– Подстригся?
– Да, – он снял кепку, – нормально?
– Очень даже… – Она слегка улыбнулась. – Погнали! Опаздываем! – Вэл махнул рукой.
Отправились мимо Александро-Невской лавры в сторону промзоны, которая начиналась сразу за Обводным каналом. Через трухлявую маленькую дверь они вошли в обшарпанное здание бывшей советской документальной киностудии. Поднялись по пыльной лестнице, заваленной грудами разломанной мебели, на второй этаж. Доски с множеством щелей и клочками запачканного краской линолеума скрипели под их подошвами.
– Пойду к Слесарю. – Вэл двинулся по коридору, оставив их стоять перед одной из дверей.
– Здесь админ – Слесарь из «Психеи», – пояснил Лопез.
– Крутая новость, – прошептал Вэл заговорщически, когда вернулся и принялся с хрустом отпирать покрытую вмятинами дверь. – Слесарь сегодня будет искать банду на разогрев. Угадайте что? Он зайдет нас послушать!
– Ого. Значит, вы будете выступать с «Психеей»? – спросила Маша, но вопрос оставили без ответа.
– Надо как следует отточить четвертый трек. – Под собственный приглушенный галдеж они завалились в каморку. Квадратное окно было наполовину замалевано бурой краской, из-за чего вся обстановка погрязла в красноватом свете; в лучах, продиравшихся через прозрачную половину стекла, мерцали стада пылинок. На стенах яичные коробки – на дюжину яиц каждая, из-за этих углублений фактура стен напоминала поверхность исполинской мягкой губки. Справа – барабанная установка, уменьшенная версия тех, что Маша видала на концертах, по полу змеились черные и серые провода. Вэл расстегнул круглые чехлы с тарелками, достал наружу бронзовые диски, похожие на артефакты скифов из Эрмитажа. Шалтай бережно раскрыл, словно оголил плечи девушки, свою гитару. Маша позавидовала этой вещи, пока наблюдала, как он касается темного дерева, ведет пальцами по плавному канту, очерчивает форму, изящней которой еще никто не придумал. Ребята подсоединяли инструменты к металлическим джекам, блестевшим на кончиках проводов. Темные штепселя гитар и усилителей, как пиявки, присосались к пожелтевшим расколотым советским розеткам.
– Кинь дисторшн, – попросил Шалтай Лопеза и глянул наконец на Машу, которая замерла возле двери, вжавшись спиной в яичные коробки, – не стой столбом, найди куда присесть, вон там. – Он указал на старый стул, от спинки которого остался лишь пустой металлический каркас. Наконец все было готово, гитары повисли у парней на плечах, закрепленные пестрыми ремнями, оборудование подсоединилось к сети, Вэл четырежды ударил палочками у себя над головой, затопал ногой, и от нижнего барабана забилось звуковыми волнами густое ритмичное бомканье. Лопез ловко пробежал пальцами со смешными детскими ногтями по струнам баса, Шалтай качал головой в такт товарищам, а потом, как флагом, взмахнул медиатором и резко опустил его на струны. Когда зазвучала его игра, по телу Маши пробежала та особая грубая рябь, что рано или поздно захлопывает в ловушку каждую, чей парень умеет хоть каплю играть на гитаре. Ритм игры в начале был довольно четким, но потом стал вдруг съезжать.
– У меня коротит. – Лопез жестом оборвал ребят. Звуки мигом стихли.
– Что за хрень?
– Кажется, тут не все входы рабочие.
В дверь громко постучались снаружи, она приоткрылась, и в проем влезла лысая, как Машина коленка, бритая голова бородача, в ушах которого болтались круглые пиратские серьги.
– Здорово, салаги, – пробасил он, обшаривая комнату маленькими лукавыми глазами.
Шалтай и Вэл по очереди пожали его забитую татуировками кисть. Двигались скованно, улыбались заискивающе, боясь на него глазеть, и, судя по всему, были дико смущены.
– Чего тут у вас наколдовано. – Он плюхнулся на пол, прямо рядом с барабаном. – Показывайте самую лучшую тему. Вот чем гордитесь, реально. – Он рассеянно оглядывал ребят, погрузив пальцы в густую рыжеватую бороду. – А ты чего тут? – он подмигнул Маше. – Музой работаешь? Поехали, парни, мне уезжать пора. – Бородач призывно хлопнул в ладоши.
– Нам бы переподключиться… – заныл Лопез. – Может, поможешь нам?
– Потом переподключитесь, времени в обрез. – Слесарь покровительственно потер руки.
Ребята покорно взяли инструменты. Вэл снова ударил палочками друг об друга, и группа заиграла. Поначалу музыка лилась ровно, как раньше, но потом звук будто поехал в сторону, исказился, как на замедлявшейся под гнетом севшей батарейки кассете.
– Стой-стой!
– Ты чего делаешь? – злобно окликнул Шалтай Лопеза.
– У меня звук скачет. Я сбился, – жалобно вымолвил тот.
– Парни, парни! – Слесарь встал с пола и сложил руки на груди. – Соберитесь-ка. Давайте еще попытку, и я пойду. За стенкой «Шарп Мустаж» с самого утра стучат, у них пободрее.
– Дашь нам минуту собраться? А то ты нас врасплох застал!
– Хер с тобой, покурю пойду. – Слесарь взялся за ручку двери. – Но когда вернусь, у вас будет ровно четыре минуты меня удивить.
Шалтай выразительно глянул на Машу.
– Парни, свалите, – произнес он, не отрывая глаз от ее лица.
– Давай провода проверим! – сказал Вэл.
– Свалите, мы сейчас все разрулим. Она же электрик.
– А зачем нам выходить?
– Тем, не тупи, а! Выйдите. Все будет. Идите Слесаря умаслите пока.
Вэл и Лопез нехотя прошли к двери, подозрительно косясь на провода под ногами. Шалтай подошел к Маше, которая уже вскочила со стула и собиралась выйти вслед за остальными.
– Ты можешь их зарядить? – он кивнул на кабели и комбики.
– Что?
– Заряди аппаратуру, как те телефоны. А? Будущее на кону. Ты же видишь!
– Но я не могу!
– Можешь!
– Не уверена…
– Зато я уверен. – Он подобрал с пола провода и пластиковые тюнеры и водрузил их ей на колени, прямо на джинсы.
– Видишь, Лопатин играть не может из-за того, что все коротит? Другого шанса не будет. Не тупи! Если он нас отметет, то потом еще и слухи пустит, что мы дерьмо. Путь на концерты, даже самые чмошные, захлопнется, – он говорил торопливо и очень тихо, прижав ладонь к щеке. Глаза шарили по полу вокруг Маши. Потом встал на колени и коснулся ее ладоней. Ее руки дрожали.
– Не получится…
Тогда Шалтай как-то неуклюже подался спиной назад, а потом с размаху ответил Маше такую оплеуху, что на секунду она будто умчалась куда-то под покрытый спекшимися пятнами потолок. Она обхватила голову руками.
– Ну же! – проорал он.
Маша вскочила со стула. Провода повалились на пол. Ее голова готова была лопнуть. Уши пылали и бешено чесались.
– Давай, что ты? Эмоции же нужны… – теперь он шипел.
Дверь раскрылась, и в комнату заглянул Лопез:
– Как успехи?
– Херово, – провыла Маша, цапнула рюкзак и выскочила в коридор.
– Не получилось, – слышала она спиной голос Вэла, когда удалялась. – Я изоленту нашел, подклею вход…
Путаясь в ногах, Маша стремительно ковыляла по лестнице. На улице курил и говорил по мобильнику Слесарь. Он махнул рукой и игриво улыбнулся. Она побежала прямиком к выходу из промзоны. В душе бился и пульсировал зародыш надежды, что он догонит, опомнившись. Она даже обернулась на здание «Научфильма», когда переходила Обводный канал. Оттуда выезжал одинокий желтый каблучок. Лишь около ограды Александро-Невской лавры Маша наконец остановилась и достала сигареты. Нашла в рюкзаке зеркальце. Отметин на лице не осталось: только болезненный, похожий на родимое пятно Горбачева румянец расцвел на щеке в месте, на которое пришелся удар. Съездил ей по лицу ради заряда лопезовского баса? Безусловно, он перенервничал из-за Слесаря. Но почему не поцеловал ее, в конце концов?
– Я уже свободна, – сказала Маша в телефон. Мимо нее, видимо, тоже на репу топали ребята в пестрых одеяниях с черными башенками чехлов, торчавшими из-за спин. Маша затушила бычок о кладбищенскую ограду, выслушивая папины логистические инструкции.
– Рад встрече, друзья. – Доктор Ивченко, похожий на поседевшего ризеншнауцера нетерпеливо тер перепачканные мелом ладони. – В общих чертах я в курсе событий…
Центром тенистого кабинета, а заодно и гнездом доктора служил заваленный бумагами антикварный письменный стол.
– Присаживайтесь, прошу! – Доктор церемонно указал на стулья, а сам лихо плюхнулся в кресло с высокой спинкой.
– Она опять заикается. Причем хаотичными приступами, – возвестил папа.
– Давайте с самого начала. – Он достал из нагрудного кармана халата металлическую ручку и отщелкнул кнопочку. – Когда это началось?
Папа поведал доктору о событиях последних месяцев. Тот дергал лохматыми бровями и кивал, слегка прикрывая глаза. Его маленькое, как сморщенное яблочко, лицо мрачнело.
– Это вы верно говорите, что стресс мог повлиять на ситуацию, – произнес он после того, как несколько минут молча перебирал затертые листы с Машиной историей болезни. – Однако мы нормализовали работу ее речевого круга еще десять лет назад. Они не могли вот так ослабнуть. – Он щелкнул пальцами в воздухе. – Это ведь не гитарные струны. Рефлексы закрепляются в сознании человека. Обратный процесс маловероятен. Для начала проведем неврологический осмотр.
Папа вышел из кабинета, а Маша осталась с доктором наедине. В свете настольной лампы он, запрокинув голову, изучал ее глаза, горло, слушал дыхание, простукивал конечности старинным молоточком с костяной ручкой в мелких трещинках.
– Куришь, дорогая моя? – спросил доктор, пока Маша натягивала кофту за антикварной ширмой.
– Нет.
– Уж мне-то не ври. – Он мерил кабинет шагами, заложив руки за спину. – Тебе нельзя курить.
– Я из-за этого заикаюсь?
– Не из-за этого. Но курево усугубляет. Все, что бы там ни было. Давай на электроэнцефалографию сходим.
Через двадцать минут Маша лежала на продолговатой поверхности, а ее голову облепили присоски, от которых к медицинским приборам тянулись пестрые провода. На подбородок надели специальный чехольчик. И хотя выглядело это как гротескные сцены из научного кино, Маша не удивлялась. В детстве она прошла десятки электроэнцефалографий, пока лечилась от заикания. Лежать предстояло как минимум полчаса. Папа, собравший в руки ее цепочки, сережки и фенечки, остался ждать на креслах в коридоре. Маша перебирала в голове неприглядные события сегодняшнего дня. Шалтай врезал ей. Где взять объяснение достаточно веское, чтобы перевесить правду, которая состоит в том, что он просто-напросто заурядный ублюдок? Эти десять минут на репетиционной точке сбили Машу со всего, в чем она укреплялась месяцами. Ее сердце отчаянно желало найти оправдание, чтобы вновь купаться в сладко-горьком соке обожания. Скоро деликатные руки принялись освобождать ее череп от присосок.