мне по барабану, где ее пес облегчается. Как по мне, так он мог бы делать это хоть в гостиной. Короче, после этого мы с Джейн подружились и все такое. Я сыграл с ней в гольф тем же вечером. Она посеяла восемь мячиков, я запомнил. Восемь. Я с ней намучился, пока научил хотя бы держать глаза открытыми, когда она замахивалась по мячику. Но я потрясающе улучшил ее игру. Я очень хороший гольфист. Если бы я сказал вам, во сколько ударов кончаю игру, вы бы мне наверно не поверили. Я как-то раз чуть не попал в одну короткометражку, но в последнюю минуту передумал. Я решил, что для того, кто ненавидит кино так, как я, это будет туфтой, если я дам засунуть себя в короткометражку.
Смешная она девчонка, старушка Джейн. Не могу сказать, что такая уж красавица в строгом смысле слова. Но я от нее балдею. Она как бы такая большеротая. То есть, когда она говорит и волнуется о чем-то, рот у нее как бы ходит ходуном во все стороны, губы и все такое. Сдохнуть можно. И она никогда его толком не закрывает, свой рот. Он у нее всегда чуть приоткрыт, особенно, когда она встает в стойку в гольфе или когда читает книжку. Она всегда читала – и очень хорошие книжки. Читала много стихов и всякого такого. Она – единственная, не считая моей родни, кому я вообще показывал бейсбольную перчатку Элли, со всеми стихами на ней. Джейн никогда не видела Элли, ничего такого, потому что она тем летом первый раз была в Мэне – раньше она ездила на Кейп-код, – но я довольно много рассказывал ей об Элли. Ее подобное увлекало.
Моей маме она не слишком нравится. То есть, мама всегда считала, что Джейн со своей мамой как бы смотрят на нее свысока или вроде того, когда не здоровались с ней. Моя мама часто видела их в деревне, потому что Джейн ездила на рынок с мамой в этом их кабриолете Ла-Саль[13]. Моя мама даже не считает Джейн хорошенькой. А я – да. Мне просто нравится, как она выглядит, вот и все.
Помню один такой вечер. Это был единственный раз, когда мы со старушкой Джейн чуть даже до нежностей не дошли. Была суббота, и дождь хлестал, как черт знает что, и я был у нее дома, на веранде – у них такая большая застекленная веранда. Мы играли в шашки. Я время от времени над Джейн прикалывался, на тем, что она не трогала своих дамок из заднего ряда. Но прикалывался не всерьез. Она бы не дала вам спуску, вздумай вы всерьез над ней прикалываться. Мне кажется, мне на самом деле больше всего нравится, когда можно заприкалывать девчонку так, что она из штанов выскочит, если случай подвернется, но есть один нюанс. Над девчонками, которые мне больше всех нравятся, мне никогда особо не хочется прикалываться. Иногда мне кажется, им бы самим хотелось, чтобы над ними прикалывались – да что там, я уверен, что хотелось бы, – но трудно решиться, когда ты знаком с ней столько времени и ни разу над ней не прикалывался. Короче, я вам рассказывал про тот вечер, когда у нас с Джейн чуть до нежностей не дошло. Дождь хлестал адски, и мы сидели на веранде, и вдруг этот ханыга, за которого вышла ее мать, заглянул на веранду и спросил Джейн, не осталось ли в доме сигарет. Я не слишком хорошо его знал, ничего такого, но он, похоже, был из тех, кто не станет особо разговаривать с тобой, если ему чего-то от тебя не нужно. У него был скверный характер. Короче, старушка Джейн ему не ответила, когда он спросил ее, не знает ли она, где сигареты. Так что этот тип спросил ее снова, но она ему все равно не ответила. Даже взгляд не подняла от шашек. Наконец, этот тип вернулся в дом. После этого я спросил Джейн, какого черта это значит. Она тогда даже мне не ответила. Сделала вид, что сосредоточилась на следующем ходе в шашках и все такое. А затем вдруг на доску упала эта слеза. На одну из рыжих клеток – вижу, как сейчас. Джейн просто затерла ее пальцем. Не знаю, почему, но мне стало адски не по себе. И что я сделал, я подошел и ей пришлось потесниться на качалке, чтобы я сел рядом с ней – вообще-то, я ей чуть не на колени сел. Тогда она по-настоящему расплакалась, и не успел я опомниться, как уже целовал ее везде – повсюду – в глаза, в нос, в лоб, в брови и все такое, в уши – все ее лицо, кроме рта и все такое. Рот она от меня как бы убирала. Короче, в тот раз мы зашли дальше всего. Через какое-то время она встала и вошла в дом и надела этот свой красно-белый свитер, от которого я балдею, и мы пошли в чертово кино. Я спросил ее по дороге, не пытался ли мистер Кадэхи – так зовут этого ханыгу – подкатывать к ней. Несмотря на юный возраст, фигурка у нее была зверская, и я вполне мог ожидать такого от этого козла Кадэхи. Но она сказала, нет. Я так и не выяснил, в чем там нафиг дело. С некоторыми девчонками практически никогда не поймешь, в чем дело.
Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что она такая, блин, ледышка или вроде того только потому, что мы никогда не обжимались и особо не валяли дурака. Вовсе нет. Мы, к примеру, всегда держались за руки. Звучит не слишком впечатляюще, я понимаю, но это было что-то зверское – держаться с ней за руки. Большинство девчонок, когда держишь их за руку, их рука, блин, как дохлая, а то еще бывает, постоянно шевелят своей рукой, словно боятся, что иначе тебе будет скучно или вроде того. А с Джейн не так. Мы заходили в чертово кино или вроде того и сразу брались за руки, и не разнимали рук, пока кино не кончится. И не меняли положения и ничего такого не думали. Ты даже никогда не волновался, с Джейн, не потная ли у тебя рука. Ты знал только одно – что ты счастлив. Правда.
Еще кое-что, о чем я сейчас подумал. Один раз, во время этого кино, Джейн сделала кое-что, отчего я просто обалдел. Показывали сводку новостей или вроде того, и вдруг я почувствовал эту руку сзади у себя на шее, и это была Джейн. Забавно получилось. То есть, она была совсем юной и все такое, а большинству девушек, которые кладут руку сзади кому-то на шею, им уже лет двадцать пять или тридцать, и они обычно делают так своему мужу или мелкому – я, к примеру, время от времени делаю так своей сестренке, Фиби. Но если девушка совсем юная и все такое, и она так делает, в этом такая нежность [Для редактора: здесь не помешает перекличка с предыдущим абзацем: neck-necking], что сдохнуть можно.
Короче, об этом я и думал, пока сидел в блевотного цвета кресле в вестибюле. О старушке Джейн. Каждый раз, как я подходил к тому, как она была со Стрэдлейтером в этой чертовой машине Эда Бэнки, я прямо бесился. Я знал, что она бы его не пустила и на первую базу, но все равно бесился. Мне даже не хочется говорить об этом, если хотите знать.
В вестибюле уже почти никого не осталось. Даже щлюховатых блондинок уже не осталось, и мне вдруг захотелось свалить к чертям оттуда. Тоска заела. И я не устал, ничего такого. Так что я поднялся к себе в номер и надел куртку. А еще глянул в окно, посмотреть, продолжают ли все извращенцы заниматься своими делами, но свет уже не горел и все такое. Я снова спустился лифтом и поймал кэб и сказал водителю везти меня к Эрни. «Эрни” – это такой ночной клуб в Гринвич-виллидже[14], куда мой брат Д. Б. частенько захаживал до того, как уехал в Голливуд и заделался проституткой. Время от времени он брал меня с собой. Эрни – это такой здоровый цветной толстяк, который играет на пианино. Он зверский сноб и едва ли будет говорить с тобой, если ты не большая шишка или знаменитость или вроде того, но он действительно умеет играть на пианино. Он до того хорош, что вообще-то почти до пошлости доходит. Не совсем понимаю, что я хочу этим сказать, но что-то хочу. Мне, конечно, нравится слушать, как он играет, но иногда тебе хочется как бы перевернуть его чертово пианино. Наверно это потому, что иногда, когда он играет, он так звучит, словно он такой тип, который разговаривать с тобой не станет, если ты не большая шишка.
12
Кэб, который меня вез, был по-настоящему старым и пахнул так, словно там только что кого-то стошнило. Мне всегда достаются такие блевотные кэбы, если еду куда-нибудь среди ночи. Но, что еще хуже, на улице было так тихо и одиноко, несмотря на субботнюю ночь. Я почти никого не видел на улице. Периодически попадались только парочки, переходящие улицу, держа друг дружку за талию и все такое, или кучки хулиганистых типов со своими зазнобами, и все смеялись, как гиены над чем-то, что, спорить готов, вообще не смешно. Нью-Йорк ужасен, когда кто-нибудь смеется на улице среди ночи. Слышно на мили. От этого так одиноко и тоскливо. Мне все хотелось пойти домой и поболтать немного со старушкой Фиби. Но в итоге, когда я проехал какое-то время, мы с водителем вроде как разговорились. Звали его Хорвиц. Он был гораздо лучше того, другого водителя. Короче, я подумал, может, он знает насчет уток.
– Эй, Хорвиц, – сказал я. – Ты когда-нибудь проезжаешь лагуну в Центральном парке? Возле Южного входа в Центральный парк?
– Чего проезжаю?
– Лагуну. Озерцо такое там. Где утки еще. Знаешь.
– Ага, и что с ним?
– Ну, знаешь уток, которые там плавают? Весной и все такое. Ты случайно не знаешь, куда они деваются зимой?
– Куда кто девается?
– Утки эти. Не знаешь случайно? В смысле, приезжает кто-нибудь в грузовике или вроде того и увозит их, или они сами улетают – на юг или вроде того?
Старик Хорвиц обернулся и посмотрел на меня. Он был очень беспокойным типом. Но не плохим.
– Откуда, блин, мне знать? – сказал он. – Откуда, блин, мне знать такую дребедень?
– Ну, не злись из-за этого, – сказал я. Он разозлился на это или вроде того.
– Кто злится? Никто не злится.
Я перестал вести с ним разговор, раз он так чувствительно к этому относился. Но он сам продолжил эту тему. Снова обернулся и сказал:
– Рыба никуда не девается. Она остается, где она есть, рыба эта. Прямо в чертовом озере.
– Рыба… это другое. Рыба – это другое. Я говорю об