К этому времени мой патрон уже изрядно насосался, так что потерял ориентацию в пространстве и в последующие дни, до самого Иркутска, постоянно пребывал в состоянии анабиоза, оживая только для принятия внутрь очередной порции спиртного и оправления естественных надобностей.
О причине такого поведения я все же догадался, составив в логическую цепочку: пьяный бред, изрыгаемый устами моего начальника, сравнил с имеющейся у меня информацией и понял, что Станислава Николаевича может вполне серьезно потереть в жерновах межведомственных разборок. Оказалось, что в Харбине провалена одна из явок – агент, лично подготовленный Буренко, переметнулся на сторону японской разведки. Юи Бао Чунь содержал явочную квартиру в Харбине и «сдал» японцам несколько сотрудников ОГПУ, которых по-тихому убрали наши конкуренты. Но, самое главное, прежде чем двойного агента разоблачили, на этой же явке был провален сотрудник разведупра РККА.
Теперь моего начальника могли обвинить самое малое в некомпетентности, а то и в политической близорукости. Судя по всему, еще неделю назад вызов в Москву не был связан с возможной опалой моего патрона. Возможно, Буренко получил сведения о провале накануне отъезда. Предчувствуя снятие с должности, он собрал в дорогу все самое ценное и, естественно, везет подарки, надеясь отдариться. Впрочем, трудно поверить в благополучный исход, зная, что Москва бьет с носка и слезам не верит.
Станислав Николаевич постанывал, ворочался на скомканном белье, изредка попердывал, насыщая и без того спертый воздух дополнительными ингредиентами. Я задумчиво вглядывался в окно. За стеклом в метельной стуже пролетала темная тайга. Внезапно в дверь постучали:
– Не желаете чаю? – В проеме показалась любопытствующая худая мордочка проводника.
– Чаю?… Пожалуй, можно. Скоро ли Иркутск?
– Через три с половиной часа, если из графика не выбьемся.
– Хорошо, несите чаю.
Я прикрыл дверь и при тусклом свете аккумуляторной лампы стал в очередной раз перечитывать доклад Аристова. Многое из того, о чем говорилось в тексте, я уже слышал из уст Владимира Семеновича.
Писал Аристов четко, по-военному: «…к сегодняшнему дню Япония имеет полтора миллиона безземельных японцев и 31,5 миллиона безземельных корейцев[39]. С 1923 года в Мукдене издается специальный журнал, посвященный вопросам колонизации Маньчжурии и Кореи. В нем трактовалось о том, что реки Северной Маньчжурии не имеют выхода в море, что русские отрезали Северную Маньчжурию от Японского моря, захватив Посьетский и Барабашевский районы. Писалось также о том, что Южно-Уссурийский край раньше входил в состав Маньчжурии, что русские захватили его силой, и потому Япония, по договору с Китаем имея права на Маньчжурию, должна добиваться таких же прав и на части этой страны, захваченные русскими…
Главным средством борьбы против колонизации с Востока считаю густое заселение непосредственно граничащих с Китаем и Кореей земельных пространств колонистами из Европейской части Союза и Западной Сибири…»[40]
Я усмехнулся: благими-то намерениями… Царское правительство переселенцам из метрополии выделяло денежные компенсации. Вспомнился курьезный случай, рассказанный отцом, как местные чалдоны-золотодобытчики с острова Аскольд, пропив добычу, немало не смущаясь, записывались в переселенцы и получали денежное пособие!
А сейчас? В разоренной двумя войнами стране государство может только патриотическими призывами стронуть с места молодых и глупых. Но ряды глупцов и авантюристов после войны сильно поредели – выжили осторожные.
Я опять углубился в доклад:
«Выводы.
Значит, мы должны:
Район, примыкающий к Маньчжурии и Корее, оградить от самовольных китайских и корейских засельщиков.
Густо заселять эти районы переселенцами из Сибири и Европейской части Союза.
Создать благоприятные условия проживания колонистов в приграничной полосе.
Укрепить границу сильными промышленно-экономическими организациями по типу Акционерного Камчатского общества.
Приступить к колонизации наших морей путем создания мелкого парусного каботажа.
Увеличить число пароходов Совторгфлота».
Окончив читать, я задумался. Странно, Аристов не предлагает наращивать военный потенциал в этом районе, упирая на укрепление экономической мощи. Какие-то полумеры предлагает. Стоит поработать самому над этим докладом, иначе меня не поймут там, в Центре. Естественно, после обработки сию реляцию можно представить за собственную.
Мои размышления прервал стук в дверь – проводник принес чай. Я аккуратно смел остатки пиршества на лысину похрапывающего Станислава Николаевича и, постелив салфетку (дурная привычка, люблю по возможности пить чай в человеческих условиях!), предложил вагонному поставить стаканы. Тот с затаенной усмешкой на устах выскользнул из купе и аккуратно прикрыл за собой дверь. Не успел я защелкнуть внутренний, дверной замок, как сзади раздалось шипение. Похожие звуки издает паровозный котел при стравливании пара. Станислав Николаевич очнулся.
– О, чаек! – прохрипел он и тут же всосал в себя раскаленную жидкость. Крякнул и потянулся ко второму стакану, но выпить мой чай ему не удалось – со стаканом в руке он вдруг стал заваливаться. Голова с биллиардным стуком соприкоснулась с жесткой поверхностью стола. Горячая жидкость залила лицо патрона, но он на это никак не прореагировал. Странно! Я опустил пострадавшего на постель, пощупал пульс. Жив! Возникло подозрение, что в чай нам что-то подсыпали, и если бы не великая жажда моего шефа, быть бы нам ограбленными! А то и убитыми. Я с умилением посмотрел на патрона: «Спаситель!»
Поезд медленно притормаживал у занесенного снегом полустанка, до Иркутска, если верить проводнику, оставалось еще два часа хода. Очевидно, на маршруте действует целая банда, и вся эта кодла наверняка уже в поезде, и грабить они будут не только наше купе. Раз проводник соскакивает с «хлебной» должности, то подельники напоследок постараются выжать все возможное.
Пока я так рассуждал, поезд окончательно замер, и стало слышно, как за стенкой купе, по проходу волокут, что-то тяжелое. Выключив светильник, я осторожно, не скрипнув, слегка отодвинул дверь. Вовремя! Хотя в коридоре освещение отсутствовало, отблеск света от тускло мерцающего пристанционного фонаря все же давал возможность разобраться в сложившейся картине.
Слева по проходу двое громил волокли тяжелые мешки на выход, справа движения не было, зато рядом наш субтильный проводник увлеченно ковырялся в замке соседнего купе, так что даже не услышал взводимого курка моего нагана. Недолго думая, я дважды выстрелил в спины бандитов, стараясь не задеть проводника. Попал! Грабители ничком попадали на пол, а проводник присел перед дверью, от ужаса зажав ладонями голову. Такое ощущение, что я опалил ему уши.
Затылком почуяв опасность, я откинулся в нишу купе и – вовремя! В следующее мгновение загремели выстрелы. Пули, пройдя впритирку с моей драгоценной тушкой, взлохматили обшивку купе. Мягко падаю на локти и, перекинув наган в левую руку, не высовываясь, стреляю вдоль прохода. Матерный вскрик, и в следующее мгновение я услышал падение металлического предмета. Ага, противник остался без оружия – ручонку я ему случайно перебил. Скорее действуя на нервы, чем пытаясь попасть, я еще дважды стреляю в гопника. А, профура! Очко заиграло! Побежал. Высовываюсь и еще дважды стреляю сквозь закрывающуюся дверь. Патронов в нагане нет, но в следующее мгновение я с облегчением слышу грохот падающего тела. Неторопливо перезаряжаю наган и лишь сейчас слышу, как в соседних купе зашевелились люди…
Через два часа в Иркутске трех тяжелораненых бандитов и обделавшегося проводника сдали в теплые объятия линейной милиции, а мой начальничек очнулся только на следующий день. С дикой головной болью, но вполне живой.
Из своей комнаты я не выписывался. Дураков нет: жилплощадь в столице – это серьезно. Открыв своим ключом общую дверь, я ввалился с баулами в прихожую. В коридоре никого, лишь из общей кухни доносилось звяканье посуды, шипение примусов и их, как всегда, что-то не поделивших хозяек. С моим приходом на кухне притихли, и в коридор выглянула соседка из «бывших». Не поздоровалась, но в кухне моментом все смолкло. Я открыл дверь в свою комнату.
Конечно, моя бывшая супруга и не думала выселяться. Дома ее не было, но по висевшей одежде и домашним тапочкам понял, что без мужского внимания она не осталась. Да и бог с ней. Хотя, судя по раскиданной одежонке, скрашивал ее одиночество совсем не Юзеф Анзельмович, и это хорошо. Как-то не с руки с бывшим начальником ссорится. Лидия Тихоновна совсем распоясалась – придется ей потесниться. А еще лучше – пускай валит на время, куда хочет. А будет выражать недовольство, так я ее хахалю все выступающие конечности пообрываю и пускай доказывает, что было по-другому.
Сбросив баулы, я ринулся вниз помогать извозчикам и Буренко затаскивать вещи…
Оставив начальника осваиваться на новом месте, я за остаток дня успел нанести визит к своему знакомому и, отзвонившись в пару мест, назначил на завтра встречу с интересующими меня людьми. Кстати, бывшей жене я тоже позвонил на работу в машбюро и предупредил о том, чтобы забрала свои манатки и в течение недели не светилась у меня на глазах.
Пока я бегал по делам, Станислав Николаевич вполне освоился на моей жилплощади. Открываю дверь, а он уже за столом сидит, чаевничает. На столе исходит паром еще не остывшая картошка. Сочится жиром нарезанный крупными ломтями осетровый балык. На блюде тонкого фарфора (Лидкина заначка) горкой уложены свежие плюшки. Буренко, оглушительно всхлипывая, пьет чай из блюдца.
– Проходи, чего встал, – начальник небрежно махнул рукой.
– Откуда плюшки? – осведомился я.
– Так к людям иметь подход надо, тогда и они к тебе со всей душей. А то держал тут в страхе всю квартирку и питался, наверное, чем придется.