– Все, аут! – констатировал стоящий рядом со мной на холме наблюдатель. Правильно, китайцам теперь только пешим порядком до Чжалайнора придется добираться, а это – километров тридцать.
– Бурмин, снимаемся с лагеря и уходим подальше в холмы, надо найти место для ночевки.
Утро преподнесло очередной сюрприз. Нет, китайцы за ночь даже с места не стронулись, но вдоль трассы их прибавилось изрядно. Похоже, ночью к месту крушения подошел целый корпус Мукденской армии.
«Интересно, решатся ли они двигаться далее?» – подумал я, разглядывая в бинокль прибывшие подкрепления.
Стронулись. Войска в пешем порядке решились двигаться вперед, и в этот момент я увидел, как к холму во весь опор скачет конный разъезд, еще до восхода солнца посланный мной в сторону Чжалайнора. Дозорные незаметно для китайского войска подскакали к моему наблюдательному пункту на холме.
– Товарищ командир, вдоль «железки» по проселку от Чжалайнора движется какая-то толпа около тысячи человек. Похоже, китайцы отступают. Наши их разбили! – доложил мне старший дозора Сергеев.
– Далеко отсюда?
– В верстах пяти будут.
– Вооружены?
Сергеев презрительно скривил губы:
– Да какое там! Еле ноги волокут, куда уж им еще оружие нести.
– Хорошо, сейчас выступаем.
Обойдя меж холмов участок трассы, отряд через час занял позиции у проселочной дороги. Диспозиция лучше не придумаешь. За холмом восемьдесят всадников, внизу в ста пятидесяти метрах от дороги пулеметчики замаскировались, а я, значит, на высотке. Буду наблюдать за встречей.
Вдали слева уже показались передовые пока организованно и целеустремленно движущиеся по дороге части противника. Справа навстречу им густо сыплет деморализованная толпа. Идут медленно, устали, бедолаги, намерзлись, а вот сейчас мы вас согреем!
Лишь только последние солдаты разбитой армии миновали засаду, как загромыхали пулеметы, что послужило сигналом, и из-за холма, улюлюкая и вопя на разные голоса, выскочили всадники. Ох, что тут началось! По моему распоряжению ребята стреляли поверх голов, а всадники кружили сзади толпы, не стремясь кинуться в рубку. Толпа заметалась, задергалась и вдруг рванула вперед со скоростью хорошего курьерского поезда. Всадники сразу отстали, а пулеметчики все подстегивали толпу длинными очередями.
Армия, двигающаяся со стороны Хайлара, замерла, попятилась, а в следующий миг в стройные пока ряды вкатилась обезумевшая толпа. Завертелась водоворотом, втягивая в воронку все большие массы людей. Армия дрогнула, зашаталась, подалась назад, и вот уже побежали, побежали ручейками, а потом хлынули потоком в обратном направлении.
– Победа, братцы, победа! – орал я во весь голос, стрелял из маузера в чистое небо, плясал и подпрыгивал. Победа…
Глава 19Константин Рукавишников. Год 1938-й
Жизнь – это забег на дистанцию, вот только расстояние каждому задано свое. Как говорят японцы: и мотылек живет целую жизнь.
Такие вот мысли приходят в голову, когда смотришь на пройденный путь. Грустно видеть, как сходят с дистанции твои друзья и просто знакомые люди, и одновременно чувствуешь азарт спортсмена: а… вы сошли, а я еще потопчу землю…
В дверь купе деликатно постучали.
– Войдите, – отвлекаясь от мыслей, пригласил я.
– Гаспадина не желает чаю?
– Да, принесите, – согласился я и тут же спросил: – Через какое время прибываем в Тяньцзинь?
– Три часа, гаспадина, – ответил проводник, учтиво кланяясь.
Значит, уже сегодня я смогу разыскать себе попутный пароход и уплыть подальше от этого континента. Впрочем, не будем загадывать. Давно заметил, что чем чаще загадываешь наперед, тем реже сбываются твои желания.
Я ли не желал жить с семьей? Но, увы, Татьяна покончила с собой, не в силах справиться со своей болезнью. С тридцать четвертого года я один-одинешенек, без жены и детей, мне так и не удалось их завести. Нет, проблем в общении с женщинами я не испытывал: на внешность не урод, язык подвешен, не импотент, только вот ни одна из них пока меня не «цепляла», как Татьяна. Но мне всего тридцать шесть лет и я надеюсь еще встретить свою ЖЕНЩИНУ.
Считаю, что мне в жизни все же везет. Сумел же я убежать от неминуемого расстрела? От многих моих товарищей удача отвернулась, казалось бы, на самом взлете карьеры. Еще во время конфликта на КВЖД погиб Дима Знахарев. В Средней Азии в тридцатом году был убит Буренко, Гаранин был арестован в конце 1936 года, дальнейшая судьба его мне не известна. А когда в мае этого года в Москве взяли Щеглова, я понял, что всех, кто долгое время контактировал с ним, обязательно арестуют, и тогда решил бежать из страны. Ничуть не считаю себя виновным. Я честно служил своей Родине, но еще заранее, как бы предчувствуя такой исход, готовился в перемене мест и совсем не в Дальлаг[69].
В тридцать пятом году во время командировки в Китай – тогда меня послали присматривать за процессом передачи собственности КВЖД в руки марионеточного режима, я сумел продать более шестидесяти обработанных корней женьшеня с лесной плантации, доставшейся мне в наследство от Димы Знахарева. Корни, общим весом около четырех килограммов, приобрела одна солидная китайская фирма. Ограбили, конечно, за товар дали треть цены – десять тысяч долларов, но зато мне удалось через эту фирму достать паспорт французского подданного…
Пятого мая этого года по Дальневосточному управлению НКВД пронесся слух об аресте Щеглова. Щеглов – это величина! Многие сотрудники нашего управления работали под его началом, но не сделали выводов. В прошлом, тридцать седьмом году, сколько военных сами арестовывали? Схема простая: вначале брали заместителей и нескольких мелких сошек, выбивали показания, а затем гребли всех под метелку. Теперь как бараны и сами дожидаются такой же участи.
Я до сих пор помнил фразу, брошенную мне на прощание Станиславом Николаевичем Буренко: «Запомни, Костя, мы с тобой винтики государственной машины, которые со временем гнутся от усталости и подлежат безжалостной замене». Так вот я не желал быть безжалостно выброшенным на свалку и начал действовать. Как старший майор госбезопасности[70] и начальник одного из отделов управления, я имел ряд привилегий – свой дом на окраине Хабаровска и служебную машину, которую предпочитал водить сам. Чем и не преминул воспользоваться…
Глядя на заведующего моргом, тупо уставившегося в предъявленные корочки, я уж подумал, что он сам сейчас обратится в клиента собственной конторы.
– Виктор Ильич, я приехал не по вашу душу, – успокоил я доктора.
Ничего, оттаял вроде немного. Дурашка, вообразил, что старший майор самолично будет бегать за каждой «клистирной трубкой».
– Так вот я приехал к вам по делу особой государственной важности. Как вы понимаете, за разглашение тайны вас по головке не поглядят. Уяснили? Ну и хорошо. Мне необходимо без свидетелей осмотреть трупы, поступившие к вам за последние четыре дня. Если найду тот, который мне нужен, прошу погрузить его в мой автомобиль.
Подходящий под мои параметры хорошо промороженный труп нашелся. Двое санитаров завернули мертвеца в рогожку, и нимало не смущаясь, поломав ему ноги, засунули в мою «эмку». «Ладно, сойдет и такой», – подумал я, мчась на всех парах к своему дому. Через час я вышел со двора усадьбы в гражданской одежде и не торопясь пешком отправился на железнодорожный вокзал. Вслед от усадьбы на меня пахнуло гарью, я поежился и прибавил шагу…
Ровно через сутки я сидел в домике начальника заставы на гродековском участке границы.
Степан Кузьмич Бурмин, старый мой товарищ, расположился напротив на стуле, отчаянно дымя «козьей ножкой».
– Так, значит, и до тебя добрались? – горько спросил он.
– Да. Сам знаешь, как это у нас быстро делается.
– Значит, решился, – задумчиво произнес Кузьмич.
– Б…дь, я же не баран! Чтобы под нож самому голову подставлять! Ты же меня знаешь, я честно служил Родине. А она повернулась ко мне жопой! Что за люди? Соседа его ведут на бойню, а он радуется и думает, что сия участь его минует. Он же совсем не виноват! А осужденные еще имеют глупость писать письма на имя Сталина-Калинина, перед расстрелом клянясь в беззаветной любви Родине и правительству!
– Это наши люди, – с укоризной заметил Степан Кузьмич. – И многие действительно искренне до конца верят в чудо.
– Ладно, Кузьмич. Так ты меня проведешь на ту сторону?
– Проведу, – тяжело вздохнул старый товарищ. – Ты там не наследил? – спросил он, очевидно, спрашивая, не придут ли за мной следом из НКВД.
– Не придут, я уже умер – на пепелище моего дома следователей ожидает мой обгорелый труп.
Бурмин усмехнулся в рыжие усы:
– Ладно, сегодня ночью и выйдем. Через час стемнеет, ночи теперь короткие, так что надо торопиться…
Поезд тихо подходил к станции. На платформе прибывших ожидали японские патрули, проверяли документы. Проверили и у меня. Узнав во мне русского, японский офицер спросил, коверкая язык:
– Цель вашего прибытия в Тяньзинь?
Я внутренне усмехнулся: «Во всяком случае, работать на вас я не собираюсь», а вслух ответил:
– Путешественник, сейчас следую в Южную Америку, точнее, в Парагвай[71]. – Офицер удовлетворенно улыбнулся и вежливо отдал мне мой французский паспорт.
Итак, сегодня, 12 июня 1938 года, я покидаю Евроазиатский континент. Не знаю, навсегда или нет, не буду зарекаться. Пароход дал гудок, и буксиры сейчас выводят тихоокеанский лайнер из бухты. Прощай, Китай. Прощай, Россия – прощай, Родина!
Послесловие
Почему описывается именно период 1927–1929 годов? Мне кажется, стоит обратить внимание на этот вроде как незаметный по сравнению с другими событиями отрезок истории нашей страны. Отметил для себя такую вещь: в мировой истории лет через десять-двенадцать после переворотов возникает новая волна недовольства. Сложившаяся аристократия отступает перед новым потоком жаждующих приобщиться к власти.