Дни походили один на другой, казались нескончаемо длинными. Обманчивое впечатление – время неслось, как беговые жуки на заезде.
Приближалась осень.
Мурин-Альбинский не показывался им на глаза. Таился где-то на границе измерений, шастал между мирами. Терялся в бесконечных коридорах, галереях и переходах Хмарьевского кремля.
Как паук, спрятавшись в темном углу, ткал свою паутину.
Картинка постепенно складывались. Его замысел становился все более очевидным. Только не было прямых доказательств.
Они ползли к вражеским окопам, в полной темноте, – и стоило кому-то вскочить раньше времени и закричать «ура!», – их всех немедленно накрыло бы огненным шквалом.
Поэтому они действовали, как и их противник – таились до поры по укромным углам, ткали свою паутину.
По протекции Дарьяна, при активном содействии Дульфа Северину удалось устроиться в городской Архив.
Ранним пасмурным утром он поднимался по широким ступеням, ведущим к северо-западным воротам Хмарьевского кремля.
Один из бесчисленной армии таких же, как он, служителей города, в неприметных темно-серых, черных, болотных и бурых плащах с надвинутыми капюшонами – они втягивались в ворота сплошным человеческим потоком.
Гранитная лестница пустела до наступления сумерек, когда весь этот человеческий поток кремль исторгал из себя – в обратном направлении. Поток спускался к широкой площади, чтобы дальше рассеяться по Хмарьевску, кто куда, согласуясь с личными вкусами и представлениями о благоприятном отдыхе – по кабакам и публичным домам, по съемным мансардам и аккуратным домикам с цветниками, по полупустым храмам любого из Пятерых и забитым до отказа театрам…
И вместе с ними шел Северин – плоть от плоти этого хмарьевского народа, бесцветных и безликих тружеников, на многих и многих поколениях которых зиждилось благосостояние города.
Самые благополучные, самые скучные его жители.
Будто слой соломы, отделяющий драгоценную фарфоровую вазу от жестких стенок ящика, в котором ее перевозят, они служили прослойкой – между низшими и высшими.
Между низшими: толпами голодранцев, желающими урвать себе кусок счастья, желательно бесплатно, возможно, ценой большой крови. Между несчастными отчаявшимися дураками, готовыми поверить любому безумцу, который пообещает им свет в конце туннеля – опять же, за любую цену. Между всеми теми людьми и нелюдями, что стекались из чащоб, гор и пустынь – сюда, в сердце цивилизации, чтобы попытать счастья. Беглецами. Отверженными. Отбросами.
И между высшими: между выжившими из ума плешивыми аристократами, утопающими в роскоши, но всего этого им по-прежнему было мало и хотелось больше. Между холодными и пресыщенными жизнью авантюристами, желающими пощекотать себе нервы; и честолюбцами, которых мог бы так выгодно высветить пожар какой-нибудь новой, безусловно, маленькой и, безусловно, победоносной бойни. Между хихикающими над магическими шарами магами в башнях из слоновой кости и плетущими в своих заплесневелых казематах гнусную ворожбу чернокнижниками. Вершителями. Кукловодами. Сверхчеловеками.
Между первыми и вторыми стояли – безликие и бесцветные, обычные, заурядные, простые люди.
Будто крышка на печной трубе – рассекали, притупляли, задерживали идущий снизу раскаленный жар, густой пар, которому лишь бы рваться и рваться вверх, а дальше хоть трава не расти. А сверху не давали прорваться громыхающему граду, безумному ливню, злой вьюге, которой лишь бы упасть, обрушиться, побелить все своим цветом, а после нас – хоть потоп.
Сами того не ведая, не давали разгореться Большому Пожару, хотя наверняка чувствовали, – не могли не чувствовать, – стоит ему разогреться, первыми сгинут именно они.
Не большие и не малые – а так, средние.
Ловили злой Хмарь-туман дырявым корытом, цепляли на дуршлаг, просеивали его решетом.
Кому и зачем это надо – не ведали. Сами про себя думали, что живут зря. Думали, все это бессмысленно. Думали, что растрачивают себя по пустякам и занимаются глупостями. Втайне мечтали о переменах, великих свершениях – но были слишком слабы для них, слишком трусливы и болезненны.
Выросшая среди крутых холмов и мглистых низин, особая нация хронических насморков и вечно мерзнущих пальцев ног, поджимай – не поджимай.
Не герои и не злодеи, не богатые и не бедные, не личности и не толпа – а так, где-то посередине.
Проживали долгие, скучные свои жизни, занимаясь бессмысленными и скучными делами – каждый своим. Но в целом… В целом… Служили фундаментом, не давали растратить и растерять. Удерживали. Сохраняли. Приумножали.
Ловцы тумана. Основа мироздания. Опора Равновесия.
Теперь Северин чувствовал себя одним из них.
И все больше убеждался – то, что они делают – он сам, и Дульф, и Мартуз, и Дарьян, и даже прищученный городской стражей, томящийся в ее темных казематах магистр Циролис – пятерка безумцев, пятерка отчаявшихся, – совершенно необходимо. То, что они собираются сделать, – их прямой долг.
Прежде всего – перед этими безликими и бесцветными людьми, вместе с которыми он поднимался и спускался по широким гранитным ступеням, ведущим к воротам Хмарьевского кремля.
И цель теперь была близка, как никогда.
6
Покончив с делами в Архиве, он спускался по гранитной лестнице, миновав широкую площадь, углублялся в нижний город. Брел, куда глаза глядят, без особой цели. Размышлял. Обдумывал.
В Архиве приходилось заниматься не только их собственным Делом, в подробности которого посвящены были в Хмарьевске только пятеро.
Приходилось для прикрытия и конспирации еще и соответствовать должности архивного служителя. Проверять на соответствие нумерацию специальных карточек и нумерацию ячеек, в которых хранились другие карточки, которые тоже необходимо было сверять.
Приходилось разбираться со сложной топографией шкафов и ящичков, бесконечными лабиринтами уходящих куда-то вглубь, во тьму, в самое сердце Хмарьевского кремля. Так далеко, глубоко и запутанно, что, отправляясь по поручению нового начальника, хотелось взять клубок ниток, конец нити крепко привязать к массивному столу, чтобы иметь хоть какую-то страховку, на случай если заблудишься в этих пропахших пылью, плесенью и старой бумагой бесконечных проспектах, улочках и переулочках из пронумерованных шкафов, стеллажей и тумбочек.
Начальником его был плешивый щуплый старичок в окулярах на вздернутом носу, круглые стекла которых увеличивали его глаза втрое, придавая внешности что-то кукольное, игрушечное. Идя за какой-нибудь очередной карточкой, упрятанной в одной из бесчисленных папок, что хранились в ячейке одного из множества шкафов, Северин всякий раз боялся потеряться там.
Покончив с работой, Северин бродил по городу.
В последние ночи ноги, будто сами собой, всякий раз выводили его к кладбищу.
Приходил сюда уже несколько ночей подряд.
Слышал гулкий звон ратушных часов, отбивающих полночь. Смотрел на зазубренные шпили-клинки кремлевских башен, нацеленные прямо на равнодушный лунный лик.
Миновав кованую решетку забора, скрипучие ворота, входил в это царство теней.
Шел сквозь туман, касаясь руками, затянутыми в перчатки, высоких зарослей крапивы. Шел мимо могильных камней, замшелых статуй, шел в тумане, мимо склепов с вычурными грифонами и пустоглазых ангелов.
Обитатели этого Особого хмарьевского квартала следили за Северином пустыми глазницами, скалили голые челюсти в улыбке. Приветствовали. Узнавали.
На кладбище он был один.
Казалось, вот-вот появится там впереди, за очередным поворотом тропы – изящный белый силуэт, луна блеснет на отливающих медью волосах.
Но нет…
Был только он. Только бесчисленное количество призраков, роящихся меж надгробий.
И еще извечная спутница, извечная советчица – Хмарь.
7
Придя на кладбище на пятый день, накануне дав себе зарок, никогда уже не возвращаться сюда…
Северин сразу понял, что на этот раз – она здесь.
Их снова двое. Как и в той, другой жизни, в его странных снах, из-за которых в конечном итоге и оказался он на Альтерре.
Вновь на кладбище, в этом квартале молчаливых наблюдателей, их было двое.
Он, Северин, приходящий сюда от ночи к ночи.
И она – стройная фигурка в отдалении, за пеленой тумана. Легкий шорох шагов, блеск рыжих локонов в лунном свете.
Дни и ночи слились. Гранитная лестница, ведущая в пасть Хмарьевского кремля, и пропитанные запахами пыли и плесени бесконечные переходы Архива, бесконечные ряды шкафов и стеллажей.
Тяжелый плеск тяжелых от туманной влаги штандартов на шпилях Хмарьевского кремля.
Долгие разговоры о предстоящем Предприятии. С Дульфом, как всегда, невозмутимым, утопающим в клубах табачного дыма. С Дарьяном, выходцем из мокшинских чащоб, ставшим завсегдатаем светских салонов, под слоями пудры скрывавшим татуировку следопыта. С Мартузом, напротив, теряющим все прежнее свое щегольство и полнокровие, в глубине души, видимо, уже жалеющим, что ввязался во все это, но даже не помышляющим о том, чтобы свернуть. Чтоб выйти из игры. Остановиться. Только не теперь, когда они зашли так далеко.
Бесконечные разговоры, обсуждения – под шипение густо-пенной изумрудной кислятины, в зеленовато-желтой мути кедровки…
Паутина заговора, паутина лжи растет и множится, серебристо мерцают все новые и новые кружева, дрожат на сыром хмарьевском воздухе, пропахшем тиной, полном звона жадных кровососов.
Быть может, все это снится ему? Все это один непрекращающийся сон?
И когда он проснется, за окном будет рассвет, зеленовато-алый, похожий на пробуждающегося волшебного змея, разворачивающего блестящие чешуей кольца длинного гибкого тела?
За окном будет гул московских пробок и грохотание машин, укладывающих плитку; будут мморпг и блоги, тирамису и аренби, и клетчатые хипстеры, и атмосфера общей социальной нестабильности?
И опять надо будет ждать маршрутку, которая все никак не хочет ехать, и тащиться на ней к метро, и вновь пытаться рисовать прикольные открытки, на обороте распечаток безуспешными каракулями пытаясь удержать осколки сновидений, вынести хоть что-то из того мира – в этот. Хотя это и не нужно – и никогда не было нужно – никому, и в первую очередь тебе самому.