– Чего это он орет? – спросил я, подъезжая ближе.
В замызганном «форде» только двое.
– Большой начальник сказал, что расстреляет всех, – с легкой ехидцей в голосе перевел проводник.
– Что, прям сейчас и всех? – удивился я, разглядывая упитанную фигуру, втиснутую в армейский мундир. – Спроси, кто он такой? У нас тут проверка на дорогах, большевицких шпионов отлавливаем.
Сзади заржали, и совсем не лошади.
– Тихо там! – приказал, не оборачиваясь.
Впереди опять залопотали по-китайски.
– Он говорит, что начальник строит укрепления, – наконец перевел проводник.
– Ого! На ловца и зверь бежит! Семенов, Радченко, а ну-ка схомутайте этих гавриков!
Прошло сорок минут. За это время Семенов успел отогнать машину с дороги, а отряд, удалившись по оврагу на полтора километра, встал лагерем. Бойцы наломали сухого кустарника, запалили костры (с дороги не увидят) и стали готовить ужин, в то время как я, удобно устроившись на гладком валуне, изучал бумаги, доставшиеся нам от военного инженера. Последний, кстати, тоже сидел рядом, из глаз его непрерывной струйкой текли слезы. Понял, бедолага, в какой переплет попал. Ну да ничего, убивать я его не собирался, незачем.
Мне уже было понятно, что нам в руки попала схема укрепрайона в зоне станции Маньчжурия. В голове созрела некая мысль, как сделать так, чтобы командование армии Северного Китая не узнало, что эти документы побывали в руках противника. Инженер не дурак, понимает, что за потерю столь важных документов его по головке не погладят. Вернее, погладят, только топориком или там мечом. Короче, казнят обязательно. А если убрать свидетеля шофера? Оторвавшись от бумаг, я подозвал проводника:
– Спроси инженера, жить он хочет? А, хочет! – Китаец так яростно затряс головой, что я испугался, как бы он себе шею не свернул. – Ну, раз собирается и дальше сохранить свою жирную тушку в полном порядке, так пускай садится, вот плоский валун, вот у меня бумага, фонарь. Черти схему с пояснениями.
За час до рассвета меня разбудили.
– Командир, инженер работу сделал.
В неясном свете гаснущего фонарика (две батареи извел за ночь!) я все же в общих чертах сверил копию с подлинником. Хлопнул по плечу пленника:
– Порядок! Быть тебе генералом инженерных войск! Чжао, скажи ему, чтобы шел обратно к машине и ни слова о нашей встрече.
Инженер, выслушав переводчика, что-то проговорил.
– Командир, он спрашивает, отпустим ли мы водителя?
– Зачем? Шофер с нами поедет, а то начнет болтать лишнего.
– А если его спросят, куда делся?
– Дезертировал, разбил машину, испугался и убежал.
Китаец одернул мятый френч, развернулся и все еще, наверное, не веря, что его отпускают, не причинив вреда, пошел, затем побежал, споткнулся и уже невидимый в предрассветных сумерках отчетливо выругался…
Отряд при переходе границы был обстрелян, нет, не китайцами – своими пограничниками. Опять бестолковщина! Хорошо еще бойцы у меня достаточно ловкие – после первой же пулеметной очереди, прошедшей стороной, попадали на землю. При падении с Васьки я чуть себе шею не свернул. Инстинктивно бодро отполз за ближайший бугорок, прочихался…
– Сволочи! – ору. – Вас что, не предупреждали, что группа Рукавишникова через кордон на вашу заставу выйдет?
– Предупреждали, – ответили мне. – Только вас ранее, чем через два дня, не ожидали. Обстановка, сами знаете, какая: чуть ли не каждый день на нашу территорию всякая сволочь лезет…
В общем, разобрались. Если не считать трех подраненных лошадей, пары разбитых носов и вывихнутого сустава пальца у нашего пулеметчика Сашки Куприкова, можно сказать, что рейд завершился без потерь…
– Нет слов. Нет слов! – Щеглов, оторвавшись от разложенной на столе схемы, приобнял меня. От избытка чувств хлопал по плечам. – Везунчик! Одно слово. Бойцам премия и двухнедельный отдых, а тебе…
– А мне на месяц, – закончил я фразу. – Жену уже полгода не видел.
Щеглов был в курсе моих семейных обстоятельств, но нахмурился, погрозил пальцем.
– Ты же знаешь, какая сейчас обстановка на границе, не могу я тебе на целый месяц дать отпуск. Скажу по секрету, позавчера издан приказ Реввоенсовета республики о создании Особой Дальневосточной армии. Ты знаешь, что сейчас начнется?
– Да уже и так видно, – сказал я, указывая на окно. За окном штабного вагона как раз сейчас выгружался только что подошедший воинский эшелон.
– Понял, значит. Цени, тебе тоже двухнедельный отпуск дам, – расщедрился начальничек. Щеглов подошел к окну, зачем-то задернул шторку и, развернувшись, продолжил: – Ладно, перейдем к делу, по-твоему, выходит, в окрестностях Чжалайнора сейчас сосредоточены не менее трех полков пехоты?
– Да, плюс уже на позициях я насчитал пятнадцать орудий. Кавалерии пока мало.
– Вот именно – пока! Прочитали, что на схеме китаец накалякал. По всему выходит, только на станции Маньчжурия по плану будет сосредоточено не менее шести тысяч пехоты при сорока орудиях, плюс на схеме обозначены места расположения бомбометов. Плюс аэродромная площадка. Значит, рассчитывают перегнать самолеты. Эх, жалко, что ты инженера с собой не прихватил! – Щеглов в сердцах прихлопнул ладонью по столу.
– Так я же объяснил. Его сразу бы начали искать. Вернее, не его, а в первую очередь бумаги. Встревожились, изменили бы диспозицию.
– Ты думаешь, так легко это сделать? – саркастически усмехнулся Щеглов.
– Все равно, были бы уже настороже и на случай нашего вторжения могли подготовить массу сюрпризов, – упрямо заявил я.
– Ладно, Костя, хватит о делах. Перейдем к торжественной части. От имени и по поручению товарища Менжинского объявляю тебе, Константин, благодарность, с занесением в личное дело. Плюс к этому вот, держи! – Щеглов достал из стола футляр темного бархата. – Золотые часы, Костя, с гравировкой. За неустанную и решительную борьбу с расхитителями социалистической собственности, – пояснил он.
«Уже лучше, – подумал я. – Мне бы еще деньжат подкинуть». А вслух уточнил:
– За Дарасунский рудник?
– Да, и за разгром банды Красницкого.
– Служу трудовому народу! – На секунду встав по стойке «смирно», проорал я и тут же, расслабившись, уточнил: – А в отпуск когда отпустишь?
– Считай, уже в отпуске, – тяжело вздохнув, ответил мой командир.
Большую часть отпуска я провел в дороге. Сутки потребовались, чтобы добраться до Читы и сесть в прямой поезд Москва – Владивосток. Затем более трех суток поезд тащился до Владивостока, пропуская вперед эшелоны с красноармейцами и военной техникой. Надо заметить, что не так уж и много эшелонов двигалось на восток. Если армия Чжан Сюэляна навалится всей мощью на гродековский укрепрайон, то, считай, все Приморье для нас потеряно…
Владивосток напоминал город на военном положении. Повсюду разгуливали военные патрули, милицейские наряды. Проверяли документы, задерживали подозрительных, по их мнению, людей. Жители, особенно китайцы и корейцы, старались лишний раз не показываться на улице. Миллионка затаилась. На Семеновском базаре торговля совсем сошла на нет. Говорят, что с Русского острова не раз уже были замечены хищные силуэты японских крейсеров. А однажды глубокой ночью загорелись военные склады в районе морского порта. Явно диверсия. Обо всем этом поведала мне вернувшаяся с работы жена.
Татьяна, казалось, была рада моему приезду. В первый момент, увидев ее стоящую в дверях комнаты, оживленную, с радостной улыбкой на лице, я подумал, что моя жена полностью излечилась от мук, терзавших ее душу и тело. Но, увы, как только схлынул первый любовный пыл, застилающий нам глаза, я снова увидел, что между нами нет прежнего душевного и даже физического понимания друг друга. Встав с постели, Татьяна накинула халат на голое тело. Порывшись в сумочке, достала длинную папиросу, закурила и, холодным взглядом окинув мою фигуру, спросила:
– Есть будешь?
– Спрашиваешь – конечно, буду, с дороги только. В портфеле продукты, возьми.
Татьяна на скорую руку приготовила на примусе яичницу с салом. Посыпала ее луком.
– Садись, ешь, – предложила она, а сама потянулась за второй папиросой.
– Ты стала курить? – наконец позволил себе удивиться я и, принюхавшись, добавил: – Да и табак какой-то странный…
– Зато не колюсь морфином! – огрызнулась она.
– Ну, ладно, не сердись, последнее время редко я видел курящих женщин. Одичал там, в Забайкалье, – примирительно попробовал пошутить я, но, поймав на себе холодный взгляд, молча уткнулся в тарелку.
Жена к концу трапезы немного оттаяла и поведала мне о последних местных событиях. Потом я предложил ей прогуляться по вечернему Владивостоку (встречи с патрульными, как вы понимаете, я не боялся). Сходить в ресторан или, по возможности, в театр, или кинематограф, но она отказалась, сославшись на усталость, и действительно буквально через десять минут заснула.
Так мы и провели четыре дня до самого воскресенья. С утра она на работе, затем постель, ужин, короткие разговоры на нечего не значащие для нас темы, и беспокойный сон в тесной кровати…
Днем я бродил по городу, зашел как-то и в свою «контору», ознакомился с новостями, заодно поинтересовался у замещающего сейчас Щеглова помощника начальника отделения о своем детище – школе. На что получил туманный ответ, мол, все курсанты вместе с начальником школы (Димой Знахаревым) находятся в зоне конфликта, то есть на границе.
В воскресенье я уговорил жену пойти в театр, но после второго акта Татьяна пожаловалась на головокружение, и мы покинули зал, не досмотрев великолепную, на мой взгляд, постановку гоголевского «Вия». Последние два дня до конца отпуска не выходили из дома. Татьяна жаловалась на головные боли и более не допускала меня до себя. На такой прозаической ноте и закончилась моя неполная неделя отдыха.
Станция Борзя. Штаб Особой Дальневосточной армии. 15 ноября 1929 года. 16.00 по м. в.