Я опечалилась окончательно. Зак наконец-то отпустил свой край талмуда, и я прижала учебник к себе. Вот ведь. А с виду такая миролюбивая книжка. Ее и не заподозришь в том, что она способна держать круговою оборону от жаждущих приобщиться к бесплатным знаниям.
Я почувствовала, как талмуд тяжелеет в руках, а края его обложки становятся острыми. Книга мстила, как могла, своей непутевой хозяйке.
Идя за куратором в аудиторию, в мыслях прикидывала, как задобрить собственный учебник, и задумавшись, не заметила, что Зак остановился. Врезалась прямо в его спину. И отлетела бы, плюхнувшись на то место, которое участвует во всех сферах человеческой жизни, от учения до приключения, но меня успел подхватить обернувшийся куратор.
Я так и зависла в прогибе, поддерживаемая за талию Заком, с книгой в руках. Вторая рука куратора аккуратно легла мне под лопатку. Поднимал меня бывший жених медленно и аккуратно, как хрустальную статуэтку, а потом…
— Знаешь, Шенни, не хотел дарить тебе это в коридоре. Боялся, что случайный свидетель все не так поймет, — с этими словами Зак протянул мне сверток. — Это тебе.
Я недоверчиво глянула на куратора.
— Это за брата. Он вчера пришел домой в третьем часу ночи. Весь мокрый, грязный и молчаливый. Зашел ко мне в кабинет. Я за работой бывает и до пяти утра засиживаюсь, — словно оправдываясь, пояснил Зак. — И поклялся, что больше никогда, никогда не будет участвовать в гонках. Сам. Добровольно. Принес мне клятву древних. На крови. — куратор говорил, словно клинком слова отсекал, чеканил. — А потом рассказал все.
Я чуть не взвыла. Вот трепло! Мысли у меня были сплошь членовредительские и все адресованы одному юнцу.
— Поэтому я безмерно благодарен тебе, Шенни. За то, что ты сумела донести до Клима простую истину, которую от меня брат слышать не хотел. Пусть и так, после этих проклятых гонок, но я рад, что он наконец-то одумался.
Он замялся, не зная, что сказать еще, и повторил.
— Это тебе. Подарок в благодарность.
Произнесено это было так искренне, что отказать я не смогла. Протянула руку к свертку. Под пальцами зашуршала оберточная бумага, и в моих руках оказалась шаль.
Увы, я знала, сколько стоит это ажурное полотно. Теплое, согревающее даже в лютые морозы лучше меха, это вязанное чудо могло пройти сквозь кольцо, не застряв. И стоило оно в три раза дороже, чем мы вчера, вместе взятые с Климом, выиграли.
С губ уже хотели сорваться слова о том, что это слишком дорогой подарок, и я не вправе его принять, как Зак подошел и собственноручно накинул мне шаль на плечи. Чуть задержал свои руки на моих и прошептал:
— Прошу, не отказывайся. Иначе мне придеться ломать голову над другим подарком. А если думаешь о цене, поверь, то, что ты сделала для Клима, стоит намного дороже.
Потом, словно опомнившись, что он куратор, а я его подопечная, резко отстранился. Шаль нежно обнимала плечи, а я поняла, что этот подарок — гораздо лучше дежурного букета цветов или украшения. Он пропитан заботой, вниманием, пониманием и уважением.
— Спасибо, — сказала и оробела.
Зак тоже чувствовал себя не в своей тарелке но все же, преувеличенно бодрым тоном начал:
— Ну, раз уж домашнее задание не сделано, то приступим к изучению новой темы.
Он рассказывал, а я старательно записывала. Вредная книженция, так и не открывшаяся на протяжении всех двух часов, что шло занятие, покоилась на краю парты.
Но вот странность, нет-нет, но, поднимая голову, я ловила на себе внимательный задумчивый взгляд Зака. Когда же звонок возвестил о начале большой перемены, я поняла, что голодна. Зверски. Но отчего-то покидать аудиторию не хотелось. Не торопился и куратор, с преувеличенным вниманием разглядывая листок, на котором была выведена всего пара строчек. А потом, вскинув голову, Зак прошептал: «К бездне все правила» и уже громче спросил:
— Шенни, как ты сморишь на то, чтобы пообедать?
— Одобрительно, — ответила я и за себя и за свой голодный желудок.
— А если в моей компании?
Тут я озадачилась.
А потом решила: отчего бы и нет? Во всяком случае, мой молодой уже не растущий организм усиленно намекал, что не прочь бы получить вкусное и калорийное топливо.
— С удовольствием, — и ведь ни звуком не слукавила. В обществе Зака я чувствовала себя легко и непринужденно, словно мне снова было шесть и самая большая проблема, что маячила перед моим носом — это испачканные грязью ботиночки.
— Тогда прошу, — мне галантно подставили локоть.
Я, чуть смущаясь, положила свою ладонь на сгиб его руки. Мы так и пошли, неспешно, по вновь опустевшему после звонка на урок коридору.
Оказалось, что в этом секторе помимо самой школы имелся еще городок. Не чета столице, но в нем было свое очарование. Он разместился за территорией школы так, что, сойдя с пирса, перед приплывшим виднелась лишь Альма-матер. Только пройдя учебный двор, можно было попасть в бриталь.
Тихие улочки, палисадники с пышными астрами, рябиновые гроздья, свисающие прямо над головами прохожих.
— Почему… — начала было я озадаченно, но Зак, словно поняв мою еще не высказанную мысль, завершил за меня.
— … здесь так спокойно? Хотя столица — близко, — и понимающе усмехнулся. — Здесь нельзя построить фабрику или завод, плантации тоже организовать проблематично. Виной всему — непредсказуемые адепты. Представь, что у юного дарования из рук вырвалось заклинание. А если рядом производство? Так что местные жители — это очень смелые люди.
— Которые даже не боятся открывать кафе? — я кивнула на вывеску.
К покачивающейся на ветру шильде мы как раз и направлялись. Чья-то смелая рука намалевала на ней запечённую курочку. Художник явно был из тех, для кого такие мелочи, как реализм, значения не имеют. Вдохновение — превыше. Оттого окорочка, воздетые к небу, были не коричневого, а малинового цвета. Видимо, курочка, по мнению творца, не жарилась на вертеле, а загорала под солнцем. Пропорции шедевра и вовсе являли собой отдельную сагу. Голодную. Поскольку столь раскормленную несушку я в реальности еще не встречала. Она была фантастически упитанной. Такой, что ее ширина в три раза превышала длину.
— Здесь отлично кормят, — заверил меня Зак, словно угадав мои мысли. — Кулинарный талант хозяина не чета его художественному вкусу, поверь мне.
Если мужчина просит ему поверить, то обязательно нужно проверить. Поэтому-то я и решила, что все же стоит лично удостовериться, что подают здесь нормальных жареных курочек, а не тех, что способны завлечь своим видом только слепых.
Внутри оказалось чисто, опрятно и на удивление уютно. Не кабак с голой столешницей, а вполне приличный стол, накрытый небеленой льняной скатертью. Опять же стулья, а не скамьи. Едва мы сели, рядом с нами оказалась женщина. Завязки ее передника обхватывали внушительную талию, пухлые руки держали свёрнутые салфетки. Глядя на подошедшую, сразу становилось понятно: не служанка, хозяйка.
— Чего желаете? Сегодня у нас запечённая курочка с картошкой, есть рыбный суп, кексы вот-вот подоспеют. Из напитков у нас есть чай, взвары, лимонад, кофий… — она говорила и разворачивала салфетки на скатерти перед нами. Причем слова ее звучали так многообещающе, что мой желудок слушал их как симфонию.
— Курочку, если можно, — вспомнив страшилище на шильде, мне подумалось: не иначе это их коронное блюдо? Надеюсь, что только оно не слишком дорогое. Хотя вчера и заработала изрядно, но сейчас, когда я поняла истинную цену денег, тратить их на ерунду не хотелось.
— Нужно, — мягко улыбнулась хозяйка. — А попить?
— А есть компот из облепихи? — сказала, и только тут поняла, что у меня, благодаря Фло, появился новый любимый напиток.
— Есть такой, — согласно кивнула женщина, и, обращаясь к куратору, спросила: — А вы, господин Закриан, чего изволите?
— Мне суп и кофе, пожалуйста.
Понятливо кивнув, хозяйка удалилась, а я, снедаемая невесть откуда взявшимся любопытством, вопросила:
— Часто тут бываешь?
Зак смутился, словно я уличила его в недозволительной слабости:
— Бывает. Просто здесь вкусно готовят. А дома… Слуг не много, оттого Гретхен совмещает обязанности экономки и повара. И хотя ее рагу необычайно сытное, да и порции большие, но иногда хочется не только полной тарелки, но и дожаренного, досоленного и поперченого.
Зак грустно усмехнулся, а я поняла, кожей почувствовала, что вот это признание далось ему с трудом. Я оценила его честность: трудно признаться самому себе, но вдвое тяжелее сказать это вслух так, чтобы не напроситься на жалость.
Он замолчал и посмотрел на меня, а потом неожиданно выдал:
— Шенни, тебе никто не говорил, что ты удивительная девушка?
— Говорил. Буквально вчера. Твой брат.
Зак удивленно вскинул брови, и я пояснила:
— Заявил во всеуслышание, что я просто-таки уникальная, не такая, как все. А точнее — чокнутая.
Друг детства лишь усмехнулся.
— Да, братец это может. Но я не о том. Могу поспорить на свое месячное жалование, что большинство девушек на твоем месте, узнав о том, что я далеко не богат, испытали бы разочарование, но ты… Знаешь, что я увидел в твоих глазах сейчас? Сочувствие. Не жалость, не отрезвление, не сожаление о порушенных планах. И эта твоя реакция, она невероятно подкупает.
— Ты так хорошо читаешь по лицам? — мне даже стало чуть обидно: неужели я для Зака, как открытая книга?
— Не всегда, — он ответил уклончиво и, взяв мою кисть, неожиданно перевернул мою руку ладонью вверх. — Говорят, по рукам читать проще.
Его палец прошелся по одной из линий, рассекавших ладонь. Едва уловимое касание, граница флирта и беседы. Оно вызвало у меня смущение. Словно мне было шестнадцать, и я впервые оказалась на свидании. Но руку убирать отчего-то не захотелось.
Зак тоже не торопился отпускать мою. Начни он сыпать комплиментами или говорить о пустяках, я бы отняла ладонь, но он сидел и молчал. Его пальцы просто касались моей кожи, даря спокойствие. И я тоже не говорила ни слова. Как будто враз звуки стали лишними, пошлыми и ненужными.