«Придется рисковать своим здоровьем, вся эта шушера вооружена, и как они себя поведут, не совсем понятно, – уныло подумал я. – Не стоит сейчас обсуждать дальнейшие действия. Дмитрий сразу начнет спорить, незачем волноваться заранее, а завтра уже и некогда будет».
– Давай лучше спать, – делано зевая, предложил я, забираясь в свой спальный мешок.
Едва забрезжил рассвет, наш лагерь пришел в движение. Бойцы наскоро перекусывали, запивая сухомятку горячим чаем, проверяли оружие, получали дополнительные обоймы к винтовкам и гранаты. Я же, собрав в кружок командиров отделений и своего заместителя, ставил боевую задачу:
– Знахарев (это Дима), берешь с собой лучших стрелков – Семенова, Хусаинова, Замятина, Приходько – и занимаешь позицию на утесе. Я с остальными бойцами спускаюсь вниз и перекрываю выход из ущелья. Со старателями буду вести переговоры сам. Страхуете меня сверху, стрелять, только если возьмут оружие наизготовку.
– Бурмин, – это я командиру отделения. – Если переговоры будут успешными, сдавшихся старателей пропускаем цепочкой меж бойцов. Сначала лишаем оружия, затем – личный досмотр. Отбирать только оружие и золото. Все понятно? Ну, тогда шагом марш.
Конечно, маршировать не пришлось. Разделились на две группы – и в горку, а как добрались до хребтины, так сразу вниз, по склону, меж деревьев… Скатились и на пределе сил по снегу к выходу из ущелья. Попадали за невысокой каменной россыпью.
Пока бойцы отдыхали, я, осторожно приподнявшись, осмотрел лагерь старателей. Людей в лагере прибавилось. На первый взгляд на косе собралось не менее сотни человек. Впрочем, точное количество старателей подсчитать не представлялось возможным: в шалашах, под навесами в палатках могли укрываться и большее количество людей. Старатели жгли костры, ели, пили, веселились в предвкушении скорого отдыха. Постов они не выставили, и наше появление осталось незамеченным.
Ну-ну, сейчас я их порадую. Перемещаю револьверы из кобуры в широкие карманы полушубка. Скидываю рукавицы, грею руки рукоятками наганов. Всё, пора. Встаю во весь рост – и, как там у Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу».
«Не ссы, Костя, за тобой не тридцать бойцов, а вся Красная армия и советская власть, которая тебя послала… И послала довольно далеко». Черт, какая дрянь лезет в голову! Вот до того камушка добреду, в стороне он маненько от линии огня, и укрыться в случае чего можно. Десять шагов, встал…
От засады пятьдесят два шага, до окраины лагеря сотни полторы или чуть больше. Появление одинокой фигуры не вызвало в лагере замешательства, но многие с интересом поглядели на меня.
Я поднял руку (левую, правая в кармане наган нежно потирает), откашлялся и закричал:
– Всем внимание! С вами говорит командир отряда особого назначения. Ваш лагерь окружен. Предлагаю всем добровольно сложить оружие и пройти личный досмотр, после чего вы будете отпущены. В случае сопротивления по лагерю будет открыт огонь на поражение.
Реакция на мое заявление последовала неоднозначная: в первый момент общая растерянность, потом крики, ругань, неподвижный шок. Кто-то даже метнулся к реке, но куда там. С грузом даже на снегоступах не одолеешь – лед слабый еще. Двое или трое старателей схватились за винтовки. Дожидаться, пока из меня сделают дуршлаг, я не стал, а сразу ничком упал за камень. Били навскидку, так что от валуна брызнула крошка, а в следующий миг мои бойцы открыли ответный огонь. Я вжимался в снег, не поднимая головы, все же укрытие у меня было слабоватое, а надо мной пели пули. Пару раз снег взрыхлился рядом с моим убежищем, рвануло рукав полушубка, стрельба стала медленно затихать и, наконец, смолкла. Послышались приглушенные стоны раненых…
– Бросай оружие! – заорал я, не высовывая голову из-за камня. – Встали, подняли руки.
Прошло некоторое время, и я решился выглянуть. Около восьмидесяти человек смогли выполнить мою команду. Человек двадцать лежали ничком. Несколько старателей, очевидно, тяжело раненных, сидели на снегу, далеко отбросив оружие от себя. Я поднялся и, держа на виду оба своих нагана, скомандовал:
– Первые двадцать человек, взяли свои вещи и – вперед, в ущелье.
Так они и поступили. Настороженно глядя на проходивших мимо людей, я как-то оставил без внимания противоположный берег. В последний момент уловил вспышку и ничком упал в снег. Молодчик! С шестисот метров чуть меня не зацепил! В дуэль со стрелком с того берега вступили мои бойцы с утеса.
– Быстрей проходите в ущелье! – заорал я старателям, и оставшиеся гуртом рванули вперед. Я и сам стал отползать. В суматохе несколько старателей решили скрыться, бросились на склоны, но тут же были застрелены. А огонь с противоположного берега все нарастал. Хотя куда пуляли стрелки – непонятно. В ущелье лишь случайная пуля могла залететь, а вершина утеса вообще была в «мертвой» зоне.
Я успешно дополз до ущелья, где мои бойцы деловито обыскивали неудачливых контрабандистов. Отходняк бил по мозгам, как вино, и требовал выхода. Я отряхнулся от снега и весело-бесшабашно выдал:
– Ну что, курцы, доигрались? В следующий раз всех постреляем на месте, и другим об этом скажите. Золото, если добыли, так несите в закрома Родины, с вами честно расплатятся, а так – ходите голые.
Последний стоящий в очереди здоровенный парень, явно из блатных, цыкнув сквозь зубы, прошипел:
– Дуру гонишь, начальник, чтобы я «рыжьё» грамм за «рваный» [36] отдавал? Пошли вы все… – И, с тоской отдав котомку, парень, не задерживаясь, с прямой спиной двинул вверх по ущелью.
Глава 7Константин Рукавишников. Ах, эта женщина!
Это был триумф! По прибытии на станцию Хор я получил приказ двигаться на зимние квартиры во Владивосток вместе с захваченным грузом. Помня о лихих ребятах с «Миллионки», золото до Владивостокского отделения банка сопровождал сам, не доверяя местной милиции. Картинка была еще та! В грузовике, выделенном для перевозки золота, сидело десяток вооруженных типов, заросших щетиной, без всяких знаков различия. Сзади – почетный эскорт из конной милиции. Вся эта шобла подвалила к отделению банка. Охранника у входа чуть кондратий не хватил! Зато потом, когда «товар» приняли, взвесили, опечатали, был повод для торжества – золотого песка и самородков сдали восемьдесят три килограмма с копейками!
Чуть попозже, отчитываясь об экспедиции в кабинете у Буренко, я услышал:
– Нет слов, товарищи, прекрасная работа! Я еще вчера телефонировал об успехе операции в Хабаровск. Сам первый секретарь Далькрайкома товарищ Гамарник заинтересовался вашим опытом удачных действий в столь сложной обстановке. Очевидно, что успех группы будут брать на заметку, и на вас будет возложена высокая честь передачи своего опыта другим группам…
Он еще долго нес всякую ахинею насчет наград и почета, а затем вежливо попросил Митьку и командиров отделений убраться. Я остался в кабинете.
– Вот что, Костя, – задумчиво произнес Буренко, меряя пространство кабинета скрипучими сапогами. – Меня вызывают в Москву. С чем это связано, я пока не знаю. Но хочу взять тебя с собой. У тебя ведь в центральном аппарате связи остались?
– Конечно, Станислав Николаевич! – Внутренне я обрадовался, но состроив озабоченное лицо, тут же спросил: – А как же отряд?
Буренко небрежно махнул рукой:
– Да оставь его хоть на Знахарева. Меня сейчас более волнует, не копает ли под меня кто-то из местных? Выведать бы по приезде в Москву у осведомленных людей, прежде чем попаду на ковер к начальству.
– Не волнуйтесь, постараюсь помочь, – бодро ответил я.
– Хорошо, так и решим, в первой декаде декабря выезжаем в Москву. На завтра назначено расширенное совещание краевого комитета партии, будьте при параде, вас с Митькой отметят.
Нашу группу разместили в отдельном двухэтажном доме, на берегу Амурского залива. Шикарные условия. Даже ватерклозеты на каждом этаже! Нам с Митькой отдельная комната досталась. Бойцы по случаю успешного завершения операции решили это дело отметить. Мы не возражали, но сами решительно отказались участвовать в мероприятии. Чистились-наглаживались, сходили в баню и лишь поздним вечером, когда бойцы уже угомонились, позволили себе принять по полстакашка казенной водки.
А ночью я долго не мог уснуть. Поездка в Москву! К этому стоит серьезно подготовиться. Поедешь с пустыми руками, будь у тебя хоть семь пядей во лбу – ничего не добьешься. Нужны подарки. Этакая местная экзотика. Подношение в виде золотых монет, которое я делал начальнику склада, даже не рассматривается. Во-первых, просто опасно «давать», вовторых, не очень-то золото котируется все из-за тех же опасений самим одариваемым нарваться на крупные неприятности. Вот где пригодятся корни женьшеня, и панты стоит прикупить. Ветераны ленинской гвардии люди не молодые, здоровье у многих подорвано царской каторгой и ссылками или еще какими вредными привычками. Кое-какие связи среди них у меня есть. Сделай доброе дело, и люди будут к тебе доброжелательны. А еще до поездки следует навестить Аристова.
Кубари в петлицах сверкают. Шинели новенькие, отутюжены, перетянуты портупеями. Хромовые сапожки скрип, скрип. Это мы с Митькой идем по Ленинской (бывшей Светланской). Встречные дамы с интересом поглядывают на нас – молодых, красивых. Постовые милиционеры и военные отдают честь, прочие граждане обходят стороной. Не бойтесь, граждане! Сегодня мы добрые. Мы сами сегодня верим в то, что должны вас охранять и защищать. Нас сегодня будут чествовать за успешное выполнение именно этих функций.
Зал бывшего Морского собрания был полон. Только сейчас я понял, почему это совещание было названо расширенным. В основном зал был заполнен людьми в форме: пограничники, кавалеристы, моряки, ну и, конечно, люди из нашей «конторы». В президиуме из знакомых мне лиц были только Буренко и Гамарник. А в углу сцены за отдельным столом я увидел ее.
Девушка в скромном платье с короткой прической и большими глазами. Ножки точеные в хороших туфельках. Она легкими движениями карандаша стенографировала речи, даже ни разу не бросив взгляд в зал, лишь изредка мельком оглядывая очередного, поднявшегося на трибуну оратора. Боже мой! Жгучая брюнетка с васильковым взором!