Впечатляющий памятник человеческому безумию, совмещенному с неограниченной властью.
Впрочем, а человеческому ли вообще?
Воины и боевые маги, отчаянные головорезы, немало невинной крови пролившие на алтари Вильвики и Тенабира, попятились при виде такого зрелища.
Выставляя вперед клинки и острия алебард, подались назад. Кто-то бормотал молитву. Кто-то ветвисто матерился.
Воины, еще недавно горланившие боевые кличи, теперь смолкли, втягивая ноздрями пропахший сыростью и землей воздух громадного подземелья – Тронного Зала.
Атака захлебнулась, не успев толком начаться.
Атакующие теснились у дверей, не зная, что им делать, ожидая команды, не видя противника, а видя лишь нечто такое, от вида чего хотелось бежать подальше – быстро и без оглядки.
Северин понял, что теперь необходимо брать инициативу на себя. Приказать рассыпаться, прочесать зал, большая часть которого тонула во тьме и угрожала, быть может, мириадами острых болтов на взведенных к бою самострелах, стрелами, положенными на натянутые тетивы…
И едва только он собрался отдать команду, разрушить это наваждение, эту напряженную тишину, готовую оборваться массовой истерией, паникой…
Едва только он открыл рот, как на нос страшного корабля вышел высокий, атлетически сложенный человек с гордо поставленной белокурой головой. Отбросив за спину полу черного плаща, богато расшитого золотом, он простер над залом руку, в точности повторяя жест закрепленного на гальюне скелета.
Плащ Мурина-Альбинского украшал повторяющийся символ – расходящиеся из единого центра во все стороны стрелы Хаоса. Тот же знак, нанесенный черной краской на его красивое лицо, изменял его до полной неузнаваемости, превращал в уродливую маску, маскарадную личину, превращал его будто бы в какого-то нового… нет, даже не человека.
В Новое Существо.
Архитектор страшного сооружения из человеческих костей, собственной персоной – Януарий Мурин-Альбинский.
Медленно опустив руку и выдержав драматическую паузу, которую не осмелился нарушить подавившийся криком Северин…
Мурин-Альбинский заговорил.
12
Мурин-Альбинский не говорил, но молвил…
Изрекал. Проповедовал:
– Дано ли нам знать, кто всматривается в наши сны? Дано ли нам самим заглянуть в те грезы, что питают других? Это драма, познать которую суждено лишь тебе. Это драма, в которой главный герой – ты сам…
Голос его под сводами циклопического Тронного Зала, теряющимися во тьме, звучал многоголосым эхом, целым хором голосов:
– Это вершина стремлений наших душ, это верхняя точка, апогей наших страстей, на котором сердце готово вырваться из груди. Ослепительная точка, фокус, место, куда сходятся все нити, и место, из которого расходятся все пути… Это глаз Бури, Або офо… Абсолютное счастье, исполнение всех желаний. Это то, что милосердный разум, спасая человека, пытается скрыть от него при пробуждении. То, что ты силишься вспомнить утром, восстановить по крупицам – но никак не выходит. Потому что разум твой не в силах этого выдержать. Это абсолютная свобода, это запредельное удовольствие, это отсутствие любых границ и рамок. Это то – откуда нет возврата, потому что тебе не хочется возвращаться… Это я и называю «Хаос»…
Северин слушал и слушал, и голос Мурина обволакивал его.
Такое уже случалось с ним прежде. Он просто был не в силах сопротивляться.
Сопротивляться этому было просто-напросто не в человеческих силах, а Северин, в отличие от Мурина-Альбинского, был всего-навсего человеком.
Мурин говорил то, что мог бы сказать Северин самому себе, если бы смог сформулировать. Мурин говорил то, что Северин хотел бы услышать.
На миг в сознание вкралась ревнивая мысль – а что слышат остальные – Мартуз? Билкар? Воины Вильвики и воины Тенабира? Ведь наверняка каждый из них слышит что-то свое.
Мурин обращается к ним ко всем – сразу, но каждый из них слышит то, что хочет услышать…
Эта навязчивая мысль не давала покоя. Будто злобный комар, который зудит и зудит под ухом, мешая раствориться в абсолюте, мешая поддаться сладкому, медовому голосу, следовать его указаниям, делать для него что угодно, лишь бы он продолжал говорить…
«Лишь бы он не умолкал, что угодно, пожалуйста. Это какое-то наваждение, надо разорвать его. Комарик, погуди еще немножко, ну же, давай же, мачеха-Хмарь, где же ты со всеми своими комарами и болотами, дураками и хреновыми дорогами, поддержи же меня, не дай сойти с ума, не дай поддаться этой гнуси, разорви этот сладкий морок!
Посмотри, они уже опускают клинки, опускают алебарды, а ведь они лучшие из лучших, элита хмарьевских воителей, они поколениями резали другу дружку, и никому не пришло в голову крикнуть: «Остановитесь, дураки». За золото и власть они готовы перерезать глотку лучшему другу, готовы собственную жену продать чернокнижникам на опыты в обмен на жизнь вечную, ты посмотри на них, ты посмотри на меня, как же раскалывается голова!
Ты посмотри, они же уже выступают из тьмы, точь-в-точь, как раньше, когда появлялись там, в степи, со стороны солнца. Они точь-в-точь такие же, как и тогда…
Шреккеры в своих черно-красных полосатых доспехах, усеянных шипами, в красно-черных шлемах, которые скалятся остриями стальных зубов.
И увенчанные рогами морталисты, закованные в сталь с головы до ног массивные туши, в узких прорезях шлемов не видно ничего, кроме тьмы. Быть может, они слепые.
Во всяком случае, их маги, те точно слепые, у них на шлемах даже нет прорезей, но это не мешает им бить без промаха, насылая слепоту и панику, заставляя течь кровь из носа и глаз, закручивать в воздушных вихрях, дистанционно высасывать из тела все жидкости и обращать кости в крошащийся камень. Будто сотни и тысячи маленьких иголочек колют-колют-колют каждую мышцу, каждую косточку…
Остановить все это немедленно. Я знаю, есть только один выход. Я, Сева с Терры, Северин от рождения, Север с Альтерры. Я остановлю тебя, Мурин-Альбинский гребаный Януарий!
Потому что мне есть, ради чего сражаться.
Потому что у меня есть Жанна.
Потому что я принял приглашение Дульфа.
Потому что я пообещал защищать…»
– РАВНОВЕСИЕ!!! – заорал-захрипел-засипел Северин.
Прерывая тошное наваждение, губительный морок.
Перебивая монтонную речь Мурина-Альбинского.
Возвращая себя самого и окружающих его воинов в реальность.
– Равновесие! – прохрипел Северин, целя клинком в Мурина, стоящего на носу своего Костяного корабля. – Мы плетем ту паутину, что не пропускает свет ваших солнц. Мы те, кто обращает в пепел ваши сны. Те, кому не нужны причины. Те, кто разбивает зеркала окон и следует за струнами, свитыми из дыма и слез… Мы вышли ниоткуда. Уходим в никуда… Мы… РАВНОВЕСИЕ!!!
Теперь настал черед Мурина-Альбинского – пятиться, как давеча пятились при виде его кошмарной костяной конструкции воины Тенабира и Вильвики.
Последние, будто пробужденные, отрезвленные выкриком Северина, мотали головами, переступали с ноги на ногу, бряцая доспехами. Кое-кто, не выпуская из рук меча или кинжала, пытался рефлекторно тереть костяшками пальцев переносицу и глаза. Как бесформенная толпа похмельных пьяниц, по какой-то карнавальной причуде обряженных в тяжелые доспехи и обвешанные амулетами длинные мантии боевых магов.
Только теперь они замечали, что по обеим сторонам от Костяного корабля, пока Мурин говорил, пока произносил свою речь, успели выйти и построиться боевым порядком городские стражи.
Что самое удивительное – в одном строю с ними стояли твари из южных степей – морталисты, и шреккеры, и слепые маги, с ног до головы запакованные в уродливые ребристые доспехи.
На лице Мурина-Альбинского появилось недоуменное выражение:
– Ты-ы-ы?..
Северин оскалился в улыбке. Движение лицевых мышц было какое-то неловкое, непривычное.
Хмарь забери, как же давно он не улыбался!
– Узнал меня, морда? – громко спросил Северин, и эхо Тронного Зала превратило его голос в хор множества голосов, окончательно разрушая всю разговорную магию его противника. – Я пришел по твою душу!
13
Мурин-Альбинский растянул губы в ответной улыбке – приятно-заученной улыбке успешного артиста.
– Хочешь поиграть со мной? – спросил он с высоты костяной конструкции. – Что ж, давай поиграем…
Он прищелкнул пальцами.
За его спиной появились прислужники в точно таких же, как у него самого, черных мантиях, только разнонаправленные стрелы на них, утверждая разницу в рангах, были вышиты не золотом, а серебром.
Прислужники Мурина тащили под мышки двух людей, в облике которых не осталось почти ничего человеческого.
Избитые, в рваных рубахах и штанах, перемазаные с ног до головы кровью, со слипшимися волосами, они едва стояли на разбитых босых ногах, руки свисали плетьми, головы понурены.
Один из них неимоверным усилием умудрился-таки приподнять голову. Лицо его превратилось в кровавую маску, но Северин узнал по глазам – не мог не узнать…
Дульф!
Вторым, кого вытащили на нос корабля прислужники в черных мантиях, был Дарьян.
– Давай поиграем, – весело продолжал Мурин.
К нему подошел прислужник, одетый отлично от других – в красной мантии и надвинутом на лицо капюшоне. Он, почтительно поклонившись, поднес Мурину посох, увенчанный все тем же резным символом – пустой центр, расходящиеся стрелы.
Что-то в фигуре этого красного прислужника показалось Северину странным…
Когда он понял, закусил губу от негодования и досады – женщина! С ними… с этими безумцами, врагами рода человечьего!
Впрочем, услужливая память сразу напомнила невозможно давний и давным-давно, казалось бы, забытый визит к «Стражам Поднебесья». Та баба со злобным лицом, которая, как сообщил Мурин, была у них главной по кадрам… как же ее звали…
В красной хламиде вполне может быть она. Что ж, такую – грех сказать! – даже и не особо жалко.
Северин перевел взгляд на своих изуродованных, окровавленных друзей.