– Пошел ты, сука! Вали отсюда! – орал Шалтай, которого держали за руки Миша и Витамин.
Родиона же оттеснили друзья с тоннелями. Они отвели его к ограде сквера, а потом все вместе стали быстро уходить мимо блинного ларька по направлению к Садовой.
Шалтай отряхивал штаны и матерился, раздувая щеки. Маша оробело приблизилась к нему.
– Классные у тебя дружки! – крикнул он на нее. Она хотела было погладить его по руке, но он резко вырвал конечность.
– Я домой. – Он схватил с земли кепку и тоже зашагал в сторону Садовой. Маша кинулась за ним.
– Поеду на метро. Один, понятно? – Он сделал останавливающий жест. – Позвони бате, пусть за тобой тачку пришлют.
Маша осталась одна посреди Манежной площади. Вернулась к ребятам, сгребла куртку и рюкзак, кивнула в ответ на сочувственную улыбку Щели и тоже отправилась домой. Поехала на троллейбусе.
В квартире было светло и накурено. Папа явно смотрел телик на кухне.
– Сдала? – весело крикнул он, когда она хлопнула дверью. Маша выглянула из прихожей и приложила ладонь ко рту.
– Ты что? Опять?
Маша написала на листке: «Все в порядке. Я в душ. Устала».
– А я хотел предложить маму навестить и поужинать после этого!
Маша кивнула. Она долго стояла в водяном коконе и размышляла о драке. Жалела униженного Шалтая, который отправился домой разбираться со зверюгой отчимом, и все по ее, Машиной, вине. С другой стороны, было обидно за этого Родиона. Должно быть, удар по сломанной руке – это невыносимо больно.
В Мариинской больнице в субботу пахло кислой столовской едой, туда-сюда по коридорам сновали люди в бахилах с тряпичными сумками, навещающие. Маша с папой второй час сидели у мамы в палате. Непривычно не накрашенная, слегка заспанная мама не могла наговориться и лихо мерила пространство палаты новенькими белоснежными костылями. Родители оживленно обсуждали юбилей свадьбы папиных коллег, а Маша сидела на краешке кровати и тихо листала книгу.
– Слушай, Маш, – мама оторвалась от болтовни и хлопнула Машу по коленке, – тут слышала в коридоре про девочку после удара током. Лежит этажом ниже. Я решила…
Маша показала маме большой палец, поднялась с кровати и шагнула. Выскользнула из палаты и по тусклому больничному коридору подошла к стойке дежурной медсестры. Там нашла ручку и написала на каком-то старом направлении:
«Где лежат дети после аварий? Ищу одноклассницу. Ее током ударило».
Строгая дама с фиолетовыми губами посмотрела на Машу поверх очков:
– Этажом ниже. Только вас могут туда не пустить.
Этажом ниже находился идентичный длинный коридор. Под потолком хаотично мигали длинные металлические лампы. Вдоль бежевых стен бродили дети в пижамах и халатиках. Мальчику с перемазанным зеленкой лбом, сидевшему в не по размеру большом кресле-каталке, что-то горячо втолковывала миниатюрная молоденькая медсестра с жидким снопиком полупрозрачных светлых волос. В руках она держала железное эмалированное судно. К ней-то и направилась Маша. Встала рядом, а когда мальчишка и медсестра удивленно уставились на нее, многозначительно протянула бумажку.
– А ты немая, что ли?
Маша кивнула.
– Она тебя знает?
Еще уверенный кивок.
– Значит, это прямо, а потом налево, она в пятьсот первой, платной. Постучись только. По-моему, кто-то из родителей там сидит.
Не хотелось бы Маше сталкиваться с Лизиным семейством! Она пошла в сторону палаты, стараясь не задевать маленьких пациентов. Отыскала нужную белую дверь и слабо постучала.
– Да! – звонко крикнули изнутри.
Маша приоткрыла дверь и заглянула. Внутри пахло не больницей, а цветочными духами. Лиза лежала на кровати посреди палаты. Через окно проглядывался сквер на Литейном. Лиза сильно похудела, как-то скукожилась, но подушку венчала все та же копна желтых кудрявых волос, хотя во время страшилок и обсуждений последних недель Маша почему-то воображала ее лысой.
– Маш! – воскликнула Лиза и резко села на кровати, помогая себе руками. Рядом с ней стояла высокая капельница, но никаких трубок, присоединенных к Лизе, Маша не разглядела.
– Привет! У меня мама сюда загремела, я и тебя отыскала! – Маша заговорила с ходу, ей даже не пришлось ничего продавливать в горле. Спазмы испарились.
– Как круто, что ты пришла меня повидать! Здесь ужас как скучно. Садись же!
– Ты… – Маша стала с опаской подходить к кровати. Лиза все еще сидела. На ногах у нее обложкой вверх покоилась толстая распахнутая книга. – Ты на меня не в обиде?
– Нет же! А тебе не звонил мой брат? Вот болван, я ведь просила… Нет, конечно, не обижаюсь. Там все смешалось в этой толпе, кони, люди… Я и не поняла, что было, не помню ничего. Совсем.
– Я на допрос ходила, – зачем-то сказала Маша. Ей не хотелось возвращаться к мотивам своего прыжка и концерту.
– Серьезно? Сюда вроде как тоже какой-то следователь заходил, но родители не пустили ко мне. Они говорят, надо сосредоточиться на выздоровлении.
Маша присела на край кровати около Лизиных ног в носках с мишками.
– Как ты вообще? Я думала, ты в реанимации!
– Сначала была. Но это помню плохо. И всего несколько дней. А потом пошла на поправку. Правда, сначала ничего не слышала. Доктор говорит, при электротравмах часто пропадают слух и зрение. Но с каждым днем, когда я просыпалась утром, слух становился все лучше. Теперь вообще почти как раньше. Доктор говорит, нонсенс. Родители в Германию летали за какими-то лекарствами.
– Как здорово, что все обошлось. – Маша глубоко вдохнула. – А я вот заикаюсь после этого допроса. Иногда говорю нормально целыми днями, иногда клинит. Последние сутки заикалась. Но когда зашла к тебе, сразу смогла говорить. Видишь? – Маша достала из кармана мятую бумажку направления и протянула Лизе. – Пишу так. Думала, сейчас тебе писать тоже придется. Но я говорю!
– А я знаю о заикании, – сказала Лиза и лучезарно улыбнулась. – Ты мне снилась. Сны были такие подробные, что я даже их хотела начать записывать. Но я не понимала, по-настоящему это или нет.
– И что там было? – Маша слегка отодвинулась от Лизиных ног. Ей в нос ударил запах какого-то травяного лекарства.
– Например, недавно ты вроде ходила в квартиру с белой печью. Изразцовой, как в домике Петра… Еще видела, как ты по Невскому идешь. – Лиза провела рукой по воздуху. – А еще… С Вовой.
Маша сглотнула слюну. Может, сказать ей, что это фуфло? Вспомнился эпизод с крем-брюле, и сделалось гнусно.
– Получается, про Вову признаваться мне уже не надо…
– Маш, я тебя умоляю. – Лиза по-взрослому нахмурилась. – Мне тут не до шур-мур. Вова мне не очень нравился… Он завистливый человек. Я вообще все переосмыслила, пока тут лежу. Если тебя устраивает…
У Маши в голове колыхнулась мысль о том, что Лиза права.
– Как ты видишь эти сны?
Лиза подтянулась на руках и села.
– Если честно, это не совсем сны. Я каждый день лежу под капельницей. Вон она, видишь? Когда жмурюсь, на веках появляются разные образы. Изнутри. Доктор говорит, из-за расстройства нервной системы может страдать и зрение. Вначале подумала, что это оно и есть. А потом увидела вполне себе четкие картинки. Как кино.
– А ты видишь меня со стороны?
– Не совсем, – она озадаченно протянула последнее слово.
– То есть?
– Я вижу все так, как если бы я была внутри тебя.
Маша встала с кровати.
– Что?
– Я вижу все это из тебя. – Лиза глядела виновато, как нашкодивший щенок.
– А что именно? Конкретнее.
Лиза выдержала паузу.
– Сегодня утром я видела, как ты экзамен пишешь. Даже задачи читала. Там про какой-то газовый баллон…
– Офигеть! Я утром писала олимпиаду.
– Серьезно? Я думала, может, с ума сошла. Не говорила об этом никому.
Воздух палаты прорезал перезвон Машиного телефона.
– Маруся, ты где? Я тебя обыскался! – папин голос барахтался в уличном гомоне.
Маша повесила трубку и перевела взгляд на Лизу:
– Меня зовут. Пора уходить.
– А ты сможешь еще зайти? Дай свой номер. Я напишу.
– Может, ты подашь знак, когда смотришь через меня, – улыбнулась Маша. Поцеловала Лизу в щеку и ощутила легкий удар током, как от кофты или кота. И покинула Лизину палату.
– В «Пицца хат»? – задорно вопросил папа, когда Маша пристегивала ремень.
– Хочу!
– Ух ты! Шпаришь?
– Ага.
– Ты где была? У той девочки?
– Представляешь, я зашла к ней в палату и, как только переступила порог, заговорила.
– Надо понять, почему твоя речь так скачет. То по три дня слово сказать не можешь, то болтаешь, как попугай. Мы с мамой думаем, это от перепадов стресса, экзаменов. Но к Ивченко все равно пойдем. А новость отличная! Я думал, будем за ужином переписываться, как дураки.
Они припарковались на набережной Фонтанки и отправились в ресторан. Маша заказала гренки, пила ледяную колу. Гавайскую пиццу испекли быстро, и папа тут же накинулся на нее, спросил с набитым ртом:
– Как олимпиада-то? Есть шансы?
Маша сосредоточенно отрывала кусок пиццы. Сырные нити растянулись от сковороды к тарелке, и она отсоединяла их пальцем.
– Решила все задачи. Даже бонусную. Но… Сама бы я точно не справилась. Мне кое-кто помог.
– Кто еще? Скатала? – Папа неодобрительно потер тронутые сединой виски.
– Нет. Вот ты говоришь, работал с Кьяницей.
– Так. Это он помог? – Он нахмурился.
– Можно и так сказать. – Маша не хотела раскрывать все карты. А вдруг папа заставит пойти признаться? С его педантичностью он вполне мог отколоть что-то такое.
– Маша, давай без этих финтов! Говори, что он тебе сказал.
– Он подозвал меня перед экзаменом и показал листы с ответами. Велел внимательно прочитать и запомнить. Показал три олимпиадные…
– Маша, ты не обманываешь?
– Да нет же, я и хотела узнать, что…
Папа резко поднялся из-за стола. Крошки от пиццы с его свитера полетели на стол и на Машу.
– Сиди. Мне позвонить надо. – Через мгновение папа хлопнул дверью пиццерии. Маша кинула недоеденный кусок пиццы на тарелку. Он вернулся пять минут спустя.