Я вдруг взглянул на часы в раздевалке, и они показывали двадцать пять первого. Я стал бояться, что, может, та пожилая дама в школе сказала той другой даме не передавать старушке Фиби мою записку. Я стал бояться, что она сказала ей сжечь ее или вроде того. Я на самом деле чертовски испугался. Мне на самом деле хахотелось повидаться с Фиби прежде, чем я выйду на дорогу. То есть, у меня же была ее рождественская капуста и все такое.
Наконец, я ее увидал. Я ее увидал сквозь стеклянную часть двери. А почему я ее увидал, она была в моей чумовой охотничьей кепке – такую кепку увидишь миль за десять.
Я вышел из дверей и стал спускаться по этой каменной лестнице ей навстречу. Только я не мог понять, зачем она несет с собой такой здоровый чемодан. Она как раз переходила Пятую авеню, и тащила этот чертов чемоданище с собой. Она его еле тащила. Когда я подошел поближе, я увидел, что это мой старый чемодан, тот, что был у меня в Вутоне. Мне было невдоммек, какого черта он ей понадобился.
– Привет, – сказала она, подойдя поближе. Она вся запыхалась из-за этого чумового чемодана.
– Я думал, ты уже не придешь, – сказал я. – Чего там у тебя? Мне ничего не нужно. Я поеду как есть. Я, блин, даже с вокзала сумки не беру. Чего ты там набрала?
Она поставила чемодан.
– Моя одежда, – сказала она. – Я пойду с тобой. Можно? Окей?
– Чего? – сказал я. Я чуть не грохнулся, когда услышал. Ей-богу, чуть не грохнулся. Меня как бы замутило и я подумал, что опять сейчас отключусь или вроде того.
– Я вышла с черного хода, чтобы Шарлин не увидела. Он не тяжелый. У меня там только два платья, мои мокассины и белье с носками, и еще кое-что. Попробуй. Не тяжелый. Попробуй разок… Мне ведь можно с тобой? Холден? Можно ведь? Пожалуйста.
– Нет. Заткнись.
Я думал, сейчас напрочь отключусь. То есть, я нехотя сказал ей заткнуться и все такое, просто подумал, сейчас опять отключусь.
– Ну, почему? Пожалуйста, Холден! Я ничего не буду делать… Просто пойду с тобой, вот и все! Даже одежду не возьму, если не хочешь… Возьму только мои…
– Ты ничего не возьмешь. Потому что ты не пойдешь. Я иду один. Так что заткнись.
– Пожалуйста, Холден. Пожалуйста, возьми меня. Я буду очень, очень, очень… Ты даже не…
– Ты не пойдешь. А ну, заткнись! Отдай чемодан, – сказал я. И взял у нее чемодан. Я был готов ударить ее, подумал на секунду, что сейчас залеплю ей. Правда.
Она стала плакать.
– Я думал, ты будешь играть в школьном спектакле и все такое, думал, будешь Бенедиктом Арнольдом в этом спектакле, – сказал я. С издевкой так. – Чего ты надумала? Не играть в спектакле, господи боже?
Тогда она еще больше заплакала. Я был рад. Мне вдруг захотелось, чтобы она все глаза себе выплакала. Я ее чуть не ненавидел. Наверно, в основном я ее потому ненавидел, что она не сыграет в этом спектакле, если пойдет со мной.
– Ладно тебе, – сказал я. Я стал подниматься по ступенькам обратно в музей. Я прикинул, я что сделаю, я сдам этот чумовой чемодан, что она принесла, в гардеробную, а потом она сможет забрать его в три часа, после школы. Я понимал, что она не сможет взять его с собой в школу. – Ладно, хватит уже, – сказал я.
Но она не стала со мной подниматься. Не хотела со мной идти. Но я все равно поднялся и сдал чемодан в гардеробную, а затем снова вышел. Фиби все еще стояла на тротуаре, но отвернулась от меня, когда я подошел к ней. Она это умеет. Умеет отворачиваться, когда захочет.
– Я никуда не уйду. Я передумал. Так что хватит плакать и заткнись, – сказал я. Что смешно, она уже не плакала, когда я это сказал. Но я все равно это сказал, – Ладно тебе. Я провожу тебя в школу. Ладно тебе. А то опоздаешь.
Она мне не отвечала, ни словечка. Я как бы попытался взять ее за руку, но она вывернулась. Так и отворачивалась от меня.
– Ты пообедала? Не обедала еще? – спросил я ее.
Она не отвечала. Только сняла мою красную кепку – ту, что я дал ей – и сунула мне практически в лицо. И снова отвернулась от меня. Я чуть не сдох, но ничего не сказал. Просто взял кепку и засунул в карман.
– Ну, ладно. Я провожу тебя в школу, – сказал я.
– Я не вернусь в школу.
Я не знал, что на это сказать. Просто стоял и молчал пару минут.
– Ты должна вернуться в школу. Ты ведь хочешь играть в этом спектакле? Хочешь ведь быть Бенедиктом Арнольдом?
– Нет.
– Конечно, хочешь. Безусловно, хочешь. Ладно тебе, пошли, – сказал я. – Между прочим, я никуда не уйду, я же сказал. Я пойду домой. Пойду домой сразу, как только ты в школу пойдешь. Сперва я схожу на вокзал и заберу чемоданы, я оттуда прямиком…
– Я же сказала, что не вернусь в школу. Ты можешь делать, что захочешь, но я в школу не вернусь, – сказала она. – Так что заткнись.
Она впервые в жизни сказала мне заткнуться. Ужасно прозвучало. Боже, просто ужас. Хуже даже, чем ругательство. Она к тому же не смотрела на меня, и стоило мне как бы положить ей руку на плечо или вроде того, она выворачивалась.
– Слушай, хочешь прогуляться? – спросил я ее. – Хочешь прогуляться в зоопарк? Если я резрешу тебе не ходить сегодня в школу и пойти гулять, ты прекратишь пороть эту дичь?
Она не отвечала мне, так что я все повторил.
– Если я разрешу тебе прогулять сегодня школу и мы немного погуляем, прекратишь пороть дичь? И завтра пойдешь в школу, как хорошая девочка?
– Может, пойду, может, нет, – сказала она. И припустила прямо через улицу, даже не глянув, не едут ли машины. Она иногда сумасшедшая.
Но я за ней не пошел. Я знал, она сама за мной пойдет, поэтому стал идти в сторону зоопарка, по парковой стороне, а Фиби пошла в ту же сторону по другой, блин, стороне. Она совсем на меня не смотрела, но я понял, что она поглядывает на меня краем глаза, коза такая, куда я иду и все такое. В общем, мы так дошли до самого зоопарка. Единственный раз, когда я напрягся, это когда показался двухэтажный автобус, потому что я из-за него не видел ту сторону улицы, не видел, где, блин, Фиби. Но, когда мы дошли до зоопарка, я прокричал ей:
– Фиби! Я иду в зоопарк! Давай там!
Она на меня не смотрела, но я знал, что она меня услышала, и когда я стал спускаться по ступенькам к зоопарку, я обернулся и увидел, что она переходит улицу и идет за мной, и все такое.
Людей в зоопарке было немного, потому что день выдался как бы паршивый и все такое, но несколько человек стояло возле бассейна с морскими львами. Я думал пройти мимо, но старушка Фиби остановилась и стала делать вид, что смотрит, как кормят морских львов – этот тип кидал им рыбу, – и я вернулся. Я прикинул, это хорошая возможность поравняться с ней и все такое. Я подошел и как бы встал за ней и положил руки ей как бы на плечи, но она присела и выскользнула – она определенно умеет быть недотрогой, когда захочет. Она все стояла там, пока кормили морских львов, а я стоял прямо за ней. Но уже не пытался класть ей руки на плечи, ничего такого, потому что тогда бы она точно дала деру. Дети смешные. С ними надо смотреть в оба.
Когда мы отошли от морских львов, она не хотела идти рядом со мной, но и не слишком отдалялась. Она шла как бы по одной стороне дорожки, а я – по другой. Не полный восторг, но все же лучше, чем когда она шла за милю от меня, как раньше. Мы поднялись на этот холмик и посмотрели на медведей какое-то время, но смотреть особо было не на что. Только один из медведей был снаружи, полярный. А другой, бурый, был в своей, блин, берлоге и не выходил. Только зад торчал. Рядом со мной стоял мелкий в ковбойской шляпе, практически висевшей на ушах, и твердил своему отцу: «Пап, заставь его выйти. Заставь его выйти”. Я взглянул на старушку Фиби, но она не засмеялась. Знаете, когда дети дуются на вас, ни по чем не засмеются.
После медведей мы вышли из зоопарка и перешли эту улочку в парке, а потом прошли через один такой тоннельчик, в которых всегда так пахнет, словно там кто-то отлил. По пути к карусели наметилось улучшение. Старушка Фиби все еще со мной не разговаривала, ничего такого, но стала идти как бы рядом. Я взялся было за хлястик у нее на пальто, просто по приколу, но она вырвалась. Сказала:
– Не трогай меня, будь добр.
Все еще дулась на меня. Но уже не так, как раньше. В общем, мы подходили все ближе к карусели, и стало слышно эту улетную музыку, которая всегда там играет. «О, Мари!» называется. Эту же песню играли лет пятьдесят назад, когда я был мелким. Вот, что в каруселях хорошо – они всегда играют одни и ти же песни.
– Я думала, карусель на зиму закрывают, – сказала старушка Фиби. Она практически впервые что-то такое сказала. Наверно забыла, что должна дуться на меня.
– Может, потому, что скоро Рождество, – сказал я.
На это Фиби ничего не сказала. Наверно вспомнила, что должна дуться на меня.
– Хочешь на ней прокатиться? – сказал я. Я знал, что ей наверно хочется. Когда она была совсем мелкой, мы с Элли и Д. Б. водили ее в парк, она была без ума от карусели. Ее оттуда было не стащить.
– Я слишком большая, – сказала она. Я думал, она мне не ответит, но она ответила.
– Никакая не большая. Давай. Я тебя подожду. Давай, – сказал я. Мы уже были на месте. На карусели каталось несколько мелких, в основном, малышня, я рядом ждали несколько родителей, на скамейках сидели и все такое. Я что сделал, я подошел к окошку, где билеты продают, и купил билетик Фиби. А затем отдал ей. Она стояла совсем рядом. – На, – сказал я. – Погоди-ка… возьми заодно всю свою капусту.
Я стал вынимать всю капусту, что она одолжила мне.
– Подержи у себя. Для меня, – сказала она. И сразу добавила: – Пожалуйста.
Тоску нагоняет, когда тебе говорят «пожалуйста». То есть, если это Фиби или вроде того. Мне стало чертовски тоскливо. Но капусту я убрал назад в карман.
– А ты не будешь кататься? – спросила она меня. И забавно так на меня посмотрела. Видно было, больше на меня не дуется.