И чем дальше продвигался отряд в глубь Моровых Плешей, тем быстрее таяли былые сожаления Северина о том, что он отнял у Жанны отца.
Позабытые и позаброшенные лагеря клиц-клоков – людей, у которых злая магия похитила душу, превратив в послушных и безропотных работников. Пустые глаза снулых рыбин, зашитые грубой ниткой рты. Они продолжали выполнять механическую работу – готовили какое-то варево в бараках, из труб которых шел чахлый, прибиваемый ветром к земле дымок. Валили лес, наращивая груды обтесанных бревен, которые никто не спешил забирать. Ломали кирками камень, упорно и тупо стесывая целые скалы. Топоры тупились, кирки ломались, ингредиенты, необходимые для варева, кончались. А клиц-клоки продолжали работу – размеренными, механическими жестами колотили по древесным стволам сбитыми топорищами, долбили скальную породу бесполезными палками, помешивали и переливали из одной тары в другую пустой кипяток… Бездушные, безропотные и безвольные трудяги с зашитыми ртами и потухшими глазами. Нижняя часть пирамиды, залог успеха любых муринских начинаний.
Чем ближе была смерть-фактория, тем чаще попадались и другие солдаты муринской армии – памятные по степям шреккеры и морталисты, уроженцы этой самой смерть-фактории. Бродили по лесам, лишенные руководства, злобные и бесстрашные, в облупившихся черно-красных доспехах, в опутанной колючкой броне с вытесненным на ней знаком расходящихся стрел, с лицами, скрытыми глухими забралами, несущие смерть всему живому.
Невидимые ладони ветра щедро подгоняли назойливый белый пух – семена ядодрева, к навязчивым ласкам которого Северин, кажется, стал привыкать, как тогда, во время необъявленной степной войны. Войны, которая все еще шла, каждый день унося новые жизни, ссыпая кроваво-красный песок на Весы Упорядоченного, силясь нарушить равновесие, разбить те путы, что удерживают в плену метущийся дух Шахрияра, силясь разрушить Равновесие. И кто знает, какая песчинка станет роковой и обратит чашу Хаоса в движение?
Северин должен был положить конец войне, привести Весы Упорядоченного в равновесие.
В пути им встречались время от времени не только плоды неустанных муринских трудов, но и зримые следы тех магических стихий, что сошлись в своем гибельном танце над просторами мира Аррет. Тех, что превращали То-что-могло-произойти в То-чего-никогда-не-было. Тех, что делали Аррет – миром-свалкой.
Миром исправленных ошибок.
За завесой из душистых еловых ветвей, в веселом журчании ближнего ручья, показался покореженный остов вертолета, гнутые, перекрученные спиралью лопасти которого казались надгробием, сотворенным безумным скульптором.
Ветер налетал порывами, с белым пухом ядодрева неся сорванную с ветвей медную листву, напоминая о том, что грядет осень, грядет пора умирания, и нужно спешить, очень спешить. Что нужно торопиться жить. Ветер шумел ветвями, и крошечные серые птахи срывались с них, трепеща крыльями, летели вперед и вверх, между деревьев, между острых, буро-желтых от времени, дождей и ветра, гигантских голых ребер, оставшихся от скелета какого-то невиданного зверя, напоминавших громадные обрушенные арки галереи, ведущей в никуда…
Громадный разлапистый ясень скрипел на ветру, словно сопротивляясь накатам невидимого воздушного моря причудливо изогнутыми ветвями. На одной из них, мерно покачиваясь, висело вниз головой худое мальчишеское тельце в оранжевом комбинезоне и надвинутом на мертвое лицо капюшоне.
Вот выжженная прогалина посреди светлого березняка, между тонких белых стволов, увенчанных краснеющими в свете дальних зарниц поникшими кронами. Посреди нее, в саже и копоти, застыла страшная тварь, зарывшаяся в пепел лобастой башкой. Ее шипастый хвост оплел закованного в доспехи воина, продолжающего сжимать в мощной руке зазубренную острогу из тусклого металла, что, пройдя насквозь, вышла из спины его уродливого убийцы. Сплелись в объятиях и так застыли навсегда…
Мир-свалка.
Порой мелкий ручей, который они переходили вброд, приносил слипшиеся листы – размытые строки, едва различимые гербы.
Порой в неглубоком овраге что-то стеклянно поблескивало: открывались полузатопленные в затянутом ряской болотце лабораторные стеллажи, уставленные рядами пробирок и колб, половина из которых была разбита. По болотцу от мешанины реактивов расходились причудливые разноцветные кляксы.
Мир исправленных ошибок.
9
Шедший впереди Дарьян замер, вскинув растопыренную пятерню.
Обернувшись, поманил Северина.
– Что там?
Дарьян опустился на одно колено, провел ладонью по густому хвойному ковру, перемешанному с шишками:
– След. Совсем свежий.
– Опять шреккеры? Или какие-нибудь клиц-клоки?
Дарьян покачал головой:
– Эти твари ступают по-другому. А клиц-клокам покидать насиженные места не позволяют чары. Тропа – человеческая, мастер Север.
– Староста убеждал, что никаких поселений в этих краях нет. Стало быть, хаоситы?
– Похоже на то. Или трофейщики?
– Везучие они парни, раз им удалось забраться в такую глушь.
– Мне это не нравится.
– Мне тоже.
Северин бережно развернул карту, полученную от Герхеля за столь своеобразную цену.
– Если карта не врет, мы совсем близко. Если поднажмем, к вечеру-ночи будем на месте.
Северин прикрыл глаза – шестое чувство подсказывало: они действительно близко. Он ощущал тяжелый черный фон, исходящий от смерть-фактории. Будто роящийся мелкий гнус. Низкий гул, назойливое зудение, многоголосый звон мошкары.
– Как думаешь, Дарьян, вон та прогалина сгодится, чтобы развести неприметный костерок?
– Вполне подойдет.
– Устроим привал. Мы почти добрались… Можем позволить себе немного отдохнуть. Перед тем, как все это закончим.
Запасы сухарей и солонины, выданные хлебосольными лихоборскими поселянами, подходили к концу. На этот счет Северин не беспокоился. В случае успеха – вся муринская система порталов окажется в их распоряжении. Смогут десантироваться из Аррета прямиком в Хмарьевский кремль. А может, у него есть даже прямой маршрут – на Прожорные ряды? Ох, и закатим же пир. Если победим. Если останемся в живых.
В последние дни погода поменялась. Ветер стал холоднее, настойчивее. Северин, плотнее закутавшись в серо-коричневый орденский плащ, грел руки у костра. Украдкой поглядывал на своих спутников.
Они почти добрались до цели. Завтра им предстоит последний бой. Самый трудный. Самый тяжелый.
Каждый по-своему справлялся с волнением.
Билкар придирчиво разглядывал, пробовал на зуб какие-то травки, набранные по окрестным полянам, в безуспешных попытках улучшить вкус их ужина, последнего перед встречей с остатками муринского воинства. Возможно, вообще последнего ужина.
Дарьян, неизменно мрачный и невозмутимый, сел рядом с ним, молча протянул тонкий прутик с нанизанными на него лиловыми грибными шляпками.
Билкар принюхался, куснул, сплюнул. Заспорили вполголоса о съедобности грибов – признанный кашевар, кулинарный гений отряда и бывалый мокшанский следопыт.
Шедди, сидевший сбоку от Северина, в обнимку со своим посохом, смотрел на огонь. В глазу его, стянутом старым шрамом, не читалось никаких эмоций. Челюсть мерно двигалась, перемалывая порошок-клиотль. Он отключился. Отдыхал.
Циролис, скрипя грифелем, торопливой псевдоэльфийской скорописью рейдеров Вильвики спешил занести в свою походную тетрадь в кожаном переплете все то, что успел узнать за прошедший день. Он, пожалуй, был счастливее всех в отряде. Всю свою жизнь проведший в пыльных глубинах хмарьевских архивов, в три погибели согнувшись над заплесневелыми трактатами, портя себе зрение и осанку, портя себе карьеру и репутацию – порицаемый и преследуемый современниками Циролис Непонятый, дерзкий Форстан Мальвир. Всю свою жизнь он ждал этого – Большого Приключения, приобщения к Великим Событиям, о которых раньше мог только мечтать, бережно листая хрупкие от древности страницы.
Теперь он отчаянно спешил, от напряжения в пальцах ломая грифель, поделиться со своим дневником всем тем, что открылось ему в пути.
Как знать, чем закончится завтрашний день? Но, даже если всем им суждено погибнуть – быть может, хотя бы рукопись Циролиса дойдет до потомков? Каким-нибудь чудом зацепиться за вечность?
Мартуз нависал над стариком, теребя сережку в ухе, с любопытством заглядывал через плечо Циролиса. Советовал ему добавить шуток поперченей, это, мол, нравится молодежи. Циролис кивал, не слушая, торопясь записать, излить на бумагу все то, что посчастливилось ему узнать – быстрее, быстрее, ведь так мало времени. Времени вечно не хватает.
Жанна…
Их взгляды встретились.
Зябко обхватив себя за плечи, она сидела с краю, по обыкновению – в стороне от всех. Жанна была здесь чужой, лишней и сама прекрасно понимала это, будто нарочно старалась подчеркнуть – отдельными жестами, интонациями. А лежавший рядом посох с навершием в форме расходящихся в разные стороны стрел только подтверждал это.
Жанна была здесь чужой и лишней, но без нее им не удалось бы преодолеть весь этот путь. Даже если с самого начала она вела их в западню – какая теперь разница?
Ведь истинный герой всегда верен своему мрачному предназначению. Каким мнимым опасностям под силу заставить его свернуть с пути? Ведь истинный герой всегда ищет себе не золота или славы, но смерти. Потому и зовется героем.
В широко распахнутых, как бы в молчаливом удивлении, глазах девушки отражались блики пламени. В неверном свете костра, обнимающая себя за плечи, она казалась обычной испуганной девчонкой, заблудившейся в промозглом лесу, мечтающей согреться, сторонящейся этих больших злых дядек, посматривающих на нее всякий раз какими-то нехорошими, на особицу, взглядами.
Она шмыгнула носом, обернулась к Северину, как бы ища его молчаливой поддержки, и в этом было… что-то забытое, что-то из другого мира, даже не из Альтерры, раздираемой рознями, перемалывающей человеческие судьбы, как пилорама обтесывает свежие бревна… Что-то с Терры, что-то совсем давнишнее и забытое.