— Торопиш-ш-шься? — затянула одна морда, опалив Тэда огнем из своей глотки.
«А день обещал быть приятным…. Но, собака, слова своего не сдержал…», — обреченно подумал Тэд.
Вторая химера же, наоборот, раззявила пасть, откуда показался длинный тут же затрепетавший змеиный язык.
— Зас-с-счем тебе с-с-спешшить, — уродливая серая рука потянулась к Тэду.
Корявые толстые скрюченные пальцы с загнутыми когтями вдруг стали осыпаться песком, а под ними проступила тонкая женская кисть. За нею, как лавина, следующая за покатившимся с горы камнем, начала осыпаться и вся химера. И вот уже вместо змееязыкой уродины перед Тэдом предстала блондиночка в пеньюаре. Та самая, которой он со злости запихнул проклятые десять талеров. Когда он совал скрученные трубочкой купюры в вырез той девицы, то им двигал отнюдь не интерес к прелестям красотки, что были едва прикрыты тонкой тканью сорочки.
Тэд хотел увидеть на перемазанном лице пигалицы … что? Он и сам толком не знал, но логичнее всего было предположить — жадность и зависть к более удачливой товарке. Ведь когда эта зараза запихивала ему купюры в ворот рубашки, ею двигали страх и ненависть, бурлившие в крови от только что пережитого. Но после того, как на кухне появились чокнутая старуха, у мелкой было время, чтобы прийти в себя и осознать: дав волю злости, она собственноручно лишила себя «заработанных» денег.
Ловец с болезненным мазохизмом ждал именно алчного блеска в глазах пигалицы, такого же, как у той блондинки в неглиже, хотел убедиться, что и эта мелкая зараза — такая же продажная. Ведь он по опыту знал, что и развратницы, и тихони в конечном итоге одинаковы. Только тихони ломаются дольше и громче.
Тэд ждал именно этой реакции от худышки, а получил… да его таким презрением Лурку во век не облить, как бы тот аристократишка ни старался.
И вот странность — его такая реакция пигалицы не раздражала. Она ему даже… оказалась приятной. Сродни той, что бывает, когда, открывая почтовый ящик, ожидаешь увидеть в нем квитки и рекламные буклеты, а находишь — письмо от старого друга.
Но вот сейчас, в этот самый момент, Тэду было не до воспоминаний. Перед ним стояла та блондинка с кухни. Вторая химера осыпалась песком, превратившись в старуху, а все пространство лабиринта поплыло, переплавляясь в кухню, которую Тэд недавно покинул.
«До воспоминаний добрались, заразы», — зло подумал ловец, понимая, что химеры захотели зациклить короткий момент его жизни, поймать в ловушку, в которой он не сможет отличить реальность от иллюзии.
Несколько секунд — и ощущение, что время повернулось вспять, и он находится вне лабиринта, стало физически осязаемым. Блондинка вновь флиртовала с ним, старуха на входе скалилась, олух, что едва не выбил дверь, осоловело крутил головой. Они все были настоящими, не отличимыми даже для него, ловца. Все, кроме пигалицы. Тэд печенкой чуял в ней фальшь. Образ той, настоящей заразы, стоял перед его мысленным взором. И мелкий шрам от оспинки рядом с мочкой уха, и свежий след от ссадины рядом с виском, и чуть асимметричный разрез кошачьих глаз.
Эпизод на кухне повторялся раз за разом, лишь с одной целью — свести с ума. Но Тэд сейчас, как никогда, четко понимал: это все обманка. Здесь нет настоящего ничего. Он шагнул прямо через иллюзию пигалицы, и она лопнула, как мыльный пузырь.
Очередная ловушка лабиринта распалась, открыв уже знакомый проход.
Когда ловец покинул сумрачный мир, то машинально полез в карман за хронографом. Отщелкнул крышку обычных на первый взгляд карманных часов. Два циферблата, один поверх другого, показывали время: реальное и то, сколько он на самом деле провел в лабиринте. Выходило, что в явном мире прошло не больше пяти минут, а вот по дорогам предвечного сна он проплутал час.
Тэд усмехнулся — быстро он. Химеры могли и полдня поизмываться, а их иллюзии бывали порой столь правдоподобны, что некоторые и не выбрались вовсе. Вот только каменные уродины оживали лишь тогда, когда чуяли поживу, а это значит, что ловец уже близок к грани…
Но потом он сам себя успокоил: ведь быстро же справился с иллюзией. Даже в лучшие времена, когда Тэд надеялся, что его питомица, Бариста, может стать якорем, такого не случалось. И тут его снежной лавиной накрыло осознание: якорь. Именно у якоря помимо воли запоминаешь такие мелочи, которые не под силу повторить иллюзиям лабиринта, да даже если и повторят, не будет в них чего-то настоящего, узнаваемого. Того, к чему тянется не разум, душа…
— Твою же ять! — выругался Тэд сквозь зубы и отчаянно расхохотался. Мессир обвел его, как мальчишку вокруг пальца и все-таки сделал по-своему, нашел чем заякорить Тэда в этом мире.
— А мне как теперь с этим жить? — крикнул ловец стенам.
Увы, его пустой кабинет ответа не знал. А может, просто не захотел им делиться.
Он.
Сегодня ему казалось, что он — редкостный идиот. Но потом он осмотрелся и понял. Нет. Это не заниженная самооценка. Просто вокруг — полные кретины. А в особенности — Фортуна. Эта дама вообще маразматичка.
Лаборатория. Лучшая. Самая новая. Совершенная. В ней уже несколько лет он корпел над расчётами, экспериментами и … все — впустую. И сегодняшний — тоже провальный, вывел его из себя.
— Я переселю ее. Эту чертову душу. Со всей ее гребанной памятью, переселю!
Он сжал кулаки по обе стороны от схемы расчетов, что лежала перед ним на столе.
Чашка липового чая, который он так любил, уже остыла, а он все вертел в руках карандаш.
«Требуется еще одна душа для эксперимента…» — он подчеркнул эту фразу красным карандашом. Требуется…. Да, требуется. Но гораздо нужнее ее — время, которое убегает сквозь пальцы.
Шенни.
Что я знаю о злости? Об отчаянии? В конце — концов, о себе самой? Как оказалось на поверку — совершенно ничего. Но я это собиралась исправить. Другой вопрос: как?
Об этом я и размышляла за чашкой взвара. Сковорода была отчищена до блеска, рассыпанная соль — подметена, Харту выдана компенсация в виде ста граммов первача, а Марлен утешена чашкой кофе.
Даже близнецам, проспавшим все, досталось от щедрот Фло по медовой коврижке. И вот, когда все разбежались, на кухне вновь остались мы со старухой.
— Ну что, поняла, что искать справедливость бессмысленно? Если ты ожидаешь ее найти, то ты ошиблась миром, девочка.
Я лишь согласно кивнула и отхлебнула облепихового отвара. Он был горячий, приятно обжигавший горло и дарящий ощущение спокойствия и уверенности. Дома никогда не подавали к столу взваров и морсов. Матушка считала их напитками плебеев. Только черный чай из южных секторов, который славился терпким вкусом и баснословно дорогой ценой. Или кофий, по талеру за унцию. Иногда родительница снисходила до горячего шоколада, а в жару — до лимонада с кубиками льда. Мне же в детстве дозволялось еще и какао… Но взвары — никогда.
Сейчас я искренне не понимала: почему? Чем напиток перед нею так провинился? Ароматный же, с медовым послевкусием. И пусть облепиховый отвар был сварен в неказистой кастрюльке с отлетевшей ручкой, зато он обладал поистине магическим свойством, заставляя меня вспоминать случившееся утром отстранённо, без истерик и надрывов.
— Фло, как ты думаешь, мне можно пойти учиться? — осторожно задала я вопрос. Не поясняя «куда» и «зачем». Но собеседница умела слушать тишину между слов. Да и мыслила старуха на удивление быстро.
— Отчего бы не пойти? Дар-то есть. Магом вполне станешь… Мож, и в ловцы бы взяли, будь парнем, — задумчиво присовокупила она, а я поперхнулась.
При упоминании о ловцах облепиховый отвар уже не казался таким вкусным.
Принять решение пойти учиться, чтобы хоть как-то контролировать свой дар, управлять им, меня заставила сама судьба. А еще — отчаяние. Воспоминания, как я стою, прижатая к стене тяжелым мужским телом, жгли не хуже только что поставленного клеймо. И я готова была отдать все, лишь бы больше никогда не чувствовать подобного.
— Ты не смотри на меня так. Правду искать, зачастую, действительно бессмысленно. Правду нужно создавать, гнуть под себя, крутить в бараний рог. Именно так и рождается справедливость, а не в слезах, соплях и надеждах.
Спустя два часа я, стучась в двери школы для одаренных детей, повторяла слова старушки Фло про себя.
Вотчина школяров находилась в отдельном секторе. Как утверждали официальные власти, дабы не отвлекать юные чада от усиленного изучения магических дисциплин. Как чесали языки обыватели, чтобы молодые маги попросту не разгромили столицу.
Дар — явление редкое, а сила, бурлящая в жилах — хорошее подспорье ветру в голове, если дело касается какой пакости или хулиганства. А на подобные выходки молодые горячие адепты были горазды.
Налетевший ветер закружил желтые опавшие листья вязов, попытался, как бабник со стажем, тут же поднырнуть и под подол моей юбки, но я бдела и вовремя прижала ткань руками.
— Чего надобно? — в меру дружелюбно осведомился карла, открывший створку.
— Учиться, — я развела руками, отчего ветер тут же решил: это шанс взять реванш и завертел вдвое сильнее.
— Набор на этот год окончен. И так много взяли. Школа не резиновая, а магов, что лезут на дармовщину, девать уже некуда, хоть маринуй, чтоб не испортились до следующего года, — гордо задрав нос, выдал карла.
— Но… — я растерялась, и весь боевой настрой сошел на нет.
А коротышка по-вороньи прищурил один глаз и, махнув рукой, выдал:
— Ладно уж, пропущу. Иди к директору. За кого просить-то будешь: за дитя, али за брата, аль за сестренку младшую? — беззлобно уточнил он.
Я растерялась: нет, конечно, Фло меня предупредила, что в Академию мне ходу нет, пока школу не закончу, но я-то думала, что эта самая «школа» — понятие расплывчатое и условное. А тут, едва зашла в холл, как прозвенел звонок. Открылись двери классных комнат, и меня буквально впечатало в стену толпой сорванцов, вырвавшихся из дверей, как вода из сдавшей позиции дамбы: стремительным, устрашающим и сокрушающим все на своем пути потоком.