающего защитить своего короля и принца.
– Вы правы.
Кел кивнул.
– Но сейчас мне нужно идти. Его высочество, должно быть, ищет меня.
Сарду явно был разочарован.
– Разумеется.
Чувствуя на себе пристальный взгляд старого придворного, Кел ушел с террасы в дом.
Антонетта разговаривала с куртизанкой в ярком наряде. Заметив его, она улыбнулась и спросила:
– Все в порядке?
– Конечно. Вытяни руку, – попросил он и вложил в ее ладонь медальон. – Ты обронила, – объяснил он.