– Здорово, курцы! Связь с Владивостоком есть? – деловито бодрым голосом спросил я.
На секунду присутствующие онемели от такой наглости. Первым опомнился представитель власти.
– А вы, гражданин, кто такой? Предъявите документы! – милиционер построжел лицом и, поднявшись в полный рост, недвусмысленно поправил кобуру на портупее. В целях сохранения секретности я в пути носил шинель без знаков различия и «товарищ» куражился ровно до того момента, пока я не предъявил ему корочки, после чего все трое поступили в мое полное распоряжение.
– Где положенный по инструкции кипяток? У меня бойцы замерзают в вагоне! – орал я на дежурного.
– Не извольте беспокоиться, товарищ, – лепетал дежурный. – Через час все будет. Бак наполнен, дрова есть… Станция у нас проходящая, так что редко кто требует, – оправдывался железнодорожник, пятясь к выходу.
– Телефонная связь есть? – спросил я у телеграфиста.
– Только с Уссурийском.
– Беги, дозванивайся до Владивостока! – рявкнул я, и телеграфист скрылся в своем закутке. Милиционер выскользнул в ночь еще до разноса, и я, наконец, обратил внимание на мирно похрапывающее тело. В тусклом свете электрической лампочки я все же разглядел на шинели у спящего три кубаря в петлицах. Вполне возможно, военный дожидался именно нашу группу. После моего бесцеремонного хлопка по плечу вояка вскочил с лежбища. Волосы дыбом, глаза стеклянные.
– А? Что? Уже приехали?
– Приехали, приехали, товарищ командир. Ты не меня ждешь? – И без промедления представился: – Константин Рукавишников.
Мой собеседник – чернявый парень на вид чуть моложе меня, близоруко щурясь, совсем не по-военному протянул ладонь вперед:
– Да, да, именно вас я и дожидаюсь. Стукало Глеб Евгеньевич. Прислан Далькрайкомом в школу разведки в качестве политработника.
Вот это подарочек! Мало того что стучать на меня будет, так еще с ходу в незнакомом помещении военные секреты разглашает!
– Вот что, Глеб Евгеньевич, – жестко взяв комиссара под локоток, вывел его из помещения и только на перроне спросил: – Где подводы из кавалерийской части?
– Я торчу здесь уже третьи сутки, – решительно освободившись из захвата, заявил комиссар. – В шифрограмме было сказано, что вы прибудете двадцать четвертого. Десять подвод на станции сутки стояли.
Н-да, или у нас шифровальщики не в зуб ногой, или начальство заблудилось во времени. Впрочем, будем решать проблему.
– Вы без транспорта?
– Почему. Лошадь в сарае при станции.
– Тогда давайте, Глеб Евгеньевич, аллюром «три креста» [52] в часть.
– Что, прямо сейчас?
– Да, да. Дорогу помните?
Едва сигнал кавалерийского горна призвал к побудке, как дежурный по казарме сдублировал команду. Шесть утра. На улице едва развиднелось. Но мы, то есть командный состав и инструктора, уже стоим на нашем маленьком плацу. Умыты, побриты, затянуты в не без щегольства подогнанную военную форму. Командный состав представлен в числе двух единиц, то есть меня и Глеба Евгеньевича. За нами расположились: Семен Евграфович Подгорный – коренастый блондин средних лет, инструктор огневой подготовки. Илья Стариков – молодой, но, как мне говорили, уже опытный специалист-взрывотехник. Несколько в стороне от группы стоял прибывший сегодня ночью инструктор рукопашного боя: Григорий Диков был единственным человеком на плацу, одетым не в военную форму, а в синюю зимнюю куртку на меху и теплые шаровары. Вот и весь преподавательский состав, имеющийся в наличии в данный момент.
Остальные преподаватели должны прибыть на днях вместе с последней группой курсантов. А сейчас перед нами выстраивается неполная рота из шестидесяти курсантов, прибывших со мной из Москвы. Третий день только как надели военную форму, и смотрится она на них, как на корове седло. Шинели в складках, буденовки на головах сидят косо. Зато все курсанты комсомольцы-добровольцы и из этого сырого материала я должен за полгода вылепить бойцов. Разведчиков, младших командиров для погранзастав, диверсантов. Каждому в индивидуальном порядке придется подбирать воинскую специальность с учетом предрасположенности. Между прочим, среди курсантов немало китайцев. Щеглов перед отправкой намекнул, что эти ребята после прохождения курсов будут переправлены на родину.
Ну вот наконец построились. Я машинально отметил время с момента подъема. Десять минут. Долго, конечно. Во время Гражданской войны при ночном налете их бы всех вырезали на счет раз. Были случаи. Например, штаб 25-й Чапаевской дивизии казаки во время ночного налета уничтожили полностью из-за нерасторопности часовых и личного состава. Хотя кто знает, что там случилось на самом деле. Все представляется со слов Фурманова. Вполне возможно, что Чапаев, личность склонная к анархизму, по отъезду въедливого досмотрщика-комиссара, на радостях впал в глубокий запой, а с ним вместе и его штаб. Впрочем, это все мои домыслы.
Пока я так рассуждал, мой комиссар перехватил инициативу и толкнул речь. Надо же, сразу видно, что человек никогда ранее не служил в армии. На морозце с утра солдату просто необходимо разогнать застоявшуюся за ночь кровь и речи о великих целях, стоящих перед бойцами социалистического государства, никак этому не способствуют. То ли дело горячая пища. Но до завтрака рановато. Воина помогла бы согреть строевая или физическая подготовка, а тут извольте слушать сказки венского леса. Прерывать речь комиссара я не решился. Себе дороже ссориться с представителем партийной власти. Лучше осмотреться вокруг.
Участочек нам выделили, скажем так, слишком скромный по размерам. Не более 800 метров по периметру. Зато он весь окружен плотным, высоким забором. Внутри периметра три здания. Казарма, учебные классы и склад. Из расположения курсанты выходят только в столовую кавалерийского полка. Кавалеристы пока и не догадываются, чем мы здесь собираемся заниматься. Даже командир полка не извещен. Ему просто было приказано поставить нас на пищевое довольствие и оказывать всяческое содействие.
Следующий день принес вполне ожидаемое, но тем не менее приятное для меня событие – приехал Дима Знахарев. Мой заместитель, компаньон и просто верный товарищ. Приехал не один – с пополнением курсантов…
После завтрака я сидел в канцелярии школы, изучая личные дела моих подопечных. Комсомольцы-добровольцы, строители светлого будущего, энтузиасты, мать их ети. Из всего личного состава не более десятка имеют хоть какое-то представление о воинской службе. Семеро курсантов ранее служили в ЧОНе[53]. Трое китайцев – участники шанхайских событий апреля 1927 года. Воевали в составе китайской Красной гвардии против гоминьдановцев Чан Кайши. Ребят, служивших в частях особого назначения, пожалуй, стоит поставить командирами отделений. Из китайцев составим отдельный взвод с Ван Бо во главе. Он неплохо говорит по-русски…
Резко распахнувшаяся дверь выветрила все мысли. «Богатым будет», – отметил я, увидев на пороге взволнованного Ван Бо.
– Товарищ командира, там за воротами большой начальника, стоит, ругается.
«Большой начальника» оказался большим в буквальном смысле. Двое внешне невозмутимых китайцев, стоящие в карауле, «в пупок дышали» кроющему матом Митьке. За спиной моего заместителя колыхалась разношерстно одетая толпа.
– Растудыт твою через коромысло! – орал Димка, приплясывая на месте, постукивая друг о друга тонкими хромовыми сапогами. – Люди пешедралом по морозу от самой станции перли, а он теперь не пускает. В часть без вопросов пропустили, а он не пускает!
Митька тыкал раскрытыми «корочками» под нос часовому.
– Читай, черт нерусский, если понимаешь: оперуполномоченный отдела ОГПУ Дмитрий Иванович Знахарев. Твой начальник, между прочим…
Пора вмешаться. Зная Диму, можно было предположить, что дело вскоре дойдет до рукоприкладства. Я вышел из будки КПП.
– Остынь, Дмитрий.
– Остынь, остынь, и так совсем остыли! – машинально проворчал приятель, отрывая взгляд от часового, и в тот же миг раскрасневшееся от мороза и гнева лицо озарилось радостной улыбкой. – Костя, едрит твою налево, ты чего под воротами держишь? – заорал Митька, облапливая меня ручищами.
– Ну, здравствуй, здравствуй, давно стоите?
– Минут десять. Да два часа по утреннему морозцу от станции добирались.
– Ладно, не ворчи, сейчас пообедаем, а потом в баню. Отогреетесь.
Вечером после отбоя сидели вдвоем в моей комнате. В помещении темновато. Свет «летучей мыши» с трудом пробивается сквозь дым сильно чадящей, плохо сложенной печи. На столе сало, крупно нарезанный каравай и початая бутылка «казенки». Выпиваем помаленьку. Митька делится новостями.
– Ваш поезд еще не успел отъехать от перрона, а все в «конторе» уже знали, что Буренко снимут. Кто-то из начальства решил подстраховаться. Не прошло и недели с вашего отъезда, как наш отряд расформировали. Как же, детище проштрафившегося Буренко! Бойцов отправили по прежнему месту службы, а мне приказали сидеть в казарме и ждать событий. Одного только Степана Бурмина и сумел отстоять.
– Отлично, был он командиром отделения, здесь будет старшиной школы! – заметил я. – То, что отряд расформировали, конечно, жалко, бойцы научились действовать, как одно целое. Только, думаю, они и сами были рады разбежаться, у многих семьи, а тут полгода на казарменном положении обитали. – Я на короткое время замолчал. Чокнулись, выпили по чуть-чуть.
– Кстати, ты Татьяну не видел? – спросил я, переждав водочный ожог.
Митька заулыбался во всю пасть.
– Блин, основного-то я тебе и не сказал. Я женился!
Сидим, глаза лупим друг на друга. Спустя несколько мгновений осторожно переведя дыхание, спрашиваю:
– Это на ком?
– На подруге твоей Татьяны. – Митяй сладко затянулся папиросой, выдохнул и продолжил рассказ: – Через две недели после твоего отъезда Татьяна пришла в казарму проведать, нет ли от тебя вестей. Пришла не одна, а с подругой Галей. Одной ей неудобно по казармам шлят